Юрий Герт - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Юрий Герт
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-00039-048-1

---

Но тут необходимо представить фон, на котором он разыгрался, а именно: давнишние счеты, которые чуть не каждый народ имеет к своему соседу, стоит постараться вспомнить (разве что комчадалы не имеют счетов с жителями Эфиопии, поскольку вряд ли так уж часто с ними соприкасались за все века своей истории); ситуацию в Карабахе, где шел сбор подписей под обращением к правительству по поводу перехода НКАО к Армении; две недели митингов в Степанакерте; пылких патриотов — как же без них, без патриотов?.. — с обеих сторон, голосящих о "священной земле предков", "корнях", извечных "врагах", т.е. в одном случае — армян, в другом — азербайджанцев... И вот тогда-то, если все это учесть, станет ясно, почему в близлежащем селе Агдаме вспыхнуло пламя и охватило сердца нескольких тысяч (кажется, газеты называли цифру "пять") и почему взбудораженная толпа хлынула на дорогу, ведущую в Аскеран, где и случилась драка.

Когда тысячи людей, жаждущих справедливости (разве думал кто-нибудь из них в те минуты иначе?..) и мести ("священной"! Разве месть бывает не "священной"?) стремительно двигались по шоссе, сметая, как щепки, — тех немногих, кто пытался их остановить, уже не было ни сил, ни слов, способных преградить им дорогу. Райком партии, райком комсомола, райисполком — и кто там еще — их работники, руководители, открывающие совещания, занимающие места в президиумах, кого-то представляющие, читающие кому-то свои сочиненные кем-то доклады, все как один — аккуратно платящие взносы КПСС, которая обеспечила им посты и квартиры, номенклатурные должности и карьерные перспективы, все эти "верные ленинцы" и т.д. и т.п., — где они были в те минуты?.. Не знаю, об этом не удалось мне прочитать — ни в "Правде", ни в "Известиях". Но толпу, с криками, воплями, воем, в неистовстве прущую по шоссе, удалось удержать. Ее удержала, привела в чувство женщина. Она не боялась оказаться растоптанной своим народом, поскольку хотела, страстно желала одного — спасти свой народ...

(Я не видел того, что происходило тогда на дороге между Агдамом и Аскераном... Я помню другое. Мне было одиннадцать лет, когда две семьи евреев-беженцев — стариков, детей и женщин, шли среди ночи по лежащей между полями дороге, за скрипучей арбой, на которой сложены были все их пожитки... Луна громадным диском плыла между облаков над зарослями джугары и кукурузы, ишачок понуро тащил за собой арбу с восседавшим поверх поклажи арбакешем узбеком, а рой мальчишек-подростков клубился вокруг нас. Арбакеш боязливо пытался их отогнать, но кольцо вокруг сжималось, мелькали зажатые в кулаках финки. Арбакеш окончательно струсил. Он уже начал сбрасывать наши вещи на землю, чтобы убраться подобру-поздорову хотя бы самому... В этот момент из темноты возник невысокий, крепкого сложения человек с толстой суковатой палкой, на которую он, по причине хромоты, опирался при ходьбе, но которая годилась и для иных целей. Человек этот, как выяснилось потом, был рабочим сахарного завода и возвращался домой после вечерней смены, путь его совпадал с нашим. Он довел нас до пригородного поселка, до землянушки, которую нам удалось там раньше снять, и ушел, прихрамывая и постукивая своей суковатой тростью. Помню, тогда, на дороге, я боялся не столько за себя, за больную мать, сухую, горячую ладонь которой сжимал в одной руке, волоча в другой какой-то тючок или сумку, а за этого незнакомого нам человека, заслонившего нас от своры маленьких, не знающих жалости финкарей... Ему могли проломить камнем голову, могли повалить, искалечить... Но его бесстрашие — остановило, победило...).

Женщина... Что она сделала?.. Она сдернула с головы платок, подняла и бросила перед собой. "Убейте меня! — крикнула она. — Растопчите платок! Перешагните! И тогда — идите!.."

Ее звали, эту женщину, Хураман Аббасова — Хураман-ханум. Толпа остановилась. Ее остановил не клочок материи — обычай: платок, знак материнства, материнской чести, брошенный перед мужчинами, преградил путь безумию и ярости, предотвратил кровопролитие... В те дни в газетах можно было прочесть, что Хураман-ханум хорошо знали в этих местах, она была председателем колхоза имени Ленина, Героем Социалистического Труда... Главное, мне кажется, в другом: она была Человеком.

История, случившаяся в Аскеране-Агдаме, произошла 22 февраля.

Двадцать восьмого, шесть дней спустя, был Сумгаит.

Там не нашлось своей Хураман-ханум.

56

В Сумгаите, где проживает 250 тысяч человек, погром длился три дня. По официальным данным, во время погрома было убито 28 человек.

Милиция бездействовала. Части, подчиненные МВД, стали прибывать в город, отданный во власть потерявшей разум толпе, только к исходу третьих суток, хотя от Баку до Сумгаита — сто километров, это расстояние, не слишком торопясь, можно одолеть на машине за два часа.

От фактов, процеженных прессой сквозь зубы (не по ее, понятно, вине), от клубящихся, отравивших воздух слухов, от чудовищных рассказов очевидцев, от подробностей, сообщаемых зарубежными радиостанциями, содрогнулась вся страна.

Совещание в ЦК КПСС, происходившее 9 марта, хладнокровно констатировало: "Продолжается следствие по делам о преступлениях, имевших место в г. Сумгаите". М.С.Горбачев говорил о ленинских принципах национальной политики, дружбе народов всей страны. "Ни один из вопросов перестройки не может быть сегодня решен без учета его воздействия на национальные отношения", - так излагалось в прессе его выступление, точнее — суть его речи на совещании.

"Вопросы", "учет", "отношения"... В те дни других, более человеческих слов не нашлось.

57

В то самое время, когда для меня, как и для многих, все было связано с Закавказьем, свое же оттеснено, отодвинуто, на задний план, как-то утром раздался звонок. Деликатный, исполненный вполне перестроечного такта голос сообщил, что звонят из ЦК КП Казахстана, а именно — инструктор отдела пропаганды Устименко Анатолий Васильевич. Затем Анатолий Васильевич поинтересовался моим здоровьем (у меня чуть трубка не выпала из рук и слезы не навернулись от умиления — еще никогда ЦК КП Казахстана не проявлял интереса к моему здоровью!) и сказал, что звонит по поручению заведующего отделом — узнать, каково мое мнение о рукописи Марины Цветаевой, которую намеревается опубликовать журнал...

После похода к Кунаеву в 1983 году я поклялся никогда больше по собственной инициативе в это заведение не обращаться. Вдобавок — у меня были свои, так сказать, отношения с нынешним заведующим пропагандой. В-третьих... Но, — сказал я себе, — ведь как-никак — перестройка же! И здравый же смысл!.. И Сумгаит!.. Может, и "наверху" дотумкали, куда ведут страну наши "ба-а-альшие знатоки национального вопроса"?..

— Мое мнение изложено в письме редактору журнала и членам редколлегии, — сказал я. — Добавлять мне нечего. Можете попросить это письмо в редакции.

— М-м-м... — застенчиво (о деликатность эпохи перестройки!) отозвался инструктор Устименко. — А нет ли у вас второго экземпляра?..

— Есть, — сказал я. — Но лучше бы вы обратились в редакцию. Официально.

— Видите ли, — сказал инструктор Устименко, — нам бы не хотелось беспокоить заранее...

Позже стало известно, что в тот день инструктор Устименко обзвонил еще несколько человек: Мориса Симашко, Жовтиса, Черноголовину, Косенко с такой же просьбой: изложить свое мнение по поводу публикации очерка Марины Цветаевой.

Через день-два наши отзывы были в ЦК, на столе у заведующего отделом пропаганды Альберта Александровича Устинова.

Как я уже заметил, у нас с ним были "свои отношения"... Хотя, собственно, какие могут быть отношения между, с одной стороны, номенклатурным работником ЦК, руководителем отдела, блюстителем идейной мощи наших средств массовой информации, а с другой - рядовым литератором, да еще и с червоточинкой в анкетных данных — неблагонадежным "пятым пунктом", к тому же не членом партии, не лауреатом никаких премий, проскрипевшим двадцать три года в журнале за правкой рукописей... Дистанция непреодолимая. Но Альберт Александрович был не только идеологом республиканского масштаба, он еще и писал стихи, пьесы, романы, а особенно — критические статьи. В этих статьях, в зависимости от того же пятого пункта, он или преисполнялся восторгом (если имел дело с "коренной национальностью"), или стремился быть "строгим, но справедливым" (если то был писатель не "коренных кровей", тут у него имелись и свои любимцы, и прямые недруги, и авторы, возможно, небесталанные, но склонные кое в чем ошибаться, вроде Анны Ахматовой или Михаила Булгакова...).

Что же до людей подозрительных, вроде меня, то тут Альберт Александрович постоянно бывал начеку. Так, например, в свое время его очень огорчила моя сатирическая повесть "Лгунья" — и была задержана в издательстве на пятнадцать лет: немало также приложил он усилий, чтобы уничтожить — там же, в издательстве — мой роман "Ночь предопределений", увенчав свой обвинительный акт против романа лестным в моих глазах, но нелестным в глазах издателей сравнением с Александром Исаевичем Солженицыным, злопыхателем и клеветником (шел 1980-й год...). Изловчился он высказаться в мой адрес и в "Литературке"... Так что я знал, с кем имею дело.