Робер Фоссье - Люди средневековья

• Название: Люди средневековья
• Автор: Робер Фоссье
• Издательство: ЕВРАЗИЯ
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91852-016-1

На русском языке впервые выходит книга одного из самых авторитетных французских историков-медиевистов профессора Сорбонны Робера Фоссье (род. 1927) — «Люди средневековья». Эта книга — плод размышлений автора, вобравшая в себя всю полноту его исследовательского опыта и потрясающей эрудиции. На страницах своего труда Робер Фоссье создает коллективный портрет средневековых людей, вернее, портрет «безмолвствующего большинства» — простолюдинов, крестьян, ремесленников, составлявших 90% средневекового общества. Именно их автор считает главными действующими лицами той величественной эпохи, каким было средневековье. Право, война, семья, брак, окружающая среда, вера, чувства и ценности — на все это Фоссье предлагает посмотреть под иным углом зрения — глазами простолюдинов, заглянув за пределы парадных площадей средневековых городов, которые прикрывали собой «рабочие кварталы». Фоссье очищает историю средневековья от многочисленных штампов, предубеждений и мифов, сложившихся за столетия благодаря стереотипному школьному образованию и налету красочного романтизма. Робера Фоссье интересует, что средневековые люди думали о себе сами, а не что о них думают историки и политики. Его книга — настоящее разоблачение «Черной» и «Золотой» легенд средневековья, твердо заученных нами с детства. И именно это делает её чтение по-настоящему увлекательным и захватывающим.

---

Агрономические трактаты подробно описывали условия такого унавоживания почв — глубину, благоприятные сроки, ритм работы; но их авторов, похоже, интересовали лишь понятия тепла и холода, они совсем не занимались поиском баланса фертилизантов на уровне самой земли. Поэтому рассказы о способах, какими можно улучшить качество гумуса или суглинка на поверхности, всегда основанные на местных наблюдениях, встречаются редко; здесь разбрасывали песок, там измельчали глину или мергель со склонов соседних берегов; кстати, растолченная глина восстанавливала баланс слишком сухого гумуса, а торф из ближайшего болота насыщал почву углеродом. Все эти работы совершались с размахом, часто в качестве барщины, и после них в земле или на склонах долин оставались ямы и канавы, заметные и сегодня; во избежание крайностей подобные работы проводили только раз в восемь-десять лет. Они задавали ритм деревенской жизни.

Добиться урожая

Если о продуктивности средневекового земледелия спорят ожесточенно и даже агрессивно, то в отношении этапов его развития и их региональных вариаций историки экономики единодушно делают вывод об увеличении объема, если не урожайности, зерновых культур на протяжении десяти веков средневековья. Что касается продуктивности, то наибольшие оптимисты не колеблясь утверждают: например, Франция в 1300 или 1500 году производила столько же зерна, сколько в 1789 или даже в 1900 году. Зато они опять же расходятся во мнениях о причинах этого «бума»: людей и пахотных земель, несомненно, стало больше, но разве основную роль в таком прогрессе не сыграло качество почвы, удобряемой, как я только что сказал? Многие исследователи утверждают, что в этом вопросе не менее важны способы ее «возделывания» и даже инвентарь. Вопрос не праздный, поскольку подводит нас к теме приспособляемости средневекового работника к новым приемам и новой технике.

Долгое время основное значение придавали инвентарю труженика, обрабатывавшего землю под зерно, — даже составили впечатляющий список средневековых «изобретений», на которые я уже ссылался: подковывание лошадей или любого тяглового скота; запрягание посредством хомута на шее или фронтального ярма; использование инструмента с ножом и боковым отвалом, плуга, позволяющего глубже вспахивать тяжелые почвы, до тех пор неприступные для простой сохи. Сегодня в эффективность этих усовершенствований верят меньше — прежде всего потому, что неясно, по каким каналам, особенно интеллектуальным, дух изобретательства, которого якобы были лишены «древние» (тем не менее наделенные воображением, что охотно признается), мог проникнуть в Западную Европу. Затем потому, что многие из предполагаемых «изобретений» можно обнаружить во всех формах (пусть и в зачаточном виде) в Азии или в греческом и арабском средиземноморском мире. Наконец, потому, что (о чем почти не спорят) эти новшества распространялись крайне неравномерно — вплоть до XVI века, а может, и позже в ходу оставались заступ, мотыга, ручной плуг и вилы для обработки даже больших площадей, и это «огородничество», хоть и изнурительное, было не менее действенным, чем в азиатских деревнях…

Вот почему на первый план охотно выдвигают применяемые способы «возделывания» земли, разнообразие которых проистекает из эмпирического опыта крестьянина. По мере расширения обрабатываемых земель и увеличения спроса на продовольствие людям того времени, видимо, приходилось менять приемы, добиваясь большей продуктивности; поэтому они осознали необходимость агротехнического цикла, при котором земля, утратившая плодородие из-за слишком частых посевов, оставалась под паром, — иными словами, многопольного цикла по два-три года, а то и дольше; на незасеянном поле пасли скот, удобрявший его. Возможно, надо добавить принцип плотных посевов, по крайней мере если земля была подготовлена и должным образом удобрена. Но деление обрабатываемой земли на компактные парцеллы либо, наоборот, на вытянутые полосы, скорее всего, никак не зависело от применения какого-то особого орудия, как предполагал Марк Блок, и едва ли было связано с особенностями почвы или климата. Сегодня тут видят скорей особенности труда: где-то землю обрабатывала семья, и участок делился на равные части, где-то трудились в одиночку, не оглядываясь на коллектив, и в первом случае поля состояли из длинных парцелл, во втором — из замкнутых участков, порой даже разгороженных лесополосами. То есть сельский пейзаж определяли местная традиция и структура семейной группы. Вдобавок некоторые приемы, a priori необычные, были связаны с соображениями, менее всего техническими и чисто социальными: когда колос срезали очень высоко, оставались высокие стебли, использовавшиеся, конечно, для подстилок в стойле и кровель, но оставляемые также беднякам, которые по несколько дней их собирали, а также полезные для роста бобовых, усики которых цеплялись за стебли, если только крестьяне не ждали отавы, чтобы пасти скот; далее, при «дренировании» земли с помощью продольных борозд с их канавками поле приобретало вид вытянутых грядок, что требовало большего усилия на рукоятки плуга, зато уменьшалось число поворотов упряжки, «tournailles», в конце поля. Для этого маневра, если два тягловых животных шли бок о бок или даже друг за другом, требовалось два человека на упряжку, один из которых, чаще всего юный «отрок», а то и женщина, направлял и регулировал шаг животных, задавая ритм песнями, не имеющими никакого отношения к пейзанской лирике. Если почва была сухой, по которой соха шла лучше и без труда поворачивалась в конце борозды, или семья более дружной, поле оставляли квадратным, без канав, при необходимости огораживая, но живой изгородью из гидрофобных кустарников.

Думаю, читатель заметил, как я стараюсь отдать должное человеческому существу и его личным усилиям в тех регулярных и постоянных занятиях, каких требовала от него власть зерна, той среды, что окружала почти всех. Еще два последних наблюдения, переносящих нас в область верований или подсознания. Во многих древних культурах, от Египта до Мексики, обработка земли имела теогоническое измерение: пахарь должен был работать лицом к солнцу, символу жизни; при выборе направленности участка это надо было постараться учесть. Однако на средневековом христианском Западе нет и следа сакральных требований такого рода — возможно, впрочем, потому, что их исключали географические особенности. Тем не менее, особенно в Англии, попытались выяснить, зависела ли ориентация смежных парцелл от связи между солнцем и сельскохозяйственными культурами. Если такой путь выглядит одним из самых сомнительных, есть другой, более надежный: этнологи напомнили историкам, что, даже если людям этого уже не внушала древняя мифология, все-таки Земля, вынашивающая плоды, была женщиной, и проникал в нее плугом и оплодотворял семенами мужчина; поэтому было естественным, независимо от любых технических вопросов, чтобы землю пахал мужчина, пусть даже хрупкого телосложения, а женщина не жала сама, а вязала снопы и носила их на гумно.

Трава и виноград

Лес, гаррига[30] и маквис[31], без сомнения, занимали в те времена больше места, чем сегодня, и все же меньше, чем постоянно твердят.

Однако больше всего, несомненно, было травяной флоры, пробивающейся из возделанных земель; тогдашний пейзаж представлял собой саванну с редколесьем, более или менее поросшую травой, в зависимости от высоты, широты, влажности или сухости. Не будем противопоставлять друг другу «средиземноморский» и «атлантический» пейзаж — сравнивать надо азиатскую степь и африканский девственный лес, а в Западной Европе речь может идти только об оттенках. Но если хлеба на вспаханных полях, текстильные растения, лен или конопля, на речных берегах и откосах были основными объектами крестьянского труда, то траву, напротив, как будто не замечали. Точнее, ее использовали, но не пытаясь требовать от нее большего, чем вложила в нее Природа. «Луг» чаще всего оставался в первозданном состоянии — на нем росли подорожник, полынь, клевер, пырей, мастиковое дерево, ладанник, всевозможные дикие злаки, а также неблагородные растения — розмарин, тимьян, чертополох, разные виды салатов. Ими настолько пренебрегали, что «зеленью» (herbes) называли всё, что собрали, по-настоящему не потрудившись вырастить: овощи и фрукты, растущие на открытом воздухе, горох, чечевицу, бобы и другие крахмалистые растения, всё, что годилось в похлебку, о которой я говорил выше.

Эта зелень по преимуществу росла на «пустых» землях, то есть пастбищах, за использование которых хозяин мог взимать или не взимать плату. Под серп шло то, с помощью чего можно было выстелить подстилку в хлеву, разжечь огонь, сделать навоз гуще, а также лекарственные растения, достоинства которых были бесспорны: капуста применялась от болей в печени, лук — от ревматизма, кресс-салат — от укусов насекомых, петрушка — от лунатизма, бобы — от проказы, а чечевица — как афродизиак; ну и довольно! Занимались всем этим женщины, порой даже дети; мужчина вмешивался, лишь когда решали выкосить траву на большой площади, чтобы подготовить «альпийский луг» для перегона скота, или привести туда стада для дополнительного выпаса после леса; впрочем, мы уже в средиземноморской зоне, где маквис непроходим, а гаррига слишком бедна. Не то чтобы там не было ни одной «лужайки» или «покосного луга», которые давали бы сено для скота; но их содержание обходилось дорого, поскольку за качеством травы приходилось следить, и поэтому такими «лугами» владели лишь самые богатые; коса же принадлежала косарю. Эти участки огораживали, время от времени вспахивали, на них разводили какие-то овощи или сажали фруктовый сад с деревьями, какие лес заглушал бы, малину и смородину, такие нежные деревья, как персик или абрикос. Но сад (jardin) оставался частью пейзажа сеньориального владения, местом забав, отдыха, встреч в стенах самого замка или во дворе бюргерского особняка. Удивляться ли этому, если даже нас сильное возбуждение или стресс побуждают «выбраться на природу»?