Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

• Название: Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
• Автор: Альфредо Конде
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-352-00452

Новый роман одного из ведущих представителей современной галисийской литературы Альфредо Конде, автора знаменитого «Грифона», номинировавшегося на Нобелевскую премию. «Синий кобальт» — это удивительно яркое повествование о жизни и смерти реального человека — маркиза Саргаделоса, чей портрет писал великий Гойя, человек, который, подобно античному царю Мидасу, все, к чему бы ни прикоснулся, превращал в золото. Действие романа дано на фоне исторически достоверной панорамы далекой испанской окраины — Галисии — во второй половине XVIII века.

---

— «Кто окажет поддержку хоть одному обделенному, поддержит и Меня»[115], сказал Иисус Назарянин. Для вас, дон Антонио, разумеется, не является тайной озабоченность нашего всеми нами любимого архиепископа по поводу массы народу, что бродит по стране в поисках подаяния, и та работа, которую испокон веку осуществляла Церковь, помогая им через монастыри и приходы…

Ибаньес не проявляет беспокойства, он знает, что Фрейре пришел призвать его к примирению с врагами; но в уме Антонио начинает быстро прикидывать процент, который он получит от ренты девятой доли десятины провинции Луго, что он взял в аренду два года назад, воспользовавшись привилегией, которую Папа Пий пожаловал королю Испании. Фрейре начал с этого, и Ибаньес принимает его игру. Фрейре выполняет двойную миссию, и после стольких лет ведения торговых сделок Ибаньесу прекрасно известно, что призыв к примирению будет продан за определенную цену. Церковь просит об одолжении, но требует его оплаты, ибо всегда следует платить за одолжение, которое оказываешь могущественной стороне.

Антонио Ибаньес улыбается. Фрейре пришел продать ему милость, позволявшую Ибаньесу сделать милость Святой матери Церкви, придя к согласию с ее служителями, поднявшими мятеж, за что он сочтет себя столь благодарным, что с радостью предложит испрошенную плату, дабы иметь возможность следовать привычной стезей, пользуясь определенной неприкосновенностью, ибо он хорошо знает, что обычай — это закон, и он устанавливает выплату десятин и повинностей в пользу Церкви, равно как и других взносов, которые он также намерен платить, даже в обмен на поддержку обычаев, против которых он выступает всей своей промышленной практикой, и, быть может, даже для того, чтобы он по-прежнему мог продолжать эту борьбу, следуя старому доброму совету брата Венансио Вальдеса-и-Ломбардеро, указывавшего ему на целесообразность материально поддерживать интересы Церкви, дабы в необходимой ситуации суметь держаться в стороне от нее. Заплатить-то он заплатит, но в глубине своего существа, как и его учитель, будет убежден в том, что, если бы все работали так, как работает он, страна была бы другой и что если бы богатые люди вкладывали свои деньги в создание богатства, то совсем другой, гораздо более достойной была бы страна и совсем иным было бы положение простых людей. Поэтому он заставит высоко оценить свое решение, вынудив дона Мануэля Фрейре Кастрильона хорошенько потрудиться, чтобы заработать свой хлеб, дойти до изнеможения, повторяя свои доводы, чтобы добиться своей цели, так что он расценит все это как свою личную победу, достигнутую с таким трудом, что ему это запомнится на всю оставшуюся жизнь.

Если бы аристократы вкладывали деньги в промышленность, если бы они создавали торговые предприятия вместо того, чтобы умножать свой капитал посредством собственности на землю и плоды труда своих арендаторов, миссия Мануэля Фрейре Кастрильона имела бы гораздо меньше смысла. Ибаньес знает это, и автору словаря в традиционном духе, на который впоследствии своим Комическим критическим словарем (один другого стоит) ответит эрудит Бартоломе Хосе Гальярдо[116], библиотекарь кадисских кортесов, тоже прекрасно это известно, но сейчас Фрейре не отдает себе в этом отчета или не хочет принимать в расчет то, что защищал еще совсем недавно, и, полагая, что понимает, какие сомнения ослабляют дух господина Саргаделоса, слащаво напоминает ему некоторые моменты:

— Вы же знаете, дон Антонио, что при дворе короля то, что многие считали не чем иным, как порождением зависти по поводу вашего экономического и общественного роста, для других, — он делает ударение на этом «для других», — полностью обусловлено вашим характером, не хочу сказать, что деспотичным, но жестким и даже, нельзя не признать этого, несколько жестоким, а посему благорасположение к нашей Матери Святой Церкви, которая всегда умела употреблять власть свою suaviter in modo, fortier in re[117], непременно будет вам во благо… ну, а кроме того, послужит отпущению грехов…

Ибаньес продолжает молча слушать. В глубине души что-то подсказывает ему, что не он в ответе за происшедшее, а времена, которые меняются так быстро, как никто и представить себе не мог, даже он, так много сделавший для того, чтобы первобытное общество перестало быть таковым, превратившись в классовое, в котором люди, достигшие всего своим трудом, заменят правящий ныне класс. Отсюда и ненависть, ибо роды эти весьма болезненны и разрушают судьбы многих людей. А посему в такое сложное время будет лучше, если все останутся довольны: и те, что уходят, и те, что приходят, — такие мысли диктует Ибаньесу его ум предпринимателя.

Антонио Ибаньес продолжает молча слушать, ни на мгновение не переставая внимать тому, что вещает ему наиболее способный понять происходящее посланник традиции. Но думает также и о том, что всего несколько недель назад с тем же намерением склонить его к всеобщему примирению, которое они надеются подписать в феврале 1803 года, но в качестве посланца другой стороны в его доме в Рибадео появился бургосский каноник[118] Томас Лапенья, брат генерала Лапеньи и член самой могущественной при всем дворе его величества короля ложи. Все же забавно, думает Ибаньес, что Церковь посылает к нему депутата, бывшего защитника идей Просвещения, ныне новообращенного традиционалиста, а дворянство — каноника-масона и приверженца французских идей.

Пока он выслушивает казуистические разглагольствования Фрейре Кастрильона, он не перестает размышлять о том, в какие удивительные времена живет. Если сегодняшний и давешний посланники — самые большие умельцы вести переговоры во всей стране, в которой идет борьба между диким традиционализмом и непреклонным просветительством, то рано или поздно жди бури. Бывший просветитель, обратившийся в святошу, и каноник-масон являются к нему, чтобы вести переговоры от имени архиепископа и члена масонской ложи. Один — чтобы напомнить ему об обязанностях и необходимости оправдать усилия его братьев и единоверцев в Мадриде, другой — его братьев во Христе. Ибо те и другие многое сделали для него и для его дела. Одни по настоянию или мягкой просьбе его доброго друга Бернардо Фелипе, который по-прежнему вращается в светском обществе среди мужчин и женщин, франкмасонов или иезуитов. Другие по просьбе тоже очень близкого ему брата Венансио Вальдеса.

О, если бы общество могло выбрать золотую середину между мелочным малодушием Фрейре и осмотрительным и благоразумным энциклопедизмом братьев Лапенья! Если бы общество выбрало промежуточную позицию между обличением действий своих бывших единоверцев, как это делает Фрейре Кастрильон в своем словаре, и дипломатическими ходами, исполненными благоразумной осмотрительности, на которые претендуют Лапенья и целесообразность которых подтверждает то, что произошло во Франции… О, тогда он мог бы мечтать о претворении в жизнь всех своих планов, какие только позволяют ему вообразить пятьдесят три года его жизни. И тогда страна была бы другой. Жаль. Ибо никто никогда не выберет золотую середину в этой стране страстей, что зовется Испанией.

Томас Лапенья явился к нему, чтобы достичь договоренности между враждующими сторонами. Договоренности, что послужит отправной точкой для других действий, которые в будущем нужно будет предпринять в столице. Наполеоновская экспансия имеет тревожные последствия, и наряду с теми, кто хочет реформ, которым способствовала происшедшая во Франции революция, много и таких, кто не приемлет имевшие место злоупотребления и, основываясь на этом, противодействует любому намеку на перемены. Братья Лапенья выступают за взаимопонимание, сглаживающее все и вся и ведущее к прогрессу. А Фрейре Кастрильон? Это мы еще посмотрим.

Сегодня ни Фрейре, ни сам Ибаньес даже не догадываются о той роли, которую каноник Лапенья будет играть в Кадисе, когда вместе с судьей Сотело отправится туда по личному поручению Жозефа Бонапарта[119] добиваться расположения Центральной верховной хунты, ибо никто не мог тогда предположить в канонике из Бургоса сторонника французов, как никто не мог подумать такого ни о его брате генерале, масоне высокой степени, подлинном энциклопедисте, ни о галисийце Сотело, человеке тонком и хитроумном.

А теперь каноник Лапенья доехал до далекого королевства Галисия, чтобы потребовать выдержки и заключения пакта от господина Саргаделоса. Титул маркиза будет пожалован ему немедленно, как и титул графа Орбайсеты, но ему предстоит подписать в присутствии нотариуса договоры и соглашения, которые приведут к уменьшению напряжения в провинции и позволят его мадридским друзьям предложить это перемирие в качестве компенсации за некоторые другие меры, которые будут приняты в столице Испании. Или, может быть, великий предприниматель полагает, что всеми полученными преимуществами он обязан лишь своему выдающемуся уму, великим талантам и здравому смыслу, подкрепленным исключительно удачной поддержкой его славного друга и товарища по стольким несчастьям дона Бернардо Родригеса Аранго-и-Мон? Да, этого, разумеется, нельзя отрицать, но он также обязан и возникшему вокруг них великому братству, прекрасно осведомленному о той несколько дилетантской роли, которую нередко играли оба в том или ином смысле, — неоднозначной роли, которую они понимают и ценят, ибо разве сам он, будучи служителем Господа, не поддерживает победное шествие знания, неукротимо набирающее силу с наступлением нового века, в котором между людьми наконец-то окончательно должно утвердиться братское взаимопонимание?