Микаель Ниеми - Популярная музыка из Виттулы

• Название: Популярная музыка из Виттулы
• Автор: Микаель Ниеми
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-7516-0354-0

Несколько лет назад известный в узких литературных кругах швед Микаэль Ниеми написал роман про свою «малую родину» — деревушку Паяла, что на самом севере Швеции, в районе, прозванном Виттула («Сучье болото»). Граница с Финляндией, 60–70-е годы. В деревне вперемешку живут шведы и финны, сектанты и атеисты. В общем, извечный конфликт старого и нового… И вот этот роман возьми и стань бестселлером. Причем не только внутришведским, но и международным. Переводы на дюжину языков, включая японский… Ниеми, что называется, проснулся знаменитым. И его родная деревня, говорят, уже стала местом туристического паломничества.

«Популярная музыка…» — вещь незатейливая, но местами обжигающая чистотой и подлинностью интонации. Это, собственно, даже не роман, а вереница историй о детстве и отрочестве героя и ещё трёх местных мальчишек, в конце 60-х годов решивших создать в Виттуле рок-группу… Отцы и деды поют старозаветный «Хуторок», а дети и внуки — Элвиса и «Битлз». Бренчат «Can’t buy me love» на самодельных гитарах, отчаянно фальшивя: «Сами того не ведая, мы изобрели панк за несколько лет до его рождения». Рок-н-ролльная революция в шведском захолустье, где и проигрыватель-то редкость.

И не верится сельским меломанам, что есть на свете Лондон, где кузены из Миссури, приехавшие в Паялу на похороны бабушки, видели на улице живых битлов.

---

Стоял жаркий летний день. Зной тяжелой пятой придавил наше селение, запах трав был крепок, как заваренный чай. Я в одиночку крался вдоль стены сарая. Опасливо озираясь, не идет ли сторож. Мы боялись его. Он был силач, носил заляпанный комбинезон и ненавидел любопытных детей. Всегда являлся ниоткуда, испепеляя тебя взглядом. На ногах у сторожа были сабо, в мгновение ока он скидывал их и тигриным прыжком настигал жертву. Никто до меня еще не ускользал от него, сторож точно клещами хватал жертву за шею, поднимал — голова жертвы, того и гляди, отделится от тела. Помню, мой сосед, пятнадцатилетний бугай, рыдал как младенец, получив взбучку за то, что катался на мопеде в неположенном месте.

И все же я решил рискнуть. Никогда прежде не бывал я на складе, но слышал рассказы от тех, кто дерзнул. Я крался, вертя головой во все стороны, нервы были напряжены до предела. Вроде, все спокойно. Встал на карачки, раздвинул доски, просунул голову в лаз и прошмыгнул внутрь.

Из солнечного света я нырнул в кромешную тьму. Зрачки расширились, ослепленные мраком. Долгое время я стоял неподвижно. Затем, мало-помалу, стал различать предметы. Старые шкафы, списанные парты. Дрова, кирпичи. Треснувший унитаз без крышки. Ящики с электропроводкой, изоляторами. Я стал осторожно бродить, стараясь ни на что не наткнуться. Пахло сухостью, опилками и рубероидом с кровли, нагретым теплыми солнечными лучами. Я плавно продвигался, почти плыл в густом, как кисель, воздухе. Воздух был оливкового цвета, точно в гуще соснового леса. Я будто ходил между спящими. Осторожно дышал носом, ноздри щекотала пыль. Мои тряпичные тапки беззвучно скользили по цементному полу, мягкие кошачьи лапы.

Стоп! Передо мной вырос великан. Я отшатнулся от черного призрака в полутьме. Оцепенел.

Нет, не сторож. Всего лишь старый отопительный котел. Высокий и тяжелый чугунок. Толстый как раздобревшая матрона, с огромными литыми заслонками. Я отодвинул ту, что побольше. Заглянул в холодное, черное, как смоль, чрево. Тихонько гукнул. Голос отозвался металлическим эхом, вдвое сильнее моего. Топка был пуста. Чугунная дева, она хранила лишь память об огне, сжиравшем ее изнутри.

Я аккуратно просунул голову в отверстие. Порыскал рукой, нащупав комья шлака, отстающие от ржавой обмуровки, а может, то была копоть. Внутри пахло железом, окисью и старой гарью. Я немного поразмыслил, набираясь храбрости. Потом ужом юркнул в тесную топку.

И вот я внутри. Согнулся в три погибели внутри ее круглого пуза, свернулся, как зародыш. Попытался выпрямиться, но стукнулся головой. Стал бесшумно задвигать заслонку, пока не погас последний лучик.

Внутри. Она вынашивает меня. Она обороняет меня своими пуленепробиваемыми стенами, будто беременная. Я у нее в брюхе, я ее дитя. Меня разбирала какая-то неприятная щекотка. Чувство защищенности со странной примесью стыда. Словно я нарушил какой-то запрет. Кого-то предал — может, свою мать? Закрыв глаза, я свернулся клубком, обнял колени руками. Она — такая холодная, а я — такой теплый и маленький, огнедышащий комочек. Прислушавшись, я услышал ее шепот. Слабый шелест, доносившийся то ли из вьюшки, то ли из обреза трубы, ласковые и баюкающие слова любви.

Раздался грохот. В сарай, тяжело топая ногами, ворвался сторож. Он был в ярости, клялся, что намылит шею озорникам. Я затаил дыхание, слушая, как он рыщет кругом, опрокидывая шкафы, с грохотом пиная и разбрасывая хлам, словно охотился на крыс. Он бегал по складу и матерился — видно, какая-то ябеда из Школы домоводства засекла меня и настучала. И «мать твою за ногу», и «перкеле» — шведские и финские проклятья сыпались направо и налево.

Встав неподалеку от котла, он втянул носом воздух. Словно учуял мой дух. Я услышал, как кто-то скребется о стенку, и понял, что сторож прильнул к моему котлу. Нас отделяла лишь чугунная шкура толщиной в три сантиметра.

Медленно ползли эти секунды. Потом новый скребок и звук удаляющихся шагов. С треском захлопнулась входная дверь. Я остался сидеть внутри. Неподвижно считал томительные минуты. Внезапно вновь послышался стук сабо. Сторож, оказывается, уходил понарошку, чтобы выманить добычу, используя все коварство взрослого человека. Но теперь он окончательно сдался и отправился восвояси — я слышал, как щебенка все тише шуршала под его ногами.

Наконец, я осмелился переменить положение тела. Суставы ломило, я толкнул заслонку. Она не поддалась. Я понатужился. Заслонка не шелохнулась. Меня прошиб ледяной пот. Страх, перерастающий в панику, — должно быть, сторож задвинул щеколду. Я погиб.

Когда первое оцепенение схлынуло, я попробовал кричать. Эхо утроило силу голоса, я вопил с перерывами, затыкая уши пальцами.

Никто не пришел на мой зов.

Осипший и изнуренный, я пригорюнился. Я погибну? Умру от жажды, высохну в этом склепе?

Первые сутки выдались ужасными. Мышцы болели, икры сводила судорога. Спина затекла, так как я сидел согнувшись. Страшно хотелось пить — я чуть не сошел с ума. Мои испарения оседали на закопченных стенах, я слышал, как падают капли, пытался лизать стены. На языке остался металлический привкус, от него жажда только усилилась.

На вторые сутки меня взяла одурь. Я то и дело надолго впадал в забытье, качаясь в полудреме. Забытье казалось освобождением. Я потерял счет времени, впадал в сладостное оцепенение, возвращался и чувствовал, что умираю.

Проснувшись в другой раз, я понял, что время не стоит на месте. Зеленоватый дневной свет, пробивавшийся сквозь отверстие крана, стал слабее. Дни становились короче. По ночам я сильно мерз, вскоре ударили первые холода. Сложенный пополам, я мелко прыгал, чтобы хоть как-то согреться.

Зиму я помню не очень отчетливо. Свернувшись калачиком, я почти все время спал. Недели промелькнули как сон. Когда вернулось тепло, я понял, что подрос. Моя одежда стала мала мне и жала. Изрядно повозившись, я сумел стянуть ее с себя и продолжал ждать уже голый.

Постепенно мое тело заполнило тесную котловину. Должно быть, я прожил здесь несколько лет. От моих испарений нутро котла ржавело, с моей головы свисали длинные патлы. Я уже не мог прыгать, а только уточкой переваливался с боку на бок. И не вылез бы, даже если б сумел открыть заслонку — проход стал слишком узок для меня.

Со временем жить в котле стало почти невмоготу. Теперь я не мог двигаться даже бочком. Голова была зажата между коленями. Плечам некуда было расти.

Пару недель я думал, что мне конец.

Наконец, я дошел до ручки. Заполнил собой каждую клеточку пространства. Не оставив ни одной воздушной пазухи, мне нечем было дышать, и я только судорожно зевал ртом. Но упрямо продолжал расти.

И вот как-то ночью… Что-то звонко хрустнуло. Будто раскололось карманное зеркальце. Короткая пауза, а потом протяжный треск со спины. Я понатужился — стена поддалась. Выгнувшись дугой, она брызнула фонтаном осколков, и я очутился на воле.

Голый, новорожденный — я барахтался среди хлама. Неуверенно встал на ноги, оперся на шкаф. С удивлением обнаружил, что мир вокруг меня съежился. Нет, это просто я стал вдвое выше. На лобке появились волосы. Я стал большим.

На дворе лютовала морозная ночь. Ни души. Я потрусил по снегу вприпрыжку, шлепая босыми ногами, почесал по поселку, в чем мать родила. Прямо на перекрестке между хозяйственной лавкой и киоском лежали четыре подростка. Казалось, спали. Я остановился и с удивлением стал разглядывать их. Склонился, чтоб рассмотреть их поближе под светом фонаря.

Одним из подростков был я.

Смешанным было мое чувство, когда я лег рядом с самим собой на обледенелое шоссе. Лед кусался, таял, подо мной стало влажно.

Я приготовился ждать. Сейчас они должны проснуться.

Глава 4 О том, как мы пошли в Старую школу, как узнали о Южной Швеции и о том, какими неприятностями может обернуться домашнее чтение

Пасмурным августовским утром прогремел школьный звонок, и я пошел в школу. Первый класс. Мамы торжественно вводят нас в высокий желтый деревянный дом, где размещаются начальные классы, в старую школу, получившую затейливое название — «Старая школа». В сопровождении мамаш мы протиснулись вверх по скрипучей лестнице и вошли в классную комнату с широкими лимонными половицами, покрытыми толстым слоем лоснящегося лака; каждому показали его место за допотопными партами с откидными крышками, пеналами и прорезями для чернильниц. Парты хранили следы ножевых ранений, оставленных многочисленными поколениями учеников. Мамаши выплыли из комнаты, а мы остались. Двадцать малышей с шаткими молочными зубами и пальцами в бородавках. Кто-то плохо говорил, кто-то носил очки, у многих родным языком был финский, каждого второго били ремнем, почти все происходили из рабочих семей, были затюканы и с самого начала знали, что здесь им никто не рад.

Нашей учительнице шел седьмой десяток, она носила очки в стальной оправе, волосы были стянуты на затылке клубком, покрыты вуалеткой и заколоты шпильками, нос длинный и крючковатый, как у совы. Неизменная шерстяная юбка и сорочка, поверх которой она часто накидывала кофту, оставляя ее расстегнутой до половины, на ногах мягкие черные тапочки, смахивающие на туфли. Мягко, но решительно выполняла она свою задачу: выстрогать из нас, неотесанных чурбанов, что-нибудь более-менее соответствующее шведской модели.