Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

• Название: Собрание сочинений в шести томах. Том 6
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1976

---

Я оставил эту записочку на память у себя в блокноте, обнял ее автора и ушел обратно в Ленинград.

4

Весна идет прохладная, по ясная, солнечная. Там, где освещено солнцем, вовсю капает, оттаивает, льет. Руководители города, районов, предприятий, вся активная общественность встревожены. И не напрасно. Канализация не работала несколько зимних месяцев, в городе не было никакой очистки, во дворах и на улицах слежались горы всего того, что можно назвать отходами жизни. А вдруг забродит; вспучится эта гадость от весеннего тепла? Вдруг закишат в ней микробы, черви, мухи и пойдет по городу зараза?

Ленинградцы — народ организованный; как миром, многими десятками тысяч поднимались они на рытье противотанковых рвов прошлым летом и осенью, так сейчас все, кто пережил эту убийственную зиму, выходят на очистку улиц и дворов. Выходят целыми домохозяйствами, всеми предприятиями. Очистить город — задача номер один. Он во льду, в снегу, в нечистотах. Старые петербургские дворы-колодцы начинают зловеще попахивать. К тому же, если не очистить улицы, то нельзя будет пустить трамвай — рельсы лежат под метровыми пластами льда; а городской Совет во что бы то ни стало задумал как можно скорее вернуть трамвай к жизни.

Отправляюсь собирать материалы для радио на одну из трасс весеннего штурма — на проспект Карла Либк-нехта, бывший Большой, прочерченный, как по линейке, через Петроградскую сторону. Я выбрал этот проспект потому, что от нашего дома он ближе всего. Прямой и ровный, с красивыми многоэтажными зданиями, весь занятый, бывало, магазинами и потому оживленный, он проглядывается на всю свою длину от Тучкова моста до площади Льва Толстого.

В отличие от других магистралей города проспект Карла Либкнехта имеет важную особенность — обе стороны его солнечные. Утром солнце на левой, четной стороне, вечером на правой, нечетной. Днем же оно освещает и ту и другую поровну. Управхозам, особенно тем, кто с ленцой, всегда было не просто высказываться в том смысле, что солнце, дескать, к ним во дворы не заглядывает, на тротуарах не бывает; они, мол, в тени, вот со льдом и снегом домохозяйству и не справиться. До войны здешние управхозы на «объективные» условия никогда и не ссылались, проспект Карла Либкнехта один из первых очищался лопатами, подметался метлами и продувался весенними ветрами. Солнце вовсю помогало и людям и ветрам. Сейчас проспект похож на каменоломню. Тут долбят ломами, кирками, гребут громыхающими железными лопатами. У изнуренных за зиму людей силы ограничены, умения не так уж много. Прядильщицы с соседней фабрики, сотрудники расположенных в Приморском и в Петроградском районах научно-исследовательских учреждений, персонал больниц, превращенных в госпитали, — врачи, сестры… Который и которая из них, где и когда скалывал или скалывала с мостовых пласты льда непомерной толщины, кто орудовал грабарскими объемистыми лопатами?

Одни тут в удобных ватниках, другие в перетянутых ремнями пальто из каракуля, иные в сапогах, в валенках, а есть и такие, кто в фетровых ботах, в туфельках. Но все без исключения в мужских брюках, по большей части ватных. Женщины и подростки работают наравне с мужчинами.

Живучи журналистские привычки. Восторгаясь массовым подвигом людей Ленинграда, я не могу не видеть и недостатки в организации их труда; как-то сам собой у меня в блокноте накапливается материал не только положительный, геройский, но явно и критический. В чем дело, думаешь невольно, почему на правой, нечетной, стороне, относящейся к Петроградскому району, почти на всем ее протяжении от Тучкова моста до улицы Ленина громоздятся груды хотя и сколотого, по уже снова слежавшегося, смерзшегося льда? А у приморцев, на их стороне, давно все чисто, там можно ходить по асфальту. Но мере очистки трамвайных путей на проспект подавались грузовые вагоны-площадки и отвозили ледяные сколки к Малой Неве.

Во льду обнаруживаются самые неожиданные предметы. Когда видишь санки, галоши, валенки, колеса автомобилей — еще понимаешь, как эго сюда попало. Но вот примусы, электрические плитки, часы-ходики — кто и почему растерял их среди сугробов? Нашли несколько мертвецов, вмерзших в лед. Застывшими, грубо обрубленными глыбами так и отвезли их в морг. Уличный лед минувшей зимы мог бы рассказать о многом, по никто не желает его страшных рассказов, с ним хотят поскорее покончить.

На участке от улицы Красного курсанта до Пионерской и мостовая и тротуар были покрыты льдом не меньше чем на полметра толщиной, а местами — без малого в метр. Изо дня в день упорно штурмуют этот ледник петроградцы. Работа тяжелая, требующая многих ударов ломом, многих взмахов кирки. Но взмахи делаются, удары наносятся, и подается, откалываясь пласт за пластом, отваливаясь глыба за глыбой, ледяной панцирь зимы. В домохозяйстве № 264 на очистку дворов вышло сразу более семидесяти человек — откуда они только взялись? За несколько дней полубольные люди сделали огромную работу: не только лед, не только нечистоты, но даже вновь, как на грех, выпавший снег были собраны и увезены. Управхоз Петров и ночью мотается по городу; он сумел всех вышедших на работу снабдить исправными лопатами, ломами, кирками, раздобыл автомашины для вывозки мусора; с гордостью называет он фамилии своих активисток-помощниц домохозяек Мельниковой, Чесноковой, Кулигаровой, которые, как выразился Петров, о «чистоте дворов пекутся не меньше, чем о чистоте своих квартир».

Я постоял, посмотрел на то, как возле одного из домов работала целая семья: мать — Ураева, ее дочь София, тринадцати лет, и сын Софьюла, десяти лет. То, что так плохо удавалось матери и сестре, мальчуган делал с силой и ловкостью мужчины.

— Мам, Сонь, вы лопатами гребите, за лом не беритесь, — не без превосходства напоминал он своим родным.

И те не обижались: мужчина же, как тут не послушаться. Ломом парнишка бил сам.

Где они зимовали, где прятались эти десяти- и тринадцатилетние ребятишки? Какие пережили трагедии за длинную зиму? На проспекте 25 Октября, на дорогом всем нам Невском, возле витрины Дома книги я увидел мальчонку, тоже вот так — лет двенадцати. На тающем льду широкого тротуара был раскрыт старенький чемоданчик. Мальчик стоял над ним и повторял, смущаясь и краснея: «Купите, пожалуйста». В чемоданчике лежало несколько хорошо зачитанных книг: Фенпмор Купер, Майн Рид, сказки, школьные учебники; вперемежку с ними — заводной красный автомобильчик, облезлый пистонный пистолет, еще какие-то игрушки и даже кукла — белокурая растрепа с облинявшим румянцем на тряпичных щеках.

Я не могу пересказать здесь историю этого мальчика: у меня не хватило решимости расспрашивать его. Было страшно прикоснуться к тем ранам, которые, как мне подумалось, нес на своем ребячьем сердчишке этот маленький продавец. Когда-нибудь исследователи, историки, люди, которым будет дано смотреть на наши дни через пласты времени, снимающего любую остроту, притупляющего всякую боль, быть может, раскопают дневник этого паренька, нацарапанный в школьной тетради, и тот, кому это покажется интересным, узнает, когда умерла его мама и куда ее отвез соседский дядя, взяв за это мамино меховое пальто, подаренное маме погибшим на фронте папой; узнает, когда умерла младшая сестренка мальчика, от которой осталась вот эта тряпичная кукла, а торгует он своим скарбишком лишь затем, чтобы «выкупить» хлеб по карточкам и накормить своего братишку — тот один лежит дома. А сейчас, мне думалось, было бы просто бесчеловечным мучить ребенка вопросами. Сейчас надо было купить у него задачник но арифметике, сделав вид, что это чертовски дефицитная и поэтому архидорогая книга. Пусть он поскорее сбегает в булочную за хлебом, а его история подождет составителя неизбежных сборпиков к датам и годовщинам, тех эклектических, никем не читаемых книжиц (непременно на «хорошей бумаге» и с «картинками»), в которые обычно рядом с ценными, полновесными материалами насовывается словесный мусор, сметенный с письменных столов составителевых приятелей или тех литературных мастодонтов, без фамилий которых сборник «просто не мыслится».

Я должен оговориться, таких детей, которые оставались бы без присмотра, в Ленинграде очень и очень мало. Общественные комиссии в домохозяйствах, комсомольские бригады, органы здравоохранения — все они делают свое дело, и делают его хорошо. Люди в нашем относительном, я бы сказал, чисто условном, городском «тылу» живут по тем же законам, что и люди в траншеях переднего края у Пулкова или под Ям-Ижорой: главный закон и здесь — высокая сознательность при железной дисциплине.

Но тот, кто почему-либо не хочет посторонней помощи, кто, может быть, стыдится ее из гордости, тот, чего доброго, и затеряется в лабиринтах ленинградских полупустых квартир. Очень многие из старых ленинградцев не захотели эвакуироваться на Большую землю. И никакими мерами их так и не удалось выпроводить за озеро. А это же не прихоть, это совершеннейшая необходимость — эвакуировать детей, стариков, всех нетрудоспособных. Их неимоверно трудно снабжать продуктами, которые доставляются машинами через озеро. И все-таки люди вцепились в свои старые, насиженные гнезда — и ни с места.