Лев Толстой - Два гусара

• Название: Два гусара
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Проза

---

III.

Лухнов придвинул к себе две свечи, достал огромный, наполненный деньгами, коричневый бумажник, медлительно, как бы совершая какое-то таинство, открыл его на столе, вынул оттуда две сторублевые бумажки и положил их под карты. - Так же, как вчера - банку двести, - сказал он, поправляя очки и распечатывая колоду. - Хорошо, - сказал, не глядя на него, Ильин между разговором, который он вел с Турбиным. Игра завязалась. Лухнов метал отчетливо, как машина, изредка останавливаясь и неторопливо записывая или строго взглядывая сверх очков и слабым голосом говоря: "пришлите". Толстый помещик говорил громче всех, делая сам с собой вслух различные соображения, и мусолил пухлые пальцы, загибая карты. Гарнизонный офицер молча, красиво подписывал под картой и под столом загибал маленькие уголки. Грек сидел с боку банкомета и внимательно следил своими впалыми черными глазами за игрой, выжидая чего-то. Завальшевский, стоя у стола, вдруг весь приходил в движение, доставал из кармана штанов красненькую или синенькую, клал сверх нее карту, прихлопывал по ней ладонью, приговаривал: "вывези, семерочка!", закусывал усы, переминался с ноги на ногу, краснел и приходил весь в движение, продолжавшееся до тех пор, пока не выходила карта. Ильин ел телятину с огурцами, поставленную подле него на волосяном диване, и, быстро обтирая руки о сюртук, ставил одну карту за другой. Турбин, сидевший сначала на диване, тотчас же заметил, в чем дело. Лухнов не глядел вовсе на улана и ничего не говорил ему; только изредка его очки на мгновение направлялись на руки улана, но большая часть его карт проигрывала. - Вот бы мне эту карточку убить, - приговаривал Лухнов про карту толстого помещика, игравшего по полтине. - Вы бейте у Ильина, а мне-то что, - замечал помещик. И действительно, Ильина карты бились чаще других. Он нервически раздирал под столом проигравшую карту и дрожащими руками выбирал другую. Турбин встал с дивана и попросил грека пустить его сесть подле банкомета. Грек пересел на другое место, а граф, сев на его стул, не спуская глаз, пристально начал смотреть на руки Лухнова. - Ильин! - сказал он вдруг своим обыкновенным голосом, который совершенно невольно для него заглушал все другие, - зачем рутерок держишься? Ты не умеешь играть! - Уж как ни играй, всё равно. - Так ты наверно проиграешь. Дай я за тебя попонтирую. - Нет, извини, пожалуйста: уж я всегда сам. Играй за себя, ежели хочешь. - За себя, я сказал, что не буду играть; я за тебя хочу. Мне досадно, что ты проигрываешься. - Уж, видно, судьба! Граф замолчал и, облокотясь, опять так же пристально стал смотреть на руки банкомета. - Скверно! - вдруг проговорил он громко и протяжно. Лухнов оглянулся на него. - Скверно, скверно! - проговорил он еще громче, глядя прямо в глаза Лухнову. Игра продолжалась. - Не-хо-ро-шо! - опять сказал Турбин, только что Лухнов убил большую карту Ильина. - Что это вам не нравится, граф? - учтиво и равнодушно спросил банкомет. - А то, что вы Ильину семпеля даете, а углы бьете. Вот что скверно. Лухнов сделал плечами и бровями легкое движение, выражавшее совет во всем предаваться судьбе, и продолжал играть. - Блюхер! фю! - крикнул граф, вставая, - узи его! - прибавил он быстро. Блюхер, стукнувшись спиной об диван и чуть не сбив с ног гарнизонного офицера, выскочил оттуда, подбежал к своему хозяину и зарычал, оглядываясь на всех и махая хвостом, как будто спрашивая: "кто тут грубит? а?" Лухнов положил карты и со стулом отодвинулся в сторону. - Этак нельзя играть, - сказал он: - я ужасно собак не люблю. Что ж за игра, когда целую псарню приведут! - Особенно эти собаки: они пиявки называются, кажется, - поддакнул гарнизонный офицер. - Что ж, будем играть, Михайло Васильич, или нет? - сказал Лухнов хозяину. - Не мешай нам, пожалуйста, граф! - обратился Ильин к Турбину. - Поди сюда на минутку, - сказал Турбин, взяв Ильина за руку, и вышел с ним за перегородку. Оттуда были совершенно ясно слышны слова графа, говорившего своим обыкновенным голосом. А голос у него был такой, что его всегда слышно было за три комнаты. - Что ты, ошалел, что ли? Разве не видишь, что этот господин в очках - шулер первой руки. - Э, полно! что ты говоришь! - Не полно, а брось, я тебе говорю. Мне бы всё равно. В другой раз я бы сам тебя обыграл; да так, мне что-то жалко, что ты продуешься. Еще нет ли у тебя казенных денег?.. - Нет; да и с чего ты выдумал? - Я, брат, сам по этой дорожке бегал, так все шулерские приемы знаю: я тебе говорю, что в очках - это шулер. Брось, пожалуйста. Я тебя прошу, как товарища. - Ну, вот я только одну талию, и кончу. - Знаю, как одну; ну, да посмотрим. Вернулись. В одну талию Ильин поставил столько карт и столько их ему убили, что он проиграл много. Турбин положил руки на середину стола. - Ну, баста! Поедем. - Нет, уж я не могу; оставь меня, пожалуйста, - сказал с досадой Ильин, тасуя гнутые карты и не глядя на Турбина. - Ну, чорт с тобой! проигрывай наверняка, коли тебе нравится, а мне пора. Завальшевский! поедем к предводителю. И они вышли. Все молчали, и Лухнов не метал до тех пор, пока стук их шагов и когтей Блюхера не замер по коридору. - Эка башка! - сказал помещик, смеясь. - Ну, теперь не будет мешать, - прибавил торопливо и еще топотом гарнизонный офицер. И игра продолжалась.

IV.

Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя в буфете, очищенном на случай бала, уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский "Александр, Елисавета", и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с губернаторшей и т. д. - губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях, когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром в голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу. Граф был не высок ростом, но отлично, красиво сложен. Ясно-голубые и чрезвычайно блестящие глаза и довольно большие, вьющиеся густыми кольцами, темно-русые волосы придавали его красоте замечательный характер. Приезд графа на бал был ожидаем: красивый молодой человек, видевший его в гостинице, уже повестил о том предводителя. Впечатление, произведенное этим известием, было различно, но вообще не совсем приятно. "Еще на смех подымет этот мальчишка", было мнение старух и мужчин. "Что, если он меня похитит?" было более или менее мнение молодых женщин и барышень. Как только польский кончился и пары взаимно раскланивались, снова отделяясь женщины к женщинам, мужчины к мужчинам, Завальшевский, счастливый и гордый, подвел графа к хозяйке. Предводительша, испытывая некоторый внутренний трепет, чтобы гусар этот не сделал с ней при всех какого-нибудь скандала, гордо и презрительно отворотясь, сказала: "очень рада-с, надеюсь, будете танцовать" - и недоверчиво взглянула на него с выражением, говорившим: "уж ежели ты женщину обидишь, то ты совершенный подлец после этого". Граф однако скоро победил это предубеждение своею любезностью, внимательностью и прекрасной, веселой наружностью, так что чрез пять минут выражение лица предводительши уже говорило всем окружающим: "я знаю, как вести этих господ: он сейчас понял, с кем говорит. Вот и будет со мной весь вечер любезничать". Однако тут же подошел к графу губернатор, знавший его отца, и весьма благосклонно отвел его в сторону и поговорил с ним, что еще больше успокоило губернскую публику и возвысило в ее мнении графа. Потом Завальшевский подвел его знакомить к своей сестре - молодой, полненькой вдовушке, с самого приезда графа впившейся в него своими большими черными глазами. Граф позвал вдовушку танцовать вальс, который заиграли в это время музыканты, и уже окончательно своим искусством танцовать победил общее предубеждение. - А мастер танцовать! - сказала толстая помещица, следя за ногами в синих рейтузах, мелькавшими по зале, и мысленно считая: раз, два, три; раз, два, три... - мастер! - Так и строчит, так и строчит, - сказала другая приезжая, считавшаяся дурного тона в губернском обществе, - как он шпорами не заденет! Удивительно, очень ловок! Граф затмил своим искусством танцовать трех лучших танцоров в губернии: и высокого белобрысого адъютанта губернаторского, отличавшегося своею быстротой в танцах и тем, что он держал даму очень близко, и кавалериста, отличавшегося грациозным раскачиванием во время вальса и частым, но легким притопыванием каблучка, и еще другого, штатского, про которого все говорили, что он хотя и не далек по уму, но танцор превосходный и душа всех балов. Действительно, этот штатский с начала бала и до конца приглашал всех дам по порядку, как они сидели, не переставал танцовать ни на минуту и только изредка останавливался, чтоб обтереть сделавшимся совершенно мокрым батистовым платочком изнуренное, но веселое лицо. Граф затмил всех их и танцовал с тремя главными дамами: с большой - богатой, красивой и глупой, с средней - худощавой, не слишком красивой, но прекрасно одевающейся, и с маленькой - некрасивой, но очень умной дамой. Он танцовал и с другими, со всеми хорошенькими, а хорошеньких было много. Но вдовушка, сестра Завальшевского, больше всех понравилась графу, с ней он танцовал и кадриль, и экосес, и мазурку. Он начал с того, когда они уселись в. кадрили, что наговорил ей много комплиментов, сравнивая ее с Венерой и с Дианой, и с розаном, и еще с каким-то цветком. На все эти любезности вдовушка только сгибала белую шейку, опускала глазки, глядя на свое белое кисейное платьице, или из одной руки в другую перекладывая опахало. Когда же она говорила: "полноте, граф, вы шутите" и т. п., голос ее, немного горловой, звучал таким наивным простодушием и смешною глупостью, что, глядя на нее, действительно приходило в голову, что это не женщина, а цветок, и не розан, а какой-то дикий, бело-розовый пышный цветок без запаха, выросший один из девственного снежного сугроба в какой-нибудь очень далекой земле. Такое странное впечатление производило на графа это соединение наивности и отсутствия всего условного с свежей красотой, что несколько раз в промежутки разговора, когда он молча смотрел ей в глаза или на прекрасные линии рук и шеи, ему приходило в голову с такой силой желание вдруг схватить ее на руки и расцеловать, что он серьезно должен был удерживаться. Вдовушка с удовольствием замечала впечатление, которое она производила; но что-то ее начинало тревожить и пугать в обращении графа, несмотря на то, что молодой гусар был вместе с заискивающею любезностью почтителен, по теперешним понятиям, до приторности. Он бегал ей за оршадом, подымал платок, вырвал стул из рук какого-то золотушного молодого помещика, который хотел тоже прислужить ей, чтобы подать его скорее, и т. д. Заметив, что светская тогдашнего времени любезность мало действовала на его даму, он попробовал смешить ее, рассказывая ей забавные анекдоты: уверял, что он, если она прикажет, готов сейчас стать на голову, закричать петухом, выскочить в окно или броситься в прорубь. Это совершенно удалось: вдовушка развеселилась и как-то переливами смеялась, показывая чудные белые зубки, и была совершенно довольна своим кавалером. Графу же она с каждой минутой всё более и более нравилась, так что под конец кадрили он был искренно влюблен в нее. Когда после кадрили к вдовушке подошел ее давнишний восемнадцатилетний обожатель, неслужащий сын самого богатого помещика, золотушный молодой человек, тот самый, у которого вырвал стул Турбин, она приняла его чрезвычайно холодно, и в ней не было заметно и десятой доли того смущения, которое она испытывала с графом. - Хороши вы, - сказала она ему, глядя в это время на спину Турбина и бессознательно соображая, сколько аршин золотого шнурка пошло на всю куртку, хороши вы: обещали за мной заехать кататься и конфект мне привезти. - Да я ведь приезжал, Анна Федоровна, а вас уже не было, и конфекты самые лучшие оставил, - сказал молодой человек, несмотря на высокий рост, очень тоненьким голоском. - Вы найдете всегда отговорки! не нужно мне ваших конфект. Пожалуйста, не думайте... - Я уж вижу, Анна Федоровна, как вы ко мне переменились, и знаю отчего. Только это нехорошо, - прибавил он, но видимо не докончив своей речи от какого-то внутреннего сильного волнения, заставившего весьма быстро и странно дрожать его губы. Анна Федоровна не слушала его и продолжала следить глазами за Турбиным. Предводитель, хозяин дома, величаво-толстый, беззубый старик, подошел к графу и, взяв его под руку, пригласил в кабинет покурить и выпить, ежели угодно. Как только Турбин вышел, Анна Федоровна почувствовала, что в зале совершенно нечего делать, и, взяв под руку старую, сухую барышню, свою приятельницу, вышла с ней в уборную. - Ну что? мил? - спросила барышня. - Только ужасно как пристает - отвечала Анна Федоровна, подходя к зеркалу и глядясь в него. Лицо ее просияло, глаза засмеялись, она покраснела даже и вдруг, подражая балетным танцовщицам, которых видела на этих выборах, перевернулась на одной ножке, потом засмеялась своим горловым, но милым смехом и припрыгнула даже, поджав колени. - Каков? он у меня сувенир просил, - сказала она приятельнице, - только ничего ему не бу-у-у-дет, - пропела она последнее слово и подняла один палец в лайковой, до локтя высокой перчатке... В кабинете, куда привел предводитель Турбина, стояли разных сортов водки, наливки, закуски и шампанское. В табачном дыму сидели и ходили дворяне, разговаривая о выборах. - Когда всё благородное дворянство нашего уезда почтило его выбором, - говорил вновь выбранный исправник, уже значительно выпивший, - то он не должен был манкировать перед всем обществом, никогда не должен был... Приход графа прервал разговор. Все стали с ним знакомиться, и особенно исправник обеими руками долго жал его руку и несколько раз просил, чтоб он не отказался ехать с ними в компании после бала в новый трактир, где он угащивает дворян и где цыгане петь будут. Граф обещал непременно быть и выпил с ним несколько бокалов шампанского. - Что ж вы не танцуете, господа? - спросил он перед тем, как выходить из комнаты. - Мы не танцоры, - отвечал исправник, смеясь: - мы больше насчет вина, граф... А впрочем, ведь это при мне повыросло, все эти барышни, граф! Я этак иногда тоже в экосесе пройдусь, граф... могу, граф... - А пойдем, теперь пройдемся, - сказал Турбин, - разгуляемся перед цыганами. - Что ж, пойдемте, господа! Потешим хозяина. И человека три дворян, с самого начала бала пившие в кабинете, с красными лицами, надели кто черные, кто шелковые вязаные перчатки и вместе с графом уже собрались итти а залу, когда их задержал золотушный молодой человек, весь бледный и едва удерживая слезы, подошедший к Турбину. - Вы думаете, что вы граф, так можете толкаться, как на базаре, - говорил он, с трудом переводя дыхание, - оттого, что это неучтиво... Снова против его воли запрыгавшие губы остановили поток его речи. - Что? - крикнул Турбин, вдруг нахмурившись. - Что? Мальчишка! - крикнул он, схватив его за руки и сжав так, что у молодого человека кровь в голову бросилась, не столько от досады, сколько от страха: - что, вы стреляться хотите? Так я к вашим услугам. Едва Турбин выпустил руки, которые он сжал так крепко, как уже двое дворян подхватили под руки молодого человека и потащили к задней двери. - Что, вы с ума сошли? Вы напились, верно. Вот папеньке сказать. Что с вами? говорили они ему. - Нет, не напился, а он толкается и не извиняется. Он свинья! вот что! - пищал молодой человек, уже совершенно расплакавшись. Однако его не послушали и увезли домой. - Полноте, граф! - увещевали, с своей стороны, Турбина исправник и Завальшевский: - ведь ребенок, его секут еще, ему ведь шестнадцать лет. И что с ним сделалось, нельзя понять. Какая его муха укусила? И отец его почтенный такой человек, кандидат наш. - Ну, чорт с ним, коли не хочет... И граф вернулся в залу и так же, как и прежде, весело танцовал экосес с хорошенькой вдовушкой и от всей души хохотал, глядя на па, которые выделывали господа, вышедшие с ним из кабинета, и залился звонким хохотом на всю залу, когда исправник поскользнулся и во весь рост шлепнулся по середине танцующих.