Григорий Чхартишвили - Другой Путь

• Название: Другой Путь
• Автор: Григорий Чхартишвили
• Жанр: Историческая проза

Действие нового романа происходит в 1920-е годы.

Если «Аристономия» была посвящена «Большому Миру», то есть миру глобальных идей и большой истории, то в центре романа «Другой Путь» находится «Малый Мир» – мир личных отношений и любви.

---

Только крикнула, передразнивая певучий армянский акцент:

– МараЗМян, куший баклажян!

И с хохотом ускакала дальше, аллюр три креста.

Бежала по Пироговке – снег хрустел под ногами, в свете редких фонарей посверкивали снежинки. Налетал ветер, взметал клубы белой трухи.

Повезло – подкатил «пятнадцатый». Он, конечно, был битком, но Мирра привычно ввинтилась между полушубками, ватными телогреями, драповыми пальто, отвоевала свои полквадрата жизненного пространства. Перевела дух.

От нечего делать стала рассматривать свое отражение в черном стекле.

Физиономия круглая, как мяч. На лоб свесилась растрепанная русая челка, выбившись из-под шерстяного, по-пиратски завязанного платка.

Скажем со всей пролетарской прямотой: не Мэри Пикфорд. Глаза – километр один от другого, скулы – картинка из медицинского атласа «Лицо человека, покусанного пчелами», нос типа «Картофель мелкий, обыкновенный».

Но Мирра из-за своей внешности не переживала. Во-первых, французский классик Марсель Пруст сказал: «Оставим красивых женщин мужчинам, лишенным воображения». А во-вторых, с красотой мы еще разберемся, на то есть Мечта.

В Доме Мосгубрабиса, Московского губернского профсоюза работников искусства, Мирра не сразу разобралась, куда идти, – вестибюль был весь завешан объявлениями.

«Вечер спайки рабфаковцев с тружениками балета». Не то.

«Доклад о гражданской войне в Китае». Интересно, но опять не то.

Лекция для работников комхоза. «Творческий подход к снегоборьбе». Хм.

«Пути разрешения галошного кризиса». Тьфу на вас.

А, вот:

«Овальный зал 8 ч. веч.

ПОЛОВОЙ ВОПРОС ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ.

Выступление секретаря Красного Спортинтерна тов. Ганса Лемберг.

Свободный диспут».

В Овальном зале раньше, наверно, находилась гостиная или, может, музыкальный салон. На расписном потолке по-над облаками парили пухлые нимфы с лирами, дудел на свирели козлоногий Пан. Старый мир улетел на небеса, оставил землю новым хозяевам.

Они сидели густо и тесно – шумные, молодые, черт-те во что одетые. Оборванцы-победители. Те, кто был ничем, а стал всем.

Мирра оглядела затылки (ни одного седого или плешивого), выискивая Лидку.

Увидела ребят с факультета.

Они замахали:

– Носик, давай к нам!

Один парень из последнего ряда (чубатый, веселоглазый – очень ничего) обернулся на Мирру, подмигнул:

– И правда – носик-курносик.

Такая у Мирры была фамилия – Носик. Мать рассказывала, что в прошлом веке, когда вышел царский указ переписать всех иудеев, в городки и местечки приехали чиновники, стали евреев заносить в книги. Быстро скумекали, что тут есть чем поживиться. У евреев фамилий отродясь не бывало, и казенные ловкачи устроили торг: кто платит – получает красивое прозвание, по собственному выбору, а нет – носи фамилию, какую дадут. И на славу поупражнялись в тупом антисемитском остроумии. Тонкоголосых нарекали «Соловейчиками», краснолицых – «Рубинчиками» и так далее.

По своей фамилии Мирра вычислила два факта. Во-первых, ее предок был бедняк, не имевший денег на взятку, а во-вторых, обладал монументальным еврейским носом. Она бы, между прочим, от такого не отказалась – большой нос придает лицу значительность. Но увы. От папаши, свиного рыла, Мирре достался какой-то поросячий пятачок. Она была из детей знаменитого Кишиневского погрома, когда черносотенные скоты изнасиловали много еврейских женщин. Мирра очень надеялась, что ее безвестному родителю на войне, японской или германской, потом оторвало осколком его поганые причиндалы.

Попробовал бы кто Мирру насиловать. Без яиц бы остался, и войны не надо. Она иногда воображала, как повела бы себя, если бандиты или шпана какая-нибудь. Надо так: прикинуться, будто испугалась, на всё согласна, и даже сама не прочь. Взять мошонку в горсть – и резко, с вывертом, до разрыва семенных канатиков, чтоб с гарантией последующего некроза. Элементарная хирургическая манипуляция. А потом пускай хоть убивают. Мирра Носик не захочет – никакой кобель не вскочит.

Сердито зыркнув на ни в чем не повинного чубатого, будто это он собирался ее насиловать, Мирра показала однокурсникам вперед – нет, я туда.

С первого ряда, приподнявшись, махала рукой Эйзен: давай сюда, я тебе место заняла.

Зашипела:

– Вечно ты опаздываешь!

Лидка Эйзен среди публики, по преимуществу вузовско-рабфаковской, смотрелась будто орхидея среди чертополоха. Горжеточка, жакеточка, перчаточки на серебряных пуговках. Шляпка-«бутон» надвинута вроде бы небрежно, но Мирра-то знала, сколько времени Лидка торчит перед зеркалом, проверяя наклон и угол – хорошо ли тень ложится на лоб. Втирает тушь в подглазья, чтоб быть похожей на Лилиан Гиш. И так-то бледна, как спирохета, ветром качает, а всё ей мало.

Лидка была девка хорошая, но с придурью. Очень уж любила интересничать. Говорила: «Новые вещи так вульгарны» – и выдирала из хорошей лисы шерсть, а бархатный жакет, на который потратила весь полученный от мамочки перевод, полночи терла резиновой щеткой – придавала изысканную потрепанность.

Но, надо сказать, на мужчин Лидкины ухищрения действовали. На нее и сейчас пялились, а она словно не замечала. Стратегия такая: «Ах-ах, я прекрасный цветок, любуйтесь мной, вдыхайте мой аромат, но руками не трогайте».

– Ужас, что несет этот тип, – прошептала Лидка, когда Мирра села. – Сил нет слушать!

На сцене стоял, рубил кулаком воздух неряшливый парень в драном бушлате: смазные сапоги с заляпанными галошами, рожа в угрях, сальные волосы.

– …Страшно много несознательных и, прямо сказать, глупых девушек, которые насмерть держатся за свою невинность, – говорил оратор. – А от этого происходит большой общественный вред. Во-первых, эти несознательные гражданки мучают себя, подрывают свою физиологию и психику. Во-вторых, терзают мужчин, обрекая их на одиночество, неудовлетворенность и опасный для здоровья онанизм!

В зале заржали.

– Это докладчик из Спортинтерна? – удивилась Мирра.

– Да нет! – Лидка досадливо поморщилась. – Докладчик задерживается, а пока выступают все желающие. Это какой-то из общества «Долой невинность».

– Зря регочете! – обиделся угреватый. – Молодому, здоровому организму необходима разрядка. Неудовлетворенная половая нужда мешает человеку сосредоточиться на работе или учебе, толкает на антиобщественные поступки! Жестче скажу: мешает строить социализм!

Он стал говорить, что жить надо по правде, а правда – она всегда простая и голая. Такими должны быть и современные половые взаимоотношения.

Слушали оратора, посмеиваясь, но и с интересом. Кое-кто выкрикивал: «Правильно! Даешь! Жги, Тимоха!»

– Революция, товарищи, для того и затеяна, чтоб люди были честными друг с другом. Это буржуазная мораль, попы с дворянами, учили прикидываться. Ухажер должен был стишки сочинять, про нежные чувства брехать, а на самом деле хотел того, что природой назначено – поскорей на бабу влезть. Барышня должна была закатывать глазки, изображать, что у нее фиалка-незабудка вместо, извиняюсь, причинного места, а «грязь» ее ничуточки не интересует. Что ржете? Или я не правду говорю? Вот давайте я вас напрямки, по-комсомольски спрошу. – Он вышел на самый край сцены. – Товарищи мужчины, подымай честно руку. Кто, глядя на молодую сочную гражданку, говорит себе: «Ух, я бы ей попользовался!», а?

Лес рук, хохот. Мирра поглядела вокруг, засмеялась.

Лидка воскликнула:

– Мерзость какая!

– А теперь товарищей женщин спрошу. Товарищи женщины, кто, глядя на красивого парня, думает: «Ух, я бы с ним переспала!»

Мирра сразу подняла руку. Таких смелых в зале было мало. Парни зааплодировали, Лидка зашипела: «Как тебе не стыдно!»

– Видите, товарищи, как еще мало передовых женщин, без предрассудков? Ура честным женщинам, товарищи! – провозгласил представитель общества «Долой невинность» и показал на Мирру, сидевшую ближе всех.

Она встала и крикнула:

– Ты особо не радуйся! Про тебя я такое не думаю!

Аплодисменты и хохот сделались еще громче. Выступавший залился краской, сердито махнул рукой и ушел со сцены. Мирра села на место, очень довольная собой.

Потом выступала немолодая, лет тридцати, тетка из Охматдета, общества по охране материнства и детства. Говорила скучно, сыпала цифрами: после войны женщин детородного возраста в стране на два с половиной миллиона больше, чем мужчин, и есть несознательные элементы, которые пользуются этой ситуацией, а в детдомах между прочим уже двести пятьдесят тысяч детей без отца-матери, и мест не хватает.