Виктор Московкин - Лицеисты

• Название: Лицеисты
• Автор: Виктор Московкин
• Издательство: Верхне-Волжское книжное издательство
• Жанр: Проза
• Год: 1966

---

Думая обо всем этом, она все же собирала документы и книги, которые при внезапном обыске могли заинтересовать полицию. Пусть тревога окажется напрасной, но лучше быть ко всему готовой.

В половине третьего (она невольно взглянула на часы) послышался стук в наружную дверь, по лестнице затопали сапоги. Застигнутая врасплох, она вдруг заметалась, подыскивая место для связки книг. И только молодые голоса и смех в прихожей остановили ее. Ольга Афанасьевна бессильно опустилась на стул.

— Пришел Мироныч, Марья Ивановна, — окликнул ее аптекарь.

Она взглянула в зеркало. Лицо было бледно, губы подрагивали. Сказывалось напряжение последних месяцев.

— Пусть идет сюда.

Вошла Машенька, тоненькая высокая девушка, племянница старого аптекаря. В руке маленький букетик ландышей, а уже за нею Мироныч — плечистый, голубоглазый. Были оживлены, успели загореть на весеннем солнце. Поглядывая друг на друга, с трудом сдерживались, чтобы не смеяться, не озорничать. Трудней всего было сохранять серьезность Машеньке. Едва взглядывала на Мироныча, как лицо начинало пунцоветь, хорошенький ротик независимо от ее воли раскрывался в улыбке. Рассеянно теребила пальцами газовый шарф, который прикрывал красивую белую шею.

— Случилось что? — вдруг спросил Мироныч.

— Голова побаливает. — Ольга Афанасьевна провела рукой по глазам. — С Петром Андреевичем немного повздорили… Откуда вы такие веселые?

— Из лицея. Наслушались речей… Чего вам было делить?

— Да так, из-за пустяка не поладили… Какую шутку выкинули лицеисты на этот раз? Опять писали протест?

— Было и это.

Мироныч положил большие руки на стол, участливо посматривая на Ольгу Афанасьевну, стал рассказывать.

Сегодня в актовом зале собрались студенты и преподаватели лицея. Инспектор Половцев уговаривал приступить к занятиям. Говорил, что у некоторых африканских племен есть странный обычай: обиженный убивает себя перед домом обидчика. Считает, что мстит ему: обидчик, мол, теперь всю жизнь будет чувствовать угрызения совести. Хорошо, если у того есть совесть… Студенты, бросив учиться, уподобились обиженному мстителю, они убивают самих себя, так как знания нужны не кому-нибудь, а им самим. Эта образная речь инспектора вызвала оживление. Выходило, что у правительства нет совести.

В выступлениях других наставников чувствовалось понимание студентов.

Профессор Шмидт рассказывал о нелепом положении преподавателей:

— Если ты человек без дарования и делаешь худо свое дело — тебя выгоняют за неспособность, если ты человек с дарованием и делаешь свое дело хорошо — тебя выгоняют за то, что ты человек способный, следовательно — опасный. Наука бледнеет и прячется, невежество возводится в систему.

Лицеисты качали профессора и кричали: «Браво, Шмидт».

Под конец вспомнили ненавистного профессора Гурлянда, который после студенческого бойкота был уволен из лицея и сейчас служил в Тверской земской управе. Составили телеграмму Гурлянду:

«Чествуя истинных деятелей науки, презрением вспоминаем профессора-карьериста, позор лицея, правую руку тайной канцелярии. Кончив ревизию, переводитесь в Третье отделение».

Лицеисты хотели было выйти на улицу и пройтись с песнями по городу. Тогда инспектор вызвал из Спасских казарм солдат. Самых неспокойных отправили под конвоем, однако их скоро отпустили, и они вернулись в лицей героями.

Во время рассказа Ольга Афанасьевна сидела все с той же озабоченностью на лице, и Миронычу было не по себе. А она действительно пыталась слушать и не могла — мысль все время возвращалась к тому, что за человек добивался встречи с ней, где он может сейчас находиться.

— Дальше что было? — рассеянно спросила она, не заметив того, что Мироныч сказал все, что хотел.

— Что-то все-таки у вас случилось, — отозвался он. Потом крикнул аптекарю: Петр Андреевич, чем вы обидели Марью Ивановну?

— Ума не приложу, — заявил старик, появляясь в дверях. — Разве вот гостя встретил неприветливо. Гость добивался ее, а я приревновал, не пустил.

Мироныч и Машенька с живейшим интересом уставились на Ольгу Афанасьевну. Она пояснила:

— Гость в самом деле был, и, как говорит Петр Андреевич, неприятный. Хотя еще ничего неизвестно. Тебе, Мироныч, следует сегодня же забрать оставшиеся листовки. Сюда ни ногой.

— Предлагал я, чтобы встретила его Машенька, — сказал аптекарь, осуждающе поглядывая на Ольгу Афанасьевну. — Тоже домашняя учительница, тоже Марья, жила здесь еще месяц назад, о чем я и говорил ему. Но вот не соглашается.

Машенька покраснела, сказала горячо:

— Отчего вы решили, что я не сумею?

— Знаю, что сумеешь встретить, — любуясь ею, ответила Ольга Афанасьевна. — Потому-то и не соглашаюсь, неприятностей не хочу для тебя. К тому же, что это не наш товарищ, — всего только предположение Петра Андреевича. Я больше беспокоюсь о том, где он проведет эти сутки.

— Я бы на вашем месте о нем не беспокоился, — жестко сказал аптекарь.

На звонок Варенцова открыла сама. На пороге стоял тучный господин — крупный нос, мясистые губы человека, любящего плотно поесть. Старый аптекарь прав: гость не внушал доверия.

— Не иначе это вы, — начал он бодро.

— Да, это я, — насмешливо отозвалась Ольга Афанасьевна.

— Позвольте спросить, «Воскресение» Толстого есть?

Варенцова почувствовала облегчение: назван пароль, существующий для связи руководителей «Союза».

— «Воскресения» Толстого нет. Есть «Дурные пастыри» Мирбо.

— Иван Алексеевич, — назвался гость, протянув пухлую руку.

Пригласив его в комнату, Ольга Афанасьевна услышала, что он прислан из центра, ему необходимо ознакомиться с работой в Ярославле. Варенцову не удивило это сообщение — такая проверка могла быть. Гость сказал, что долго задерживаться в городе не может, сейчас он намерен послушать, что сделано, а потом, если это возможно, неплохо бы свести его с активными членами местной организации, чтобы полнее было впечатление.

Не было ничего неестественного и в этой просьбе. Они проговорили около трех часов. За окном, которое выходило на крышу пристройки, начало смеркаться, багровел край закатного неба. От чая гость решительно отказался и уверил, что документы у него надежные, поэтому он и нынешнюю ночь проведет в гостинице. Ольга Афанасьевна провожала его до выхода.

На пороге он не удержался, сказал:

— Чувствую, что дело у вас не очень законспирировано, Марья Ивановна. Если так пойдет и дальше, вы провалитесь!

Варенцова вглядывалась в него с искренним недоумением. И тогда он спешно поправился:

— Со стороны, может, преувеличиваю. Все может быть. По крайней мере, результатами я доволен…

В темноте он не видел бледности, разлившейся по лицу Баренцевой.

Приезжий гость не пошел в гостиницу, поплутал по улицам, а после направился в городское жандармское управление. В тот же вечер в Москву полетела шифрованная телеграмма:

«Л. А. Ратаеву. Сведений масса. Многое едва удержал в памяти, так как записок вести не мог. „Союз“ в руках у нас, вопрос лишь о способе использования материала. Но об этом завтра. Остаюсь искренне уважающий и глубоко преданный вам покорный слуга. Меньщиков».

3

За шумом приводных ремней, жужжанием веретен людских голосов почти не слышно. Едко пахнет горелым маслом, хлопковой пылью. В углу, справа от входа в цех, над машиной склонились ремонтировщики. У них напряженные озабоченные лица. У приводного ремня задрался конец. Ремень хлопает с равными промежутками: чек-чек-чек… На него пока не обращают внимания: вот наладят машину и тогда сходят за шорником.

В дверь заглянул Василий Дерин, торопливо позвал Федора Крутова. Федор хотел выйти к нему, но заметил в проходе фабричного механика Чмутина. Идет стремительно, полы сатинового халата разлетаются в стороны, как крылья приготовившейся к полету птицы. Остановился у машины, тоже стал сосредоточенно слушать.

Увидев возле мастеровых начальство, поспешил к машине мастер Терентьев. На рыжей жесткой бороде налипли пушинки хлопка. Выпучил глаза, прикрикнул на ремонтировщиков важно:

— Торопитесь, ребята, сегодня сдать надо.

Чмутин оглянулся на него — понял, к чему сказаны были слова, — презрительно хмыкнул. Достал из кармана халата белоснежный платок, тщательно вытер лоб, холеные полные щеки — так делают, когда закончена трудная работа. Затем удовлетворенно кивнул ремонтировщикам, дескать, не мне вас учить, и поспешил по своим делам. Вытянув шею, мастер почтительно последовал за ним — может, начальство соизволит оглянуться, спросить что-нибудь.

И только тогда Федор вышел на лестничную площадку, вопросительно посмотрел на Дерина.

— Марфуша сейчас была. В каморки пришел студент, а за ним сразу слежка. Говорит, что спрятала у себя. Добивался или тебя, или меня.