Нил Шустерман - Энси - Хозяин Времени

• Название: Энси - Хозяин Времени
• Автор: Нил Шустерман
• Жанр: Детская проза

Энси Бонано, из уст которого вы уже слышали про суперстранного Шва, рассказывает новую сумасшедшую историю. На этот раз Энси жертвует месяц жизни своему однокласснику Гуннару Умляуту, которому, по его словам, осталось жить полгода. Вскоре вся школа следует примеру Энси. Но так ли уж Гуннар болен? Или слухи о его неминуемой смерти сильно преувеличены? Когда с членом семьи Бонано, подарившим Гуннару два года жизни, случается инфаркт, Энси задумывается, не искушает ли он судьбу, взяв на себя роль Господа Бога...

---

— На этот раз все так и будет, — возразила Кирстен. — Мама уже купила билеты на самолет для нас всех. — Помолчав, она добавила: — Кроме тебя.

Вот тут, похоже, мистера Умляута наконец проняло. Он посмотрел на детей, потом на меня, как будто это был заговор против него и я являлся его главой. На несколько мгновений он погрузился в собственные мысли. Я почти что слышал внутреннюю беседу, которую он вел сам с собой. И наконец мистер Умляут заговорил с убеждением, которое мы все и надеялись услышать с самого начала.

— Она не может так поступить. — Он потряс головой. — Это незаконно. Она не имеет права вывезти детей из страны без моего разрешения!

Мы стояли и ждали, что сейчас наступит момент истины. Теперь мистер Умляут вынужден что-то сделать. Ну хоть что-то. Именно этого и добивались Гуннар с Кирстен. Конечно, до примирения между родителями здесь очень далеко, но все же это лучше, чем ничего. Они хотели, чтобы отец увидел, чтО теряет, и предпринял шаги в правильном направлении. Кажется, мои друзья наконец пробили брешь в стене...

Я пребывал в этом убеждении до того момента, когда мистер Умляут испустил тяжкий вздох.

— Наверно, так даже лучше, — произнес он. — Скажите вашей маме, пусть позвонит мне. Я подпишу необходимые документы.

Вот все и кончено. Так просто.

* * *

Есть вещи, которых я не понимаю и не пойму никогда. Я не понимаю, как человек может махнуть на все рукой, сдаться и броситься в самый центр черной дыры. Я не понимаю, как у кого-то может возникнуть тяга к игре, выпивке или наркотикам — словом, к чему-то противоречащему инстинкту самосохранения. И я не понимаю, как гордыню можно поставить выше любви.

— Наш папа — человек гордый, — сказала Кирстен, когда мы ехали домой из казино, как будто это оправдывало позорное поведение их отца. И да — я знаю, этот человек болен, как сказал Гуннар, но это не оправдывает выбора, который он сделал сегодня.

Я чувствовал, что отчасти тут была и моя вина — ведь это я подбил Гуннара и Кирстен. Я искренне верил, что прямая конфронтация изменит положение вещей. Как уже упоминалось, я происхожу из семьи, в которой все свято верят, что любую поломку можно исправить. Но что, если ее нельзя исправить?

Я думал о собственном папе, борющемся за свою жизнь и побеждающем в борьбе, в то время как мистер Умляут растрачивал жизнь зря. Подумать только — бросок игральных костей вернул мне моего папу и забрал отца у Гуннара с Кирстен!

День стоял ясный и солнечный, мы ехали домой: Гуннар на заднем сиденье, я рядом с Кирстен, которая сидела за рулем. Как бы мне хотелось, чтобы день не был таким погожим! Я жаждал ливня, потому что равномерный отупляющий шелест «дворников» лучше нашего молчания или фальшивого веселья радио, которое играло целую минуту, прежде чем Кирстен выключила его. Кирстен выглядела немного усталой. Благодарность мешалась в ней со смущением — ведь я стал свидетелем не очень красивой семейной сцены. Все это делало поездку домой еще более тягостной.

Многие вещи теперь прояснились для меня. Например, болезнь Гуннара. Интересно, когда он впервые заподозрил, что они, скорее всего, покинут страну? Болезнь — о, она многое могла изменить! Заставила бы родителей держаться вместе, принудила бы папу тратить деньги на лечение, а не на игру. И поскольку лучшая клиника находится прямо здесь, в Нью-Йорке, то какой может быть переезд, так ведь? На месте Гуннара я бы тоже хотел заполучить пульмонарную моноксическую системию. Потому что болезнь сына могла бы вылечить отца.

Я долго крепился, не желая нарушать молчание, но с собственной натурой можно бороться только до известных пределов.

— У меня как-то был друг, — проговорил я. — Странный был парень. Понимаете, мама бросила его в тележке для покупок, когда ему исполнилось пять, а папа обращался с ним так, будто его вовсе не существовало...

— У тебя все друзья такие — из неблагополучных семей? — осведомился Гуннар.

— Ну да. Я для них как липкая бумага для мух. Так вот, этому моему другу приходилось нелегко. Он натворил парочку очень больших глупостей, но в конце концов все устроилось. Он даже нашел свою маму.

— И они жили долго и счастливо? — усмехнулся Гуннар.

— Ну... последнее, что я слышал про них — это что оба исчезли в Бермудском треугольнике. Но для них это нормальное явление.

— Думаю, Энси хочет сказать, что у нас все будет хорошо, — проговорила Кирстен. Судя по голосу, напряжение чуть отпустило ее.

— «Хорошо» — это, наверно, преувеличение, — заметил я. — Я бы лучше сказал «не так стремно, как у большинства людей».

Гуннар засмеялся. Хороший знак. Кажется, я пробился к нему.

— Кто знает, — продолжал я, — может, в один прекрасный день ваш папа одумается, и тогда вы услышите скрип его деревянных башмаков у своей двери.

— Деревянные башмаки — это в Голландии, не в Швеции, — поправил меня Гуннар, впрочем, думаю, суть он ухватил. — Но даже если он захочет вернуться, кто сказал, что я его приму?

— Примешь, — возразил я.

— Не думаю, — горько сказал он.

— Примешь, — повторил я. — Потому что ты — не он.

Гуннар зарычал на меня, хотя и знал, что я прав.

— Теперь ты говоришь в точности как наша мама! — проговорил он.

— Ошибаешься, дело куда хуже, — сказал я. — Я говорю как моя мама.

Факт — у Гуннара было много общего с отцом, например, они оба, склонялись перед приговором судьбы, реальным или воображаемым. Но все же Гуннар перестал ваять собственное надгробие, и в моих глазах это делало его вдвойне мужчиной по сравнению с его отцом.

20. Жизнь — штука дешевая, но при рыночной экономике моя стоит больше, чем один доллар и девяносто восемь центов

В понедельник я наконец добрался до сообщений на своем автоответчике. Они пришли в нашу первую ночь в больнице, причем мой лимит голосовой почты в два часа был полностью исчерпан. Все сообщения звучали примерно одинаково: люди справлялись о состоянии папы, о моем состоянии и просто хотели поговорить. Часть про «поговорить» всегда звучала с некоторым нажимом — видимо, народ придает разговорам особое значение.

В понедельник же я впервые после «черной среды» пошел в школу. Меня ждало дело, и я готов был его выполнить.

Поначалу народ приветствовал меня шлепками по спине, предлагал помощь и все такое. Я задавался вопросом, кто же первый выскажет то, что у всех в действительности на уме. Наверно, я должен был догадаться, что первым пересечь черту решится Плакса Вуди Уилсон.

— Слушай, Энси, я рад, что твой папа выкарабкался и все такое, но мне нужно кое о чем с тобой поговорить. — В глазах Вуди появилось выражение такого стыда, что мне стало его жаль. — Про те месяцы для Гуннара. Я знаю, что это все было чисто символически и прочее, но... лучше бы мне получить их назад. Прямо сейчас.

— Не получится, — ответил я. — Но как насчет вот этого?

Я вытащил из рюкзака папку, раскрыл защелку и протянул ему два свеженьких контракта, уже заранее подписанных.

— Тут два месяца моей жизни, — сказал я. — Справедливый обмен за один, который ты отдал Гуннару. Все, что тебе остается — это подписаться в качестве свидетеля, и они твои.

Он внимательно прочитал контракты, поразмыслил, произнес: «Думаю, пойдет», — и удалился.

То же самое случилось со всеми остальными. Иногда дело шло даже еще легче. Не успевали они произнести «слушай, Энси», как я уже вручал им месяц, напутствовал: «Vaya con Dios» (что означает «иди с богом», кажется, по-французски[21]), и они уходили довольные.

В тот день я постиг всю глубину человеческой жадности. Как только народ обнаружил, чем я занимаюсь, все словно с ума посходили. Внезапно выяснилось, что каждый в свое время пожертвовал несколько месяцев, даже те, кто вообще ничего не давал. Но я не возражал. Это мой крест, и я должен пронести его до конца.

К финальному звонку лихорадка улеглась. Я отдал 123 года своей жизни. Вернувшись в больницу в тот день, я рассказал об этом Фрэнки. Думал, он, как всегда, назовет меня придурком, но нет. Наоборот, его мой поступок привел в восторг:

— Ты произвел первое публичное размещение акций! — (Фрэнки учился на биржевого маклера и знал все про это.) — Успешное IPO означает, что люди считают, будто твоя жизнь стоит гораздо дороже, чем есть на самом деле. — После этого братец добавил: — Постарайся их не разочаровать, не то обанкротишься, а тогда придется отвечать по всей строгости закона.

И поскольку отвечать я ни за что не хочу, придется мне и правда вести образцовую жизнь.

Из всех сегодняшних событий самым интересным оказался разговор с Пихачом, который катался туда-сюда по моей улице, ожидая, когда я вернусь из школы. Оказалось, что в мире Пихача дела шли далеко не лучшим образом.

— Плохие новости, Энси. Я просто в отвале, чувак, в отвале. Подумал, что надо с тобой потолковать, потому что не всякий меня не понимает, как ты, слышь?