Амброз Бирс - Сборник фантастики. Золотой фонд

• Название: Сборник фантастики. Золотой фонд
• Автор: Амброз Бирс
• Издательство: Литагент «Клуб семейного досуга»7b51d9e5-dc2e-11e3-8865-0025905a069a
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2015
• ISBN: 9789661495431

Издание содержит произведения, по праву входящие в золотой фонд мировой фантастики. Ошеломляющая мистика Амброза Бирса, фантастические приключения Роберта Льюиса Стивенсона и Артура Конана Дойла, путешествия во времени и неведомые миры Герберта Уэллса – написанные столетие назад, эти захватывающие произведения до сих пор остаются непревзойденными образцами жанра. Именно с них началась современная фантастика!

---

– Как это? – спросил Кемп.

– Деньги!.. – сказал Невидимка, отошел к окну и стал смотреть в него.

Вдруг он обернулся.

– Я обокрал старика: обокрал отца… Деньги были чужие, и он застрелился.

XX. В доме на Портленд-стрит

С минуту Кемп просидел молча, глядя в спину безголовой фигуры у окна. Потом он вздрогнул, пораженный какой-то мыслью, встал, взял Невидимку за руку и отвел его от окна.

– Вы устали, – сказал он, – и все ходите, а я сижу. Возьмите мое кресло.

Он поместился между Гриффином и ближайшим окном.

Гриффин помолчал немного, потом вдруг заговорил опять.

– Когда это случилось, – сказал он, – я уже бросил колледж Чизелстоу. Это было в декабре прошлого года. Я нанял в Лондоне большую комнату без мебели в огромном, весьма неблагоустроенном доме, в глухом переулке, около Портленд-стрит. Комната моя была загромождена разными приспособлениями, которые я купил за его деньги, и работа продвигалась – медленно и успешно, – продвигалась к концу. Я был похож на человека, вышедшего из густого леса и вдруг наткнувшегося на какую-то бессмысленную трагедию. Я поехал хоронить отца. Голова моя была всецело занята моими исследованиями, и я пальцем не шевельнул, чтобы спасти его репутацию. Помню я похороны: дешевенький гроб, убогую церемонию, открытый всем ветрам, промерзший косогор и старого товарища отца по университету, совершавшего над ним погребальный обряд, – бедного, черного, скрюченного старичка, страдавшего сильным насморком. Помню, как я шел назад в опустевший дом, по бывшей прежде деревне, обращенной теперь в уродливое подобие города, заваленной мусором и заросшей по окраинам, на месте прежних, заброшенных теперь полей, мокрым непролазным бурьяном. Помню себя в виде тощей черной фигуры, бредущей по скользкому, блестящему тротуару, помню свое странное чувство отчужденности от убогой добродетели и мелкого торгашества окружающего мира… Отца я не жалел вовсе. Он казался мне жертвой собственной глупой сентиментальности. Общепринятое ханжество требовало моего присутствия на похоронах, но лично мне не было до них никакого дела. Однако, когда я возвращался по Гай-стрит, мне вдруг припомнилось на мгновение прошлое.

Я встретил девушку, которую знавал десять лет назад. Глаза наши встречалась… Что-то толкнуло меня повернуть назад и заговорить с ней. Она оказалась существом самым заурядным. Все это было похоже на сон, весь мой приезд в старое гнездо. Я не чувствовал себя одиноким, не сознавал, что пришел из мира в пустыню, сознавал в себе потерю симпатии к окружающему, но приписывал ее общей пустоте жизни. Возвращение в мой кабинет показалось мне возвращением к действительности, там были предметы знакомые мне и любимые, стоял аппарат, ожидали подготовленные опыты. Теперь не предвиделось уже никаких затруднений, оставалось только обдумать подробности. Когда-нибудь я расскажу вам, Кемп, все эти сложные процессы, теперь нам незачем их касаться. По большей части, за пропусками некоторых вещей, которые я предпочитал хранить в памяти, они записаны шифрованной азбукой в книгах, украденных этим бродягою. Нам нужно изловить его: нужно добыть книги обратно. Но главным фазисом всей процедуры было помещение прозрачного предмета, коэффициент преломления которого надлежало понизить, между двумя светящимися центрами некоторого рода эфирной вибрации, потом я поговорю с вами о ней подробнее. Нет, нет, это не рентгеновские лучи! О моих, кажется, никто еще не писал, хотя очевидность их несомненна. Мне понадобились главным образом две маленькие динамо-машины, над которыми я работал посредством дешевенького газового аппарата. Первый свой опыт я провел над лоскутком белой шерстяной материи. Удивительно странно было видеть, как эта материя белая и мягкая, в прерывистом мерцании лучей постепенно начала таять, как струя дыма, и исчезла. Я просто не верил своим глазам, сунул руку в пустоту – материя была тут, такая же плотная, как и прежде. Я ощупал ее с некоторым волнением и сбросил на пол. Найти ее потом было довольно трудно. Затем последовал очень любопытный опыт. Позади меня раздалось мяуканье, и, обернувшись, я увидел на водосточной трубе за окном очень грязную и худую белую кошку. В голову мне вдруг пришла мысль. «Все готово для тебя, голубушка», – сказал я, подошел к окну, отворил его и тихонько позвал кошку. Она вошла с мурлыканьем, и я дал ей молока. Вся моя пища хранилась в шкафу в углу комнаты. После молока кошка пошла все обнюхивать, очевидно, собираясь устроиться как дома. Невидимая тряпка немного встревожила ее: кабы вы только видели, как она на нее зафыркала! Но я устроил ей очень удобное помещение на подушке своей выдвижной кровати и дал ей масла, чтобы заставить ее умываться.

– И вы произвели над ней свой опыт?

– Произвел. Но заставить что-нибудь принимать, Кемп, дело нешуточное, скажу вам! Опыт не удался.

– Не удался?

– В двух отношениях, по отношению к когтям и этому пигменту, – как бишь его! – этой штуке позади глаза кошки. Знаете?

– Tapetum.

– Да, tapetum. Он не исчезал. Когда я уже дал снадобья для выбеливания крови и проделал над ней еще некоторые другие вещи, я дал ей опиума и положил ее, вместе с подушкой, на которой она спала, на аппарат. Когда все прочее уже стерлось и исчезло, – все еще оставались два маленьких призрака ее глаз.

– Странно.

– Я не могу этого объяснить. Конечно, она была забинтована и связана, так что не могла уйти, но она проснулась полупьяная и стала жалобно мяукать, а в дверь между тем кто-то стучался. Это была старуха снизу, подозревавшая меня в вивисекции, – пропитанное водой существо, не имевшее в мире никаких привязанностей, кроме кошки.

Я выхватил хлороформ, применил его и отворил дверь. «Что это мне послышалось тут, будто кошка мяукает, – сказала старуха. – Уж не моя ли?» – «Здесь нет», – отвечал я вежливо. Она как будто не совсем мне поверила и пыталась заглянуть мне через плечо в комнату, вероятно, показавшуюся ей довольно странной: голые стены, окна без занавесок, походная кровать и вибрирующая газовая машина, две светящиеся точки и легкий, тошный запах хлороформа в воздухе. Этим ей пришлось удовлетвориться, и она ушла.

– А сколько взяло все это времени?

– Да часа три или четыре – собственно кошка. Последними исчезли кости, сухожилие и жир, да еще кончики окрашенной шерсти. А задняя часть глаза, как я уже говорил, эта крепкая радужная штука, не исчезала вовсе. Задолго до окончания всей процедуры на дворе стемнело, и ничего не было видно, кроме смутных глаз да когтей. Я остановил газовую машину, нащупал и погладил кошку, все еще находившуюся в бессознательном состоянии, развязал ее и, чувствуя сильную усталость, оставил спать на невидимой подушке, а сам лег на постель. Но заснуть мне оказалось трудно. Я лежал и не спал, думал бессвязно и смутно, опять и опять перебирал в голове подробности опыта или грезил, как в бреду, что все вокруг меня затуманивалось и исчезало, пока не исчезала, наконец, и сама земля из-под ног, и меня охватывало томительное кошмарное чувство падения. Часа в два кошка замяукала и стала ходить по комнате. Я пытался успокоить ее и разговаривал с ней, потом решил ее прогнать. Помню странное впечатление, когда я зажег спичку: передо мной были два круглых, светившихся зеленым светом глаза и вокруг них – ничего. Хотел дать ей молока, но у меня его не было. Она все не унималась, села у двери и продолжала мяукать. Я пробовал ее поймать, чтобы выпустить в окно, но не мог, она пропала и стала мяукать уже в разных частях комнаты. Наконец, я отворил окно и начал шуметь. Вероятно, она вышла. Я больше никогда не видел и не слыхал ее. Потом – Бог знает почему – пришли мне в голову похороны отца и пригорок, где выл ветер, они мерещились мне до самой зари. Я окончательно убедился, что не засну, и, заперев за собой дверь, вышел на улицу.

– Неужели вы хотите сказать, что и теперь по белу свету бродит невидимая кошка? – спросил Кемп.

– Если только ее не убили, – сказал Невидимка. – Почему ж бы и нет?

– Почему ж и нет? – повторил за ним Кемп. – Но я не хотел прерывать вас.

– Очень вероятно, что ее убили, – продолжал Невидимка. – Через четыре дня после того, я знаю, что она была жива и сидела под решеткой люка в Тичфилд-стрит, потому что видел вокруг толпу, старавшуюся догадаться, откуда происходило мяуканье.

Он помолчал с минуту, потом вдруг опять заговорил стремительно:

– Утро перед переменой отчетливо засело у меня в памяти. Должно быть, я прошел Портленд-стрит, потому что помню казармы Альбани-стрит с выезжающей оттуда кавалерией, и очутился затем на вершине Примроуз-Хилл. Я сидел на солнце и чувствовал себя как-то странно, чувствовал себя совсем больным. Был ясный январский день, один из тех солнечных, морозных дней, которые в прошлом году предшествовали снегу. Мой усталый мозг старался формулировать положение, составить план будущих действий. Я с удивлением видел, что теперь, когда до желанной цели было уже так близко, достижение ее как будто теряло смысл. В сущности, я слишком устал, почти четыре года постоянной, страшно напряженной работы отняли у меня всякую силу и чувствительность. На меня нашла апатия, и я напрасно старался вернуться к восторженному настроению моих первых исследований, к страстной жажде открытий, благодаря которой я не пощадил даже седой головы отца. Мне было все все равно. Я понимал, что это настроение преходящее, причиненное чрезмерной работой и недостатком сна, и что лекарствами или отдыхом я мог еще восстановить в себе прежнюю энергию. Ясно я сознавал одно: дело нужно было довести до конца, мною продолжала управлять та же навязчивая идея. И довести его до конца нужно было скорее, потому что деньги, которые у меня были, уже почти что вышли. Я смотрел вокруг на детей, игравших на склоне холма, и на присматривавших за ними нянюшек и старался думать о фантастических преимуществах, которыми может пользоваться на белом свете человек-невидимка. Спустя некоторое время я приплелся домой, поел немного, принял сильную дозу стрихнина и, одетый, заснул на неприбранной постели. Стрихнин – великое средство, Кемп, чтобы не дать человеку раскиснуть.