Фабиан Гарин - Василий Блюхер. Книга 1

• Название: Василий Блюхер. Книга 1
• Автор: Фабиан Гарин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1963

В романе Фабиана Гарина изображаются годы юности, возмужания, военно-боевая деятельность в первый период гражданской войны прославленного советского полководца Василия Константиновича Блюхера.

Становление характера, созревание военного таланта самородка, вышедшего из народных масс, — главная тема романа.

---

— Мы тебя спрашивать не станем, — пригрозил главком. — Ты анархизм выбрось на свалку. Революционная дисциплина — закон. Не подчинишься — будем судить.

Николай Дмитриевич, — ему трудно было стоять на костылях, — продолжая сидеть, поднял руку, призывая к порядку. Он понимал, что прав Блюхер, а не брат.

— Главком знает, что говорит. Со мной к Блюхеру не хотел идти? Не хотел! На Верхне-Уральск подбивал меня вести отряд? Подбивал! Что из этого вышло? Один конфуз! Людей потеряли, а не пробились.

— Не надо было с Извоза уходить, — бросил Иван.

В спор вступил Шарапов:

— Я тоже слово скажу. Мы, казаки, пошли к Блюхеру драться за идеал, — он вспомнил слова Цвиллинга на одном из митингов, — а ты, Иван Дмитриевич, за амбицию. Решать будешь не ты, а мы вместе. Куда ты пойдешь? Здесь останешься? Думаешь, удержишься в горах? Сдавят тебя дутовцы да еще на суку повесят. Василий Константинович, голосни, пожалуйста!

Слова Шарапова показались Блюхеру такими убедительными, что он ухватился за них и тут же предложил:

— Кто за то, чтобы идти на север и соединиться с Красной Армией?

Все, кроме Ивана Каширина, подняли руки.

— Иди отсюда, Иван Дмитриевич, — не скрывай своего раздражения, приказал Блюхер. — Если до утра не переменишь свое решение — уводи полк, иначе прикажу тебя арестовать и судить.

Каширин зло сплюнул и вышел на улицу.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Если взобраться на макушку Мраткиной горы, то в глаза сразу бросится серебряная нить реки Белой, а над ней лабиринт долин и сопок, густо поросших лесом. С запада на восток, от стыка Волги с Камой до города Троицка, змеею петляет Верхне-Уральский тракт. То он прячется у отвесных мшистых окал, то тяжело взбирается на перевалы, то пугливо опускается к берегам рек и речушек, нежась в тихих лугах.

Кряжист хребет Ала-тау, на макушке его седловины две зеленые шапки. На пути — Белорецкий и Узянский заводы, упрямый Авзян, тихая Кага. Суров и коварен двуглавый великан Южного Урала. Путника сторожат пропасти, кручи, обвалы.

В знойный августовский день девятьсот восемнадцатого года Южноуральский отряд покинул Белорецк и пошел на юг вдоль Ак-Исыль, красавицы Белой. Потянулись горы, как бесконечный строй великанов с упиравшимися в самое небо шапками.

Ехали конники в казачьих шароварах с синими лампасами, шли кавалеристы в пиджаках, косоворотках, в домотканых рубахах, ведя лошадей за повод. Племенные резвые кони рядом с крестьянскими пегашками и низкорослыми башкирскими рысачками.

Громыхала артиллерия — старые шумные пушчонки, трехдюймовые горные орудия.

Шли в матросских бушлатах, тельняшках, бескозырках. Кто в картузах с козырьками, кто в кепках и шляпах. Шли с «луизками», неуклюжими «гра», винчестерами, берданами, карабинами, а то и просто охотничьими ружьями.

Тянулись санитарные фургоны, походный лазарет, транспорт раненых. Тарахтел нескончаемой цепью обоз — башкирские двуколки, возы и подводы, пролетки, тачанки, беговые дрожки, тарантасы, груженные хлебом, зерном и мукой, сахаром и солью, солониной и картошкой. А дальше — людской поток беженцев: отцы, матери, жены и дети бойцов и командиров. Никто не захотел остаться в Белорецке на произвол судьбы. На их телегах дырявые матрацы, изжеванные перины, ящики с неприхотливым скарбом, самовары, казанки, чугунки.

— Какого черта он их тащит? — зло спросил Иван Каширин у Томина, намекая на Блюхера.

— Для тебя скотина дороже человека, а для Василия Константиновича наоборот. Не за себя воюем, а за все казачество, за всех иногородних. Чудной ты!

— Тоже сказал… Мы — военные люди, — не унимался Каширин, — а беженцы для нас — грузило на шее.

— Тебя убьют, баба бердан возьмет и дите свое защищать будет. Я тебя уважаю за то, что ты понял и пошел с нами, за храбрость уважаю, а как человека — нет. Прямо говорю — не заслужил.

Иван Каширин смущенно опустил глаза.

Вблизи раздался детский плач, заглушаемый скрипом колес и ржанием лошадей.

Неприветливо встретил Ала-тау героев Южноуральского отряда. В полдень седловина скрылась в черных тучах, налетел ураганный ветер, вырывая из земли столетние сосны. Деревья со стоном падали с круч.

Одна из телег перевернулась, и под ней задыхались дети. Растрепанная мать голосила, призывая на помощь, но ее никто не услышал. Люди цеплялись за камни, чтобы не упасть в пропасть, впивались ногтями в землю.

В этот час Блюхер с Кошкиным, рискуя собственной жизнью, ехали вдоль обоза, заставляя одних помогать другим. Неожиданно перед ними выросла женщина. Спрятав в заплечный мешок ребенка, она держалась левой рукой за колесо телеги, а правой тянула какого-то казака за рубаху, вылезшую поверх штанов. Ноги у нее скользили, и ей самой угрожала опасность скатиться в пропасть.

Кошкин узнал казака.

— Да ведь это Иван Каширин! — крикнул он Блюхеру и, спешившись, бросился на помощь женщине, а за ним и сам главком.

Как оказалось, Каширин, пропустив вперед свой полк, вспоминал Блюхера недобрыми словами за поход через Ала-тау. Он уж собрался догнать свой полк, как конь его споткнулся и упал, сбросив с себя седока. Каширин успел ухватиться за камень, но конь скатился с высоты и разбился. Женщина, укрывшаяся подле телеги, случайно увидела выбившегося из сил казака и без раздумья бросилась на помощь.

Когда ураган стих, то на смену ему пришел ливень, промочивший людей до нитки. Только на другой день отряду удалось с большими трудностями спуститься в долину Зигана. В борьбе со стихией погибли десять бойцов и двадцать два беженца.

Иван Каширин, раздевшись до исподников, сушил свою казачью одежонку.

— Ну как, Иван Дмитриевич, отошел? — спросил Томин.

Каширин стыдливо отвел глаза в сторону:

— Много лет прожил, а только этой ночью переворошил в думках всю свою жизнь. Совестно сознаться: баба с дитем меня спасла. Я эту бабу беспременно найду и низко поклонюсь ей в пояс.

— Она без твоих поклонов проживет. Плохо ты знаешь рабочий люд. Возьми муравья — не велик, а горы копает. Научи такую бабу уму-разуму — она весь мир переделает.

Слова Томина крепко запали в душу Каширина. Когда в Белорецке Русяев по поручению главкома объявил на сходе, что отряд уходит на соединение с Красной Армией, жители порешили тоже уйти. Но не все. Иван Каширин вспомнил женщину, которая безумолчно голосила: «Никуда не пойду. Моего мужика на Извозе убили. Задушу ребят, а потом себя». Она плакала, размазывая по грязному лицу слезы, била себя кулаками по голове. Каширин скрежетал тогда зубами, злился на Блюхера, а сейчас жалел, что она не пошла со всем отрядом.

Целый день простояли в долине. Под вечер седловина Ала-тау наполнилась червонным золотом, напоминая огромный ковш, в котором варилась медь, а когда закат погас, горы в ожидании прихода луны замерли для парада.

Блюхер взглянул на посветлевший бархат Алатау — как будто и не было урагана — и подумал об отряде: «Если бы сейчас снова потребовалось перейти через хребет — все поднялись бы и пошли».

Наутро возчики смазывали оси телег колесной мазью, конники чистили коней скребками, в котлах варили обед, матери кормили грудью младенцев.

Кошкин невесть где разыскал смуглого башкира с вдавленными скулами, раскосыми карими глазами и нечесаной бороденкой. По глазам и по тому, как он нетерпеливо вел на поводу низкорослого и невзрачного на вид коня, чувствовалась чрезмерная торопливость, укоренившаяся годами, словно башкир все время спешил и боялся опоздать. Уже остановившись перед Блюхером, он продолжал вертеться как юла на одном месте.

— Звать его Ягудин, — доложил порученец. — Добрый воин, будет вашим ординарцем. За конем хорошо умеет ходить.

Блюхер покачал головой. Он знал, что если Кошкин хвалит, то неспроста, по-видимому, все разузнал про этого человека.

По сигналу лагерь тронулся в путь. Навстречу выходили башкиры из Зигановки, Ибраева и других деревень с лепешками и горячей бараниной. Молодые парни не верили, что тысячи людей смогли пройти сквозь ураган и ливень через грозный Ала-тау.

Левый фланг бойцов охраняла Белая, правый — горный хребет и дремучие леса. Блюхер вел отряд вдоль стиснутой горами Белой на юг мимо Узяна, Каги, Авзяна — старых, уснувших заводов — к золотоносным долинам Таналык-Баймака, а когда река повернула на запад и снова на север, чтобы принять в себя воды Сима и Уфимки и раствориться в Каме, отряд описал такую же луку. В старину по Белой плыли в водополье грузные баржи с чугуном, зыбкие плоты. Капризная, но красивая река.

Сотни верст остались позади. Жарко. Пыль носилась в воздухе туманом, от которого серели лица. Солнце палило, оно никуда не спешило, вокруг все пылало неугасимым огнем. Земля дымилась от зноя, — казалось, все горит бесцветным пламенем, который сожжет деревья, камни и людей. А впереди еще далекий путь. Все ли дойдут?