Игорь Синицин - Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя

• Название: Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
• Автор: Игорь Синицин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-227-05745-7

Вокруг главного персонажа этих воспоминаний — Юрия Владимировича Андропова, посла в Венгрии, секретаря ЦК КПСС, председателя КГБ, члена политбюро, генсека — сложилось много мифов и легенд. Не делая окончательных оценок, автор предлагает новое видение этой выдающейся личности как человека, партийного и государственного деятеля, чекиста. Портрет «последнего большевика» рисуется на фоне событий 1970-х годов, деятельности генсека Брежнева и других кремлевских геронтократов. Читатель на основе некоторых малоизвестных фактов из жизни и функционирования советской верхушки может сделать свои выводы об Андропове и его времени.

---

Оформлена она была нарочито просто — без гирлянды подписей с согласованиями в комитетах, министерствах и ведомствах. Если обычно на такого рода документах стояли красные штампики «срочно» или «весьма срочно», «совершенно секретно» или «особой важности», то эта бумага пришла с самой низкой ступенькой конспирации общего отдела на Старой площади — грифом «секретно». Я подчеркнул в этом трехстраничном документе красным карандашом самое важное, вложил его в красную папку «Политбюро» и отнес в кабинет Юрия Владимировича, на его рабочий стол.

После отъезда Андропова вечером домой я взял с его стола эту папку и не увидел на записке Громыко росписи Юрия Владимировича, которую он ставил, прочитывая любой документ. До моей папки «Политбюро», видимо, не дошла очередь, решил я. На следующее утро я вновь положил папку с запиской Громыко на стол шефа и вечером вновь получил ее нечитаную. В те дни у Юрия Владимировича сплошной чередой шли совещания, во время которых я мог вторгаться в его кабинет только с чрезвычайно срочными бумагами, имеющими штамп «срочно». На третий день история повторилась, и визы Юрия Владимировича на записке Громыко вновь не оказалось. Виноваты были опять сплошные и напряженные совещания у шефа. Зная это, на четвертый день я оставил с утра этот документ в своем сейфе вместе с папкой, в которую мне надо было вложить еще пару свежеприбывших бумаг.

Около полудня раздалась трель прямого телефона от Андропова.

— Игорь, есть у тебя записка Громыко? — спросил шеф.

— Есть… — ответил я.

Я не понял, что означала пауза, которую сделал Юрий Владимирович. Но вдруг он совершенно ледяным голосом приказал:

— Будьте любезны, принесите ее мне!

Никогда — ни до, ни после этого — я не слышал от него такого тона. Признаюсь, я струхнул и почти бегом отправился через весь длинный коридор в кабинет председателя. Юрий Владимирович сухо и холодно спросил меня:

— Почему вы солите у себя в сейфе очень срочный документ?! Мне звонит Леонид Ильич, спрашивает мое мнение о нем, а он, оказывается, болтается у вас!

— Юрий Владимирович! Эта записка лежала три дня на вашем столе в папке «политбюро», а у вас шли непрерывные совещания! — попытался я оправдаться.

— А почему вы не обратили моего внимания на срочность документа?! — уже не таким ледяным тоном продолжал допытываться шеф.

— Потому что на нем нет грифа «срочно», — показал я Андропову на ту часть бумаги, где должен был стоять такой штампик.

— Ну, хорошо… — почти миролюбиво сказал Юрий Владимирович, прочитав первые строки записки, из которых вовсе не вытекало, что она была действительно столь срочной.

Видимо, Юрий Владимирович сам перепугался простого вопроса Брежнева и, с присущим ему пиететом к генсеку, столь грубо отреагировал в мой адрес. Но чувство справедливости, которым он обладал, заставило его простить свой страх перед Брежневым и мой — перед ним и снова перейти на «ты».

— Ладно, иди работай и не допускай больше таких ляпов! — совсем нормальным тоном сказал Юрий Владимирович и углубился в содержание записки. Вечером я получил ее обратно, испещренную его чернильными пометками поверх моих подчеркиваний. В принципе Андропов был того же мнения, что и Громыко, — Советскому Союзу следовало бы выходить из самоизоляции от Израиля, постепенно расширять с ним контакты, восстанавливать дипломатические отношения. Но «ястребы» в политбюро и ЦК КПСС стремились блокировать такое развитие. Они настаивали на усилении антиизраильской пропаганды, увеличении помощи арабам и ужесточении кампании борьбы с сионизмом в СССР. Брежнев, Громыко и Андропов были вынуждены прислушиваться к Суслову, Подгорному и другим сталинистам в политбюро. Как вопрос повестки дня заседания ПБ эта тема не ставилась, но перед одной из ближайших встреч членов ПБ записка Громыко оживленно обсуждалась, но, как я понял, без принятия какого-либо определенного решения.

…В первую же неделю моей работы Андропов спросил меня:

— А ты представлялся уже своему начальнику по Общему отделу ЦК — Константину Устиновичу Черненко?

Я ответил, что подумывал сделать визит к формальному начальнику всех помощников членов политбюро и секретарей ЦК на следующей неделе.

— Поторопись! — сказал Юрий Владимирович. — Чем дольше ты будешь тянуть с этим делом, тем меньшее уважение к нему ты покажешь в конечном итоге… Я бы советовал тебе поехать уже сегодня!

Вернувшись в свой кабинет, я тут же позвонил по «кремлевке» Черненко и получил его согласие прибыть к нему в течение ближайшего часа. Минут через десять я уже входил в первый подъезд здания на Старой площади. Штампики в моем удостоверении сработали безотказно, и еще через пять минут я очутился в приемной, где были две двери и сидели две секретарши. Одна из них работала с Константином Устиновичем, а другая — у его первого заместителя — Клавдия Михайловича Боголюбова, дверь кабинета которого была напротив двери к Черненко.

Секретарь Константина Устиновича скрылась за дверью к шефу, тут же вышла и пригласила меня к заведующему общим отделом ЦК КПСС. Я еще тогда не знал всей мощи и влияния этого отдела и самого Черненко на все партийные дела. В моем представлении общий отдел, по аналогии с такими же отделами в других учреждениях, рисовался просто большой канцелярией, где работники получают документы из подразделений собственного учреждения и других организаций. Затем перебирают бумаги и кладут их с одной стороны стола на другую, чтобы отнести их адресату. Мне тогда еще не было ясно, что ЦК правящей партии не мог функционировать без жесткого бюрократизма. Никто, нигде и ничто в аппарате не решал без бумажки. Так бумажки и ходили — в ЦК, внутри ЦК, из ЦК… Главным регулятором этой лавины бумаг был Черненко.

Более того, он управлял процессом влияния генсека на других членов руководства через этот круговорот бумажек. От него зависело, быстро или медленно будут ходить «нужные» Брежневу документы, приторможено или даже совсем остановлено решение «ненужных» генсеку вопросов. И пока Брежнев оставался капитаном судна под названием «КПСС», Черненко «рулил» на капитанском мостике — в Общем отделе. Он также заведовал двумя главными архивами страны и партии — архивом политбюро, так называемым шестым сектором, и архивом секретариата, или седьмым сектором. Только Черненко знал фонды этих архивов и мог в любое время запрашивать из них описи дел и любые бумаги. Надо ли говорить, что в этих двух секторах Общего отдела концентрировались все секреты партии. Открытого доступа туда не имели ни секретари, ни члены политбюро ЦК. Таким образом, все, что они могли запросить из этих архивов, в том числе и компромат друг на друга для доноса генсеку, обязательно проходило через руки Черненко и с его санкции. Ему всегда было легко уклониться от любого запроса, заявив, что он должен согласовать просьбу с Брежневым… Но все это я понял лишь с годами работы у Юрия Владимировича. Что касается секретариата КГБ, выполнявшего в ведомстве функции Общего отдела, то роль его начальника, П. П. Лаптева, только внешне была похожа на черненковскую. Лаптев не мог ограничивать Андропова в количестве документов, которые ежедневно он прочитывал. Андропов в рабочий день поглощал и переваривал по 400–600 машинописных страниц и принимал по ним ответственнейшие решения. Весь этот колоссальный поток документов практически шел только через Лаптева и от меня. Я не помню дня, когда Лаптев был в отпуске или на больничной койке. Даже в те редкие недели, когда у Юрия Владимировича бывали отпуска или профилактика в кремлевской больнице, Пал Палыч всегда сидел на своем посту. Его рабочая нагрузка была чудовищна. Неудивительно, что он постоянно выглядел усталым и больным. Мне было немногим легче. Когда Андропов два раза в год по две недели — весной и зимой — находился на медицинской профилактике в Центральной кунцевской больнице или главной «кремлевке» на улице Калинина, как и все престарелые члены политбюро, спецкурьер Галкин возил ему на подпись только «самые, самые» важные бумаги. Фельдъегеря приезжали ко мне в эти дни значительно реже и доставляли только такие документы ЦК, которые могли без спешки отлеживаться в моем сейфе хоть неделями. В такие короткие периоды можно было уезжать вечером домой около восьми часов, а в иные дни и позволить себе сходить с женой в театр.

Лаптева Андропов привел с собой в КГБ из аппарата ЦК КПСС, где Пал Палыч работал в отделе по связям с социалистическими странами. Он владел албанским языком, служил до аппарата ЦК по дипломатическому ведомству и был хорошо осведомлен о партийных интригах в СССР и социалистических странах. Память у него на документы, проходившие через него, была почти такая же феноменальная, как и у Андропова…

Итак, еще не обстрелянным в партийных кознях я прибыл представляться в их эпицентр. Я вошел в кабинет заведующего общим отделом ЦК КПСС Константина Устиновича Черненко, правой руки, глаз и ушей Брежнева. Первое, что увидел, — большой полукруглый письменный стол, занимавший четверть довольно просторной комнаты. Он был совершенно свободен от бумаг. За ним сидел человек с бело-седыми волосами, которые казались еще белее, поскольку скуластое лицо его было смуглым. Тонкий, немного крючковатый нос, темные, с небольшой монгольско-азиатской раскосинкой глаза, довольно тонкие бледные губы были неподвижны. Не вставая и не улыбаясь радушно, как это делал всегда Андропов, встречая посетителя независимо от его ранга, Черненко коротко ответил на мое приветствие и предложил садиться за маленький столик, приставленный к его большому столу. Человек он был малоразговорчивый, какой-то инертный. Несколько фраз, которые он сказал, сводились только к одному: «Надо хорошенько помогать Юрию Владимировичу!» На прощание Черненко порекомендовал зайти сейчас же к его первому заму, Клавдию Михайловичу Боголюбову. Он даже позвонил ему по прямому телефону, хотя Боголюбов сидел через комнату от него, указав принять меня.