Игорь Резун - Укок. Битва Трех Царевен

• Название: Укок. Битва Трех Царевен
• Автор: Игорь Резун
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9573-1305-2

Новый роман новосибирского эксцентрика Игоря Резуна «Укок. Битва Трех Царевен» словно ураган обрушивается на книжные полки магазинов и претендует на Ваше самое пристальное внимание.

В этой книге люди — всего лишь послушные игрушки стихий; и есть один лишь закон: выживает сильнейший. Кто из них будет смеяться последним?

Эстеты с подкрученными гомосексуальными усиками? Цыганки в пестрых, струящихся одеяниях? Босоногая Людочка-верблюдочка, царевна, которая ждет своего царевича на белом коне? Исстрадавшаяся замерзшая царевна Юлька или полноватый добряк Андрей? Дружная группа бизнес-симоронавтов?

Многоголосье героев, сюжетных линий. Переплетаются судьбы, сочетаются знаки — странные мысли навевают бесстрастные факты…

Впрочем, довольно домыслов, концовка все расставит по своим местам, благо путь до нее неблизкий. Но лучше ответы ищите по пути, в книге… и, уверяем, обрящете.

Особо впечатлительным рекомендуется беречь свое сознание от всепоглощающего смерча эмоций.

---

Ее путь — наверх. Оставляя внизу шум потока и свист ветра, она поднималась по ступеням. И только капли дождя, разбивающиеся о воспаленный череп, и волчий вой сопровождали ее вверх, не отставая.

Что это? Где она? Что делает? Смутное ощущение металось где-то в уголке, прижатое раздувшимся пузырем ирреальности, как будто стиснутой толпой злого, в час пик, вагона метро, и не могло ничего сообщить, ничего подсказать. Только заунывный, тоскующий вой волка, только легкий шорох каменной крошки, сдуваемой со ступенек, только треск скал, лопающихся от ночного холода. Ее босые ноги, как тончайший детектор, ощупывали эти ступени. И хотя ничего вокруг не было видно, девушка понимала: после многолетнего перерыва она первая поднимается по этой лестнице, до нее ничья нога не касалась ступеней, не тревожила узор песка, нанесенного сюда ветром.

Ее губ что-то коснулось: это сосед слева передал трубку. Совершенно автоматически девушка сделала свою затяжку. Да, не травка, а какой-то табак — благоуханный, может, чуть и разбавленный чем-то дурманящим. Но во сне, в котором путешествовала ее душа, этот аромат растворился в другом запахе — давно не мытого потного тела, лука и мяса.

Андрей, сидящий рядом и не погрузившийся в этот странный сон, тоже причастился от трубки. Он видел лишь Дакоту. Горловик запрокидывал голову, его пение ребристо трепетало в воздухе, похожее на рисунок-заставку стандартного Winamp, зашитого в Windows XP, — то распускающийся, то закрывающийся цветок из цветовых пятен. Это было приятное, завораживающее ощущение — никогда в жизни он не слышал ничего подобного…

А между тем Юля, невидимая в ночи, поднималась наверх к первой площадке и уже знала, какая опасность ее там ждет. Вот фигура, неразличимая во мраке, — страж первой площадки — надвинулась на нее и метнулась с кривым кинжалом в руке — смерть неминуема. Осознание этого, тоже встроенное в оболочку сна, подсказало… Юля сдернула застежку. С некоторым изумлением она увидела, как ее выпуклый живот (действительно, как у беременной, но в отличие от нормальной женщины она не прятала эту часть тела, с вывороченным наружу некрасивым пупком, поддавливаемым изнутри плодом) выдвинулся вперед навстречу клинку.

И он ударился в живот, звеня. Вернее, сначала зазвенел, потом изогнулся, и сталь, выкованная у самых лучших и искусных исфаханских оружейных мастеров, изумленно скрипнула, сраженная тем, что не смогла пробить тонкую ткань материнского мяса, а потом и вовсе звонко вскрикнула и сломалась. А девушка в темноте, сопровождаемой волчьим аккомпанементом, вытянула вперед руку — тонкую, синевато мерцающую в ночи. Этой рукой она взяла противника за мягкое, куском воска разломавшееся в ее ладони горло, легко подняла и толкнула вбок. С площадки. Он полетел вниз, в темень. Его раздавленное, превращенное в месиво хрящей горло не смогло издать ни единого звука. Лишь смачно ударилось о выступы скал тело, и негромко, как гнилой орех, раскололся череп. Там, во мраке…

Тревога. Тревога в крепости. Дозорные зашевелились. А на самой вершине, в глинобитной хижине, на тончайшем персидском ковре, мгновенно сел, проснувшись, седой старик с узкими, точно прорезанными клинком глазами на желтом морщинистом лице, с большими, набрякшими мешками под ними.

Тревога! В Аламуте враг… тревога!

— Что с тобой, Юлька, что?

Он тормошил ее, как тогда, на скамейке в сквере. Но Юля на этот раз вышла из забытья без боли и страдания, с неясным ощущением правоты, умиротворения и выполненной задачи. Ее губы осветила улыбка, она обвила шею Андрея руками, поцеловала в щеку.

— Ничего… все хорошо, лапка!

Дакота заканчивал. Уходил, терялся в звуке вой, только ветер и вода, только шуршание песка. Кто-то среди сидящих тихонько, боясь быть обнаруженным, всхлипывал…

Концерт длился несколько часов. Дакота прерывал песни короткими притчами, рассказывая о Кветцалькоатле и его братьях — глупом, но добром Витцлипутцли и умном, но жестоком Гуицтлипохтли. Это было очень интересно: аудитория внимала беззвучно. Индеец спел горловые композиции «Туман», «Снег» «Прозрение», «Раб», «Жертва Солнцу» и загадочное «Йиаллокунунду», обозначающее, как он сказал, на языке гольдов Вечный Конец и Вечное Начало. А потом начал еще одну композицию, на этот раз почти поголовно погрузив слушателей в прострацию, и… исчез.

Когда Юлька — к которой первое видение уже не приходило, а являлись только безобидные ласковые, вроде океанского пляжа, картины — открыла глаза, посреди зала стояли только молчащие колонки и пригнулся к бетону микрофон на стойке.

Администратор тихо поблагодарил всех за внимание и объяснил, что Дакота всегда уходит неожиданно: слишком много энергии тратится во время концерта, чтобы оставалось еще на общение. Затем он предложил дальше выступать по интересам, тем более что несколько человек прибыли сюда с кожаными гитарными чехлами. Но это уже был свой кружок, особенный. А те, кто приходил только на Дакоту, потянулись к выходу, осторожно спускаясь вниз по лестничному пролету без перил.

И Юлька с Андреем уже бы совсем покинули этот Ереванский дом, шагая по красным пескам. Но как только они спустились вниз, на покалывающую ноги гравийку, к ним подбежал запыхавшийся парень в черном. И лицо у него было смуглое, будто измазанное углем. Глотая слова, он сказал: «Дакота хочет что-то сказать вам, девушка. Да-да, именно вам… пойдемте!»

Юлька изумленно подняла голову. Действительно, в некотором отдалении, на дороге стоял красный микроавтобус, японский, гладкий, как надутый воздушный шар. Дверца приоткрыта. Юля неуверенно повернулась к Андрею — он кивнул. Они пошли было за черным, однако метрах в десяти от машины тот вдруг с извиняющейся улыбкой придержал Андрея: не надо, мол, только наедине. Парень напрягся. А Юлька поразилась диковинной перемене: в один миг из полного увальня, нескладного и добродушного, тот превратился в какую-то странную машину, полную угрозы. Даже формы его тела изменились: туловище из округлого превратилось в квадратное и стало похоже на изображение робота в детских рисунках! А глаза сверкнули совершенно незнакомым выражением. Губы разжались механически:

— Ну… иди. Я тут!

Дакота уже снял свой головной убор из перьев — иначе бы его не вместил микроавтобус. На Юлю смотрел невысокий человек в индейской одежде. У него были большая голова и почти совсем седые волосы на бурой коже черепа. Коротко стриженные. А глаза те же: разноцветные, мерцающие, словно светлячки.

Девушка остановилась на горячем щебне дороги, не чувствуя, как он, раскаленный солнцем, обжигает ступни, и думала, стоит ли заходить внутрь. Но Дакота и не приглашал. Он с полминуты смотрел на нее проницательно, а потом медленно проговорил:

— Ты родишь. Скоро. Девочку. Родишь царевну. Кветцалькоатль вернется. С тобой!

И, прежде чем Юлька смогла что-то возразить, что-то понять — так дика была эта информация, звучащая как приказ, — индеец схватился мускулистой рукой за ручку двери. Ее красная железная пластина пронеслась перед глазами Юльки и захлопнулась гулко, громко, оглушив ее. Микроавтобус тронулся с места бесшумно, под уклон, и только через несколько метров взревел мотором, исчезая на дороге, ведущей к трассе.

Юлька огляделась. Никого. Ни черного, ни микроавтобуса. Только Андрей стоит и смотрит выжидающе — кажется, у него сжаты кулаки.

— Ну как?

— Ничего. Он только сказал, что… что…

Юлька переступила ногами на щебне и внезапно расхохоталась — с истерикой, с надрывом. Подхватила парня за руку, пошла с ним скорее к холодноватой земле, подальше от раскаленной дороги.

— Он сказал, что я рожу. Скоро. Вот умора, Андрюха, да? Ой, умора!

Он ничего не ответил.

После концерта Дакоты во всем теле оставалось странное ощущение: казалось, руки и ноги рассорились между собой, а вернее, напились допьяна на какой-то общей свадьбе тела, да так и норовили пойти вразнобой, шатаясь в разные стороны. Легкость эта сыграла с ними, спускающимися вниз с глинистых откосов, дурную шутку: они пару раз упали, не ушибившись, а лишь со смехом перемазавшись в глине. Юлька сказала, показывая на майку Андрея:

— Во! А я тебе говорила, что надо по-хипповски наряжаться. А то мы извозились, как хрюшки.

И такие веселые, невпопад смеющиеся, они вышли на плиточный тротуар. Затем зашагали мимо японского центра, вверх по дорожке — к казематам Шевченковского. С неба палило августовское солнце, необыкновенно жаркое и яростное в это лето, облака боязливо промелькивали над Обью, отпрянув от синей громады тридцатидвухэтажного двурогого дома, увенчанного башенками из сверкающего стекла.

Навстречу шла японка, будто сошедшая с традиционных полотен. Черные волосы уложены в высокую, с торчащими спицами прическу, возвышавшуюся над продолговатым белым личиком. Кимоно до пят, розово-желтое. И только явно купленные на барахолке вьетнамки, ремешки которых опутали беленькие, совсем не замаранные пылью голые ступни этой девушки, да дешевая китайская сумочка через плечо (подделка под «Гуччи») выдавали в ней российского человека.