Сергей Есин - Мемуары сорокалетнего

• Название: Мемуары сорокалетнего
• Автор: Сергей Есин
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Сергей Есин — автор нескольких прозаических книг. Его произведения публиковались в журналах «Знамя». «Октябрь», «Дружба народов», «Юность», в еженедельнике «Литературная Россия» и хорошо известны читателю.

В повестях и рассказах, составивших новую книгу, С. Есин продолжает исследовать характеры современников, ставит сложные вечные вопросы: для чего я живу? Что полезного сделал на земле? Утверждая нравственную чистоту советского человека, писатель нетерпим к любым проявлениям зла. Он обличает равнодушие, карьеризм, потребительскую психологию, стяжательство.

Проблема социальной ответственности человека перед обществом, перед собой, его гражданская честность — в центре внимания писателя.

---

Зато если спросить о работе Констанции Михайловны и ее отдела зарубежной эстрады, то ответ будет варьироваться в диапазоне: гениально, большие энтузиасты, делают невозможное, грандиозно!

Один раз мне удалось услышать, как Констанция Михайловна рассказала одну историю, в которой фигурировал и я:

«Вызывает меня, — рассказывая коллеге, Констанция Михаиловна поигрывает серебряными перстнями на длинных прокуренных пальцах, — наш директор, подает коробку с пленкой, присланную из одной развивающейся страны, и говорит: Констанция Михайловна, это нужно сделать. Это связано с политикой. Хорошо, говорю я директору, если нужно сделать, то Констанция сделает. Я солдат. Если надо, я хоть из козла сделаю соловья. Именно этим и придется, говорит директор, вам заняться. Я пленки прослушал. Они неважные. Тут я уже начинаю волноваться. Срываюсь из директорского кабинета и бегу в аппаратную. Ставлю пленку и — такого дюле я не слышала. Это какой-то ужас! Но ведь мы профессионалы. Начинаю думать. В аппаратных просиживаю сутки. Там подрежу куплет, там вставляю стишок, там «подкладываю» другую музыку. Канва осталась та, которую мне вручил директор, но вышивка уже моя. Наконец, в душе робея, я прихожу с готовой пленкой, с текстом, фотографией к директору. Я вся трепещу, как юная девушка. Как лань. Директор все посмотрел, послушал. Это все, как мне кажется, так убого, так убого! И тут директор, — драматизирует рассказ Констанция Михайловна, — поднимает на меня глаза. Выходит из-за стола, целует мне вот эту руку, — тут я услышал, как звякнули на Констанции Михайловне, будто медали на многократном чемпионе, все серебряные браслеты, и она сказала (то есть это я говорю): «Это гени-аль-но! Только вы единственная, Констанция Михайловна, могли совершить этот подвиг!»

Вот так еще одну легенду о своей гениальности, как ракету, запустила авантажная дама в сторону коллектива. А верь я помню, как все было. Действительно, по культурному обмену пришла пленка. Качество было неважное, пленка требовала реставрации, я передал ее Констанции Михайловне. Через день она попыталась сдать ее в производство, наведя на пленку некоторый космический лоск. Я вернул все ей обратно на доделку, указал, что именно и как надо переделать, и, выторговав у меня отгул за якобы двухсменную работу в аппаратной, а работал лишь реставратор, через два дня Констанция Михайловна пленку эту действительно сдала, и я даже высказал ей свое мнение: «Без блеска, но грамотно».

И это был стиль жизни и работы не только одной Констанции Михайловны.

Все делалось как бы в порядке одолжения. За всем стоял ложный героизм работы. Оркестр, который мог бы быть записан летом, когда они почти в простое, с огромным скандалом, вытесняя из студий других, писался накануне сдачи пластинки в производство. Съемка исполнителя производилась не тогда, когда он был у нас в городе, а когда уезжал на гастроли в тмутаракань.

Этот стиль, влекший за собою сверхурочные работы, отгулы, возникшие из-за мнимой производственной необходимости, лихорадил многие подразделения фабрики. Даже такой отдел, как отдел снабжения, не зависимый по своему характеру от «творческих» моментов — в голосе или не в голосе певец, «звучит» или «не звучит» певица, — и этот отдел страдал. Штурмовщина поразительным образом оказалась выгодной и там. Прибегает ко мне один раз милейший человек Прохор Данилович Шуйский:

— Борис Артемьевич, вам необходимо срочно подписать заявку в Главпластмассу на пленку для изготовления гибких стереофонических дисков и дайте, пожалуйста, мне свою машину, чтобы я ее отвез и постарался лично вручить начальнику.

Я взял заявку, прочел и сказал:

— Машину я, конечно, дам, заявку подпишу, но у меня два вопроса: первый — решение о переводе части нашего производства на стереозвучание мы приняли полтора года назад, в третьем квартале этого же года мы должны были начать его реализовывать, так почему же мы химикам отправляем заявку только сегодня? Почему я каждый раз после заявки должен звонить в Москву, подключать к этому партийные инстанции? Почему этим не заниматься своевременно? И второй вопрос: разве необходимо было бы везти заявку срочно, на машине, если бы она была вовремя готова, не проще ли было бы отослать ее заказным письмом? Поезжайте, Прохор Данилович, но давайте постановим с вами так: себя, за то что я не проконтролировал, вашего начальника и вас, как конкретного исполнителя, всех троих в ближайшем квартале мы лишим прогрессивки. Договорились?

Так, спрашивается, почему Констанция Михайловна и Прохор Данилович — лучшие работники? Автоматически из квартала в квартал они получают прогрессивки, у них какие-то отгулы, за героическую сверхурочную работу они красуются на фабричной доске Почета, а скромная старушка Александра Денисовна — так, середнячок, никому не мешающая, коптящая потихоньку небо, не хватающая с неба звезд… Может быть, все это надо пересмотреть?

И вот как только я начал на производственных совещаниях, беседуя с отдельными работниками, проводить эту мысль, сразу понял: я попал в заповедник, в старый заказник, «владельцы» которого очень не хотят, чтобы кто-то распутал все хитросплетение звериных троп, чтобы чужак разглядел, где водопой, лежбище, места гнездований. Они сами браконьерствуют в этом лесу, но так не хочется, чтобы опытный егерь перекрыл пути к вкусной дичине. Здесь пойдет битва не на жизнь, а на смерть. Берегись, егерь, как бы не шарахнули из-за куста в тебя бандитским жаканом.

Игорь Константинович Михайлов, парторг, 58 лет

Я никогда не был доволен собой. Это мой характер. Мне всегда казалось, что во мне чего-то не хватает, природа недомесила меня, недовложила дрожжей и соли. Пятьдесят восемь лет, пора подводить итоги, а я все еще, как мальчишка, мучаюсь, рефлектирую, колеблюсь, занят внутренней своей переделкой и самосовершенствованием. Сколько сил убивала эта неуверенность. Окружающие, наверное, говорят о моей деликатности. Очевидно, я действительно произвожу такое впечатление. Но совсем недавно я, так долго сам себя неживший этим иностранным словечком, назвал все грубо и определенно, назвал все трусостью.

У крестьянского сына образовалась профессорская внешность. Наверное, это не от внутренней интеллигентности, причины проще. Худой — от застарелой язвы желудка, прямая спина — от корсета на искривленном еще в войну позвоночнике. Говорю я всегда неторопливо, потому что знаю, грамотешки всегда недоставало. Осмотрительно говорю, с детских деревенских лет привык называть всех на «вы». Больше слушаю. А что делать, это моя специальность — я же не директор, не артист, я начальник ОТК, контролирую качество звучания. Высокие частоты, низкие частоты, паузы, дикция, шумы, шипы. Я все слышу, работа научила, жизнь научила.

Правильно у меня в жизни было одно — честно выполнять свой долг. Но ведь я специалист по звуку. Разве не слышал я фальшь в речах? И всегда мучился, всегда себе говорил: ну встань, ну выскажись. А как же эта распроклятая грамотешка? Вдруг не смогу доказать? Все же вокруг образованные, интеллигентные, консерватории кончали, университеты, читают, бывают на концертах, а я с утра до вечера слушаю одно и то же — легкую музыку, народную музыку, классическую музыку. А не скажешь, не сможешь ответить, не сможешь оборвать зарвавшегося человека, потом мучаешься — трус малодушный, ротозей, рохля. Я всегда тихий ходил. Зачем ОТК, кому нужен ОТК, как он работает, как он план выполняет, кого это интересовало, кого это интересует? Вроде бы положено иметь, вот на фабрике и имеем. Вспоминали обо мне, только когда находили партию брака. Все директора в этом случае были одинаковы. Вызывали, чай секретарша приносила, спокойный разговор: как живу, как здоровье. А потом, как по трафарету: «Ну, а брак, как у нас, смертельно?» Я всегда отвечал: «Да нет, не смертельно». И директор, каждый директор говорил: «Ну, вы тогда, Игорь Константинович, подпишите, и мы отдел реализации попросим отослать эту партию куда-нибудь подальше, за Уральский хребет». И сразу вставал директор, руку мне подавал, потому что по моему взгляду понимал, не согласиться я не могу. Разве я не понимаю, что за моей подписью — премия для всей фабрики? Из года в год тянулось, предпоследний наш директор раз двадцать за пять лет спрашивал за чаем, которого я ни разу так и не выпил, как зовут мою жену и откуда я родом. И тут вызывает новый директор. А я только что забраковал новую партию пленки, которая пришла от химиков, уверен был на сто процентов: пойдет из машин сплошной брак. Ну, думаю, уже узнал, сейчас начнется. Захожу, знакомлюсь. Вижу, чай не несут. И тут мне новый директор говорит:

— Игорь Константинович, я сейчас начал вникать в дела фабрики, стал знакомиться с документацией, и что меня поразило: за последние пять лет отдел, который вы возглавляете, не забраковал ни единой партии материала или готовой продукции. Ни единой, а между тем нет дня, чтобы нам не приходили рекламации. Сможете ли вы этот факт как-нибудь объяснить?