Александра Толстая - Отец. Жизнь Льва Толстого

• Название: Отец. Жизнь Льва Толстого
• Автор: Александра Толстая
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00242-7

Книга написана младшей дочерью Толстого — Александрой Львовной. Она широко использует документы, письма, тексты Толстого. Однако книга ценна и личными впечатлениями Александры Львовны. С большим тактом, глубиной и пониманием пишет она о семейной драме Толстых. А. Л. Толстая сумела показать на довольно небольшом пространстве, выбрав самое главное из необозримого количества материала и фактов жизни Льва Толстого, невероятную цельность, страстный поиск истины, непрерывное движение духа писателя–творца в самом высоком смысле этого слова.

Печатается по изданию: Издательство имени Чехова, Нью—Йорк, 1953 год

Данное издание полностью его повторяет, сохраняя особенности орфографии и синтаксиса автора.

Ещё книги о Толстом (в т. ч. Александра Толстая «Дочь») и писания Льва Толстого берите в библиотеке Марселя из Казани «Из книг» и в «Толстовском листке» Вл. Мороза.

---

В январе 1880 года Толстой ездил по делам в Петербург, и, как всегда, виделся с Александрой Андреевной. Толстой в это время уже отходил от православия. Безжалостно резко он высказал «бабушке» свои сомнения, говоря ей, что вера ее — православие — основано на лжи. Разговор был настолько бурный, что Толстой не спал после этого полночи, не простившись уехал из Петербурга и перед отъездом написал Александре Андреевне письмо.

«Я знаю, — кончает он это письмо, — что требую от вас почти невозможного–признания того прямого смысла учения, который отрицает всю ту среду, в которой вы прожили жизнь и положили все свое сердце, но не могу говорить с вами не во всю, как с другими, мне кажется, что у вас есть истинная любовь к Богу, к добру и что не можете не понять, где Он.

За мою раздражительность, грубость, низменность простите и прощайте, старый милый друг, до следующего письма и свидания, если даст Бог, — Ваш Л. Толстой».

Александра Андреевна была оскорблена: «Подобные выходки и в молодости неприятны, но в наши годы не протянуть руки при прощании, когда каждая разлука может быть последняя, просто непростительно, и это мне трудно вам простить», — писала она ему. Но переписка на этом не прекратилась. Александра Андреевна написала длинное письмо Толстому, с изложением своей православной веры.

«…Главное то, что ваше исповедание веры есть исповедание веры нашей церкви, — отвечал ей Толстой. — Я его знаю и не разделяю. Но не имею ни одного слова сказать против тех, которые верят так. Особенно, когда вы прибавляете о том, что сущность учения в Нагорной проповеди. Не только не отрицаю этого учения, но, если бы мне сказали: что я хочу, чтобы дети мои были неверующими, каким я был, или верили бы тому, чему учит церковь? я бы, не задумываясь, выбрал бы веру по церкви. Я знаю, например, весь народ, который верит не только тому, чему учит церковь, но примешивает еще к тому бездну суеверий, и я себя (убежденный, что я верю истинно) не разделяю от бабы, верящей Пятнице, и утверждаю, что мы с этой бабой совершенно равно (ни больше, ни меньше) знаем истину. Это происходит от того, что мы с бабой одинаково всеми силами души любим истину и стремимся постигнуть ее и верим. Я подчеркиваю верим, потому что можно верить только в то, чего понять мы не можем, но чего и опровергнуть мы не можем. Но верить в то, что мне представляется ложью, — нельзя. И мало того, уверять себя, что я верю в то, во что я не могу верить, во что мне не нужно верить, для того чтоб понять свою душу и Бога, и отношение моей души к Богу, уверять себя в этом, есть действие самое противное истинной вере. Это есть кощунство и есть служение князю мира. Первое условие веры есть любовь к свету, к истине, к Богу и сердце чистое без лжи… И как я чувствую себя в полном согласии с искренно верующими из народа, так точно я чувствую себя в согласии и с верой по церкви, и с вами, если вера искренна и вы смотрите на Бога во все глаза, не сквозь очки и не прищуриваясь…

Надо каждый час и день своей жизни помнить о Боге, о душе, и потому любовь к ближнему ставить выше скотской жизни. Фокуса для этого никакого не нужно, а это так же просто, как то, что надо ковать, чтобы быть кузнецом. — И потому–то это Божеская истина, что она так проста, что проще ее ничего быть не может, и вместе с тем так важна и велика и для блага каждого человека, и всех людей вместе, что больше ее ничего быть не может», — заканчивает он это письмо.

В начале 1880 года Толстой, работая над своей «Исповедью», почти одновременно приступил к изучению православных догматов. Он уже ничего не мог брать «на веру» — ему надо было понять и знать. Чтобы знать, он стал изучать богословские книги, между прочим, распространенную книгу митрополита московского Макария. «Я даже в то время, как начал это исследование, вполне верил в нее (непогрешимость церкви. — А. Т.). в одну ее (казалось мне, что верил)». Но объяснить, понять догматы Толстой не мог.

«Скажите мне истины так, как вы знаете их, скажите хоть так, как они сказаны в символе веры, который мы все учили наизусть, — взывает он к богословам. — Если вы боитесь, что, по затемненности и слабости моего ума, по испорченности моего сердца, я не пойму их, помогите мне (вы знаете эти истины Божий, вы, церковь, учите нас), помогите моему слабому уму; но не забывайте, что что бы вы ни говорили, вы будете говорить все–таки разуму. Вы будете говорить истины Божий, выраженные словами, а слова надо понимать опять–таки только умом (курсив мой — А. Т.). Разъясните эти истины моему уму…»

«Надо верить, — говорит церковь; я должен умом постигнуть то, во что я поверю», — говорил Толстой.

Он верил в Бога—Отца, по воле которого он жил, волю которого он знал и должен был исполнять, верить же в Бога в трех лицах, Троицу — Бога—Отца, Св. Духа и Бога—Сына — он не мог. И, не уразумев, он раз навсегда отверг для себя это понятие.

Но отвергая ту веру, в которой он родился, воспитался и вырос — он должен был заменить ее своей верой, чем–то, что дало бы ему руководство в жизни, и он стал вчитываться в Евангелие. Но и здесь, воспринимая целиком учение Христа как обязательное руководство в жизни, Толстой не мог найти объяснения описываемым в Евангелии сверхъестественным, чудесным явлениям. Он наткнулся на противоречия учения Христа с толкованиями православной церкви. «Не убий никого», — сказал Христос, а между тем церковь молится за христолюбивое воинство.

Толстой стал работать над переводом и исследованием четырех Евангелий. Он так был погружен в свои религиозные мысли и работы, что когда Тургенев приехал в Ясную Поляну уговаривать его принять участие в Пушкинских торжествах по случаю открытия памятника Пушкину в Москве, Толстому показалось все это такими пустяками по сравнению с тем, что ему надо было решить, что он отказался ехать. Тургенев и весь литературный мир были потрясены. Почему? Как мог Толстой, автор «Войны и мира», столп русской литературы, не участвовать в торжествах, посвященных величайшему русскому поэту? Что–то тут неладное…

Достоевский намеревался поехать в Ясную Поляну, но Тургенев уверил его, что Толстой в таком состоянии, что с ним и разговаривать нельзя — он занят только какими–то религиозными вопросами и ничем не интересуется. Григорович выразился еще более резко:«…Толстой почти с ума сошел и даже, может быть, совсем сошел…»

28 мая Достоевский писал жене: «О Льве Толстом и Катков подтвердил, что, слышно, он совсем помешался. Юрьев подбивал меня съездить к нему в Ясную Поляну… Но я не поеду, хоть очень бы любопытно было…»5

В то время Достоевский не пользовался авторитетом среди либеральных писателей. Его считали отсталым консерватором, славянофилом, он стоял, как Страхов выразился в письме к Толстому, «особняком» среди «враждебной» среды. Тем более всех поразил успех этого тихого, скромного, вечно нуждающегося писателя на пушкинских торжествах. Речь Достоевского о Пушкине превзошла все, что было сказано о поэте до того времени по красоте формы, блеску, по глубокому пониманию поэта. Достоевский неожиданно оказался в центре всеобщего внимания. Публика пришла в неистовый восторг и после шумной овации его подхватили на руки и понесли…

Не раз, впоследствии, Толстой выражал сожаление, что он не поехал на торжества, не слышал этой знаменитой речи Достоевского и не виделся с ним, тем более что это оказалось последним случаем, когда писатели могли встретиться.

26 сентября того же года Толстой писал Страхову:

«…Я продолжаю работать все над тем же и, кажется, не бесполезно. На днях нездоровилось и я читал Мертвый дом. Я много забыл, перечитал и не знаю лучше книги изо всей новой литературы, включая Пушкина».

Не тон, а точка зрения удивительна — искренняя, естественная и христианская. Хорошая, назидательная книга. Я наслаждался вчера целый день, как давно не наслаждался. Если увидите Достоевского, скажите ему, что я его люблю». Страхов подарил это письмо с отзывом Толстого Достоевскому, что доставило ему большую радость.

28 января 1881 года Достоевского не стало…

3 февраля Страхов пишет Толстому:

«Чувство ужасной пустоты, бесценный Лев Николаевич, не оставляет меня с той минуты, когда я узнал о смерти Достоевского. Как будто провалилось пол-Петербурга, или вымерло пол–литературы. Хоть мы не ладили все последнее время, но тут я почувствовал, какое значение он для меня имел: мне хотелось быть перед ним и умным и хорошим… Он один равнялся (по влиянию на читателей) нескольким журналам. Он стоял особняком, среди литературы почти сплошь враждебной, и смело говорил о том, что давно было признано за соблазн и безумие…»6

«…Как бы я желал уметь сказать все, что я чувствую о Достоевском, — писал Толстой Страхову. — Вы, описывая свое чувство, выразили часть моего. Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый, самый близкий, дорогой, нужный мне человек…