Леонид Блюммер - Чему могут служить лубочные картинки

• Название: Чему могут служить лубочные картинки
• Автор: Леонид Блюммер
• Издательство: Типографiя Леонида Демиса
• Жанр: Публицистика
• Год: 1859

---

ЧЕМУ МОГУТЪ СЛУЖИТЬ ЛУБОЧНЫЯ КАРТИНКИ. Замѣтки по поводу современнаго вопроса о народной грамотности и народномъ образованіи. Л. Блюммера.

Во многихъ отношеніяхъ онѣ (лубочныя картинки) любопытны и значительны, какъ произведенія народнаго гравированія, матерьялы для исторіи отечественныхъ художествъ, и какъ елементъ народности.

Снегиревъ.

Идея, какъ результатъ мышленія, не можетъ проникнуть въ массы народа, не будучи воплощена въ образъ, и притомъ болѣе или менѣе яркій. Въ свою очередь, какъ яркое представленіе идеи, этотъ образъ, прежде другихъ образовъ, прежде другихъ представленій, дружится съ памятью и фантазіею народа. Человѣкъ прежде всего занялся выработкою идеи божества, потому-что это была идея, имѣвшая самый яркій, самый рельефный образъ — міръ, съ его необъятностью, съ его безконечнымъ разнообразіемъ. Это тѣмъ естественнѣе, что въ совокупности идеи и образа есть прообразъ человѣка, съ его духовнымъ и физическимъ началами. Поэтому у грековъ, прежде Иліады и Одиссеи появились ѳеогоническія поэмы; потому же у всѣхъ народовъ лирика получаетъ свое начало раньше сатиры (подъ лирикою и сатирою мы подразумѣваемъ не тѣ обособленныя понятія, которыя воплощаемъ мы въ нихъ въ наше время, а вообще положительное и отрицательное воззрѣніе человѣка на окружающее).

Примѣняя сказанное нами выше къ лубочнымъ картинамъ русскаго народа, мы имѣемъ полное право не согласиться съ мнѣніями г.г. Снегирева и Шевырева о религіозномъ элементѣ въ русской жизни и въ русской живописи. «Какъ религіозный елементъ, говоритъ г. Снегиревъ, преобладаетъ въ жизни русскаго народа, то и картинокъ, содержащихъ въ себѣ предметы нравственные и догматическіе, несравненно, болѣе, чѣмъ историческихъ(1).» «Христіанская религіозная жизнь, по словамъ г. академика Шевырева, была господствующею сферой бытія до-петровской Руси и все наше древнее или въ ней сосредоточивается, или отъ нея принимаетъ начало». Не только у русскаго народа, но и у всего живущаго, къ которому можно прибавить слово «человѣческое», всегда представляется и представлялось подобное явленіе: не только въ до-петровской Руси, но и въ Руси по-петровской вѣчная идея въ образѣ, имѣетъ преимущество надъ временною и не всегда справедливою мыслею. Въ этомъ и есть существенное отличіе «человѣческаго» отъ «нечеловѣческаго», духа и плоти отъ одной плоти.

Лубочныя картинки русскаго народа имѣли своимъ содержаніемъ чаще религіозную идею потому, что таковы были историческія обстоятельства Россіи первыхъ временъ. Тогда не было науки, опыта, слѣдовательно все сосредоточивалось въ вѣрѣ, но сосредоточивалось не по исключительности религіознаго элемента(2), а потому, что историческія обстоятельства не давали хода другимъ началамъ: татарщина извнѣ и татарская холопщина внутри — куда плохая обстановка для смѣха, или для сатиры! Едва же обстоятельства становились лучше, — тотчасъ-же заявляли свое бытіе и другіе элементы — и появлялись «Похороны кота», которые многіе не безъ основанія относятъ къ эпохѣ Ивана IV. Кромѣ того, кому изъ занимающихся изслѣдованіями о лубочныхъ картинахъ русскаго народа не извѣстны «Татарская неволя», «Лихолѣтье» и «Семибоярщина»(3)! Намъ могутъ возразить тѣмъ, что первые сатирическіе листки, какъ думаютъ, привезены къ намъ нѣмцами и то не раньше царствованія Алексѣя Михайловича; но на это никакихъ положительныхъ фактовъ нѣтъ: лѣтописи и граматы находили себѣ единственный азилумъ въ монастыряхъ; лубочныя же картинки съ сатирическимъ направленіемъ не имѣли и этого убѣжища, и поэтому, естественно, не могли сохраниться.

Впрочемъ, исключительно ли религіозный элементъ русскаго народа былъ причиною появленія большаго числа лубочныхъ картинъ, имѣющихъ содержаніемъ образность идеи, чѣмъ историческія воспоминанія, какъ думаютъ гг. Снегиревъ и Шевыревъ, или самое существо предмета, какъ смѣемъ думать мы, — это вопросъ второстепенный(4). Главное то, что лубочныя картинки служили уже органомъ пропаганды идеи, а слѣдовательно могутъ имъ служить и теперь. Это, кажется, понимаютъ и понимали наши раскольники, составляющіе не одну только религіозную оппозицію, но также и соціальную: собирающій лубочныя картинки, конечно, не однажды имѣлъ въ своихъ рукахъ картинки съ общественнымъ значеніемъ, съ старо-русской точки зрѣнія. Да и что значитъ: «Какъ мыши кота погребаютъ, недруга своего провожаютъ, послѣдню честь отдаютъ сцеремоніемъ», и что былъ «престарѣлый котъ казанскій, уроженецъ астраханскій, имѣлъ разумъ сибирскій и пр.» И дальше — что составляютъ эти черненькія и сѣренькія мыши — мужескаго и женскаго пола? Такъ-ли себѣ картинку, или нѣчто, имѣющее смыслъ?

Дѣло другое, въ какой формѣ проявилось все это; какое отношеніе формы къ идеи.

Въ самомъ дѣлѣ, какую же роль играетъ въ этомъ случаѣ образъ? Какая-же его существенная принадлежность? его внѣшняя форма?

Конечно, образъ, какъ понятіе служебное, не можетъ играть главной роли: это ясно. Что же касается до формы образа, то тутъ есть только одно существенное условіе — яркость. Какъ не каждая идея прекрасна, такъ, естественно, и не каждый образъ прекрасенъ въ свою очередь: это, хотя и не безусловно, зависитъ отъ проявляемаго: иногда же конкретное проявляемое можетъ дать отрицательное проявленіе.

Все, сказанное нами выше, даетъ намъ право думать, что напрасно въ наше время, при распространеніи, или, вѣрнѣе, при желаніи распространенія всевозможныхъ человѣческихъ идей въ народъ, не воспользуются лубочными картинками. Православная церковь вытерпѣла множество гоненій — изъ-за желанія сохранить иконы. Неужели отцы церкви были на столько фанатики, чтобъ изъ-за одного пустаго упорства согласились претерпѣть различныя мученія и гоненія? Нѣтъ, они знали, что иконы, идея въ образности, имѣютъ огромное вліяніе на народъ, служатъ вѣрнѣйшимъ проводникомъ идеи, живымъ памятникомъ обстоятельствъ, чтимыхъ этою церковью(5). Но смыслъ христіанства такъ высокъ и отвлечененъ, что сами отцы церкви отказываются объяснять нѣкоторыя проявленія его и сами придаютъ имъ названіе «таинственныхъ», т. е. неудобопонятныхъ для простыхъ смертныхъ; какое-же вліяніе имѣютъ лубочныя картинки, проводящія простыя, не «таинственныя», человѣческія идеи!! Къ тому же нѣкоторыя изъ пропагандируемыхъ въ наше время идей уже имѣютъ основаніе въ лубочной живописи. Такъ, напримѣръ, по отношенію къ всѣми желаемой трезвости простаго народа, стоитъ только перепечатать въ большомъ количествѣ уже существующія картинки: «Разговоръ между пьянымъ и тверезымъ» (у Снегирева означено подъ Б № 4), «Пьяницу, пропившемъ и на похмѣльѣ продавшемъ дьяволу свою душу» (Б № 3); «Изображеніе трехъ пьяныхъ, пропившихъ деньги» съ стихами

Плачъ безъ надежды,
Грусть безъ отрады,
Печаль безъ утѣхи (В № 2).

«Пьяницу, утащеннаго изъ кружала дьяволомъ» (А № 16); «Картину слѣдствій пагубной сласти піанства» (А № 17), съ слѣдующими знамѣнательными для нашего дня стихами:

Аще содружится со мною великій властелинъ
И его я учиню аки глупый поселянинъ,
Аще содружится со мною кая власть
Постигнетъ ее лютая напасть.
Аще содружится со мною протопопъ
И онъ будетъ глупый пустопопъ…
Аще рабъ или холопъ со мною содружится
То ремесло его вскорѣ погубится
Аще поселянинъ со мною содружится
То все село его пусто учинится
И рости станетъ вмѣсто пшеницы, крапива
И онъ начнетъ желать вина и пива.

Этому современному движенію уже появили откликъ. Съ октября 1858 года у насъ появилось нѣсколько картинъ подобнаго содержанія и, какъ мы слышали, имѣли успѣхъ. На одной, напримѣръ, изображенъ споръ водки съ табакомъ.

Табакъ съ водкой разъ сошлися
И спорить крѣпко принялися,
Водка себѣ выхваляетъ,
Носъ свой къ верху задираетъ
Я говоритъ отъ горя избавлю
Веселостей кучу доставлю,
Плясать, въ несчастьи заставлю
Отъ болезній многихъ сохраню…

На что табакъ «руки въ бокъ подперши, гордо» отвѣчаетъ:

Ишь какъ носъ задираешь,
Бѣдняковъ раззоряешь.
Деньги по горстямъ берешь,
А куража недаешь;…
Тебя бѣдняки оставляютъ
Напропалую ругаютъ.

На другой лубочной картинкѣ, имѣющей ту же цѣль, передѣланы стихи «Соловей мой, соловей».

«Еремѣй мой Еремѣй
Разпрекрасный молодой
Ты куда куда идешь.
Куда пьяница ползешь
Я ползу ползу ползу,
На выхожія мѣста (2)
Во ракитовы куста.
Какъ бы кустикъ былъ не милъ
Ябъ туда спать не ходилъ
Какъ бы ты мнѣ не мила
То не пилъ бы водку я
Вишь какъ я тебя люблю
На нагахъ ужь не стою.
Ахъ Еремушка ты мой
Какъ довольна я тобой
Я сама те услужу
За волосья ухвачу
Полость къ кустамъ помогу
Еремушки дураку
Не кричи ну, ну, ползи
И любовь мою пойми
Какъ бы я тебя не знала
Дуракомъ не называла
Какъ бы я-те не любила
За волосья бъ не тащила.

И дѣйствительно, она его «любя» удивительно ловко тащитъ «за волосья».