Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

• Название: Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
• Автор: Петр Сажин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: Москва

В книгу Петра Сажина вошли две повести — «Капитан Кирибеев», «Трамонтана» и роман «Сирень».

Повесть «Капитан Кирибеев» знакомит читателя с увлекательной, полной опасности и испытаний жизнью советских китобоев на Тихом океане. Главным действующим лицом ее является капитан китобойного судна Степан Кирибеев — человек сильной воли, трезвого ума и необычайной энергии.

В повести «Трамонтана» писатель рассказывает о примечательной судьбе азовского рыбака Александра Шматько, сильного и яркого человека. За неуемность характера, за ненависть к чиновникам и бюрократам, за нетерпимость к человеческим порокам жители рыбачьей слободки прозвали его «Тримунтаном» (так азовские рыбаки называют северо–восточный ветер — трамонтана, отличающийся огромной силой и всегда оставляющий после себя чудесную безоблачную погоду).

Героями романа «Сирень» являются советский офицер, танкист Гаврилов, и чешская девушка Либуше. Они любят друг друга, но после войны им приходится расстаться. Гаврилов возвращается в родную Москву. Либуше остается в Праге. Оба они сохраняют верность друг другу и в конце концов снова встречаются. Для настоящего издания роман дополнен и переработан.

---

Промысел шел прекрасно: мы били кашалотов, серых, ивасевых, сельдяных, и даже добыли одного синего кита.

Избороздили почти всю северную часть Тихого океана. Просолились и прокоптились на солнце, стали черными как негры. Но вот кончился промысел, притопали мы в Петропавловск; тут всех ждали телеграммы, письма, а мне ничего. В голову лезло черт знает что.

В Петропавловске пришлось подремонтировать «Тайфун». Я работал как бешеный — хотелось заглушить тоску. Теперь думаю: если бы не работа, что бы я делал? Несколько раз порывался послать ей радиограмму: напишу — порву, напишу — порву, так и не послал…

В пути из Петропавловска выпало мне еще одно испытание. После перехода через Лаперузов пролив, освободившись от вахты, сошел я с ходового мостика и задержался на палубе, у дверей своей каюты; набил трубку и с удовольствием затянулся. Стояла такая ночь — хоть стихи пиши: небо темное, звезды яркие, вода отсвечивает, как голубой жемчуг…

Выкурив трубку, я уже собирался войти в каюту, как заметил, что китобоец увеличил ход. Пока я стоял на мостике, он шел средним ходом — таков был приказ Плужника: «Аян» топал, как баржа на буксире, и нужно было равняться по нему. Я не давал приказа увеличить обороты. Что это там вахтенный машинист еще придумал? Я подошел к машинному люку и только хотел крикнуть, как услышал голоса.

— С чего это понеслись так? — спросил один.

— Кэп домой спешит, — ответил другой.

— А чего ему спешить?.. Моя пишет, что его жена — того…

— Чего «того»? Прикуси лучше язык, ты же знаешь Степана Петровича — он из тебя форшмак сделает.

Я замер, чуть трубку не выронил изо рта. Тут вмешался третий, — по голосу я узнал Чубенко:

— Языки у вас как у кашалотов! Чего треплетесь? Вам что, капитан не нравится?

Те, видно, смутились.

— А нам другого и не надо.

— Тогда закройте поддувала, — сказал Чубенко. — Мы все за капитана горой встанем. Может, он в беду попал, может быть, ему внимание нужно…

Дальше я уже не слышал. Я чуть не задохнулся: меня ожгло всего. Тихонько, стараясь не скрипеть сапогами, прошел в каюту и по слуховому телеграфу дал нагоняй машинисту, а потом разделся, но спать не мог.

Переход от Камчатки до Приморска показался бесконечным! Но вот пришел приказ от Плужника: начать генеральную приборку на кораблях и покраску.

На подходе к Приморску нас вышла встречать целая флотилия — флаги, оркестры, пушки палили. Ларисы среди встречающих не было.

Я держал в резерве всяческие оправдания: больна, не знает, когда придем, сердится. Сказать по правде, я не верил болтовне, которую услышал на палубе.

Ларисы не было и в порту, в толпе встречающих. Ко всем пришли родные, только я и Плужник удовольствовались встречей официальных лиц. Правда, у меня не было времени на переживания, так как я был атакован и взят в полон журналистами, — мой китобоец больше всех добыл китов. К тому же Плужник наговорил обо мне столько! Ну, словом, чуть не произвел меня я главные герои. Ребята мои — это действительно герои! В особенности Жилин и Чубенко.

На банкете, который после встречи состоялся на «Аяне», я не выпил ни капли, хотел прийти домой как стеклышко, я не слушал, что там говорилось, уловил подходящий момент и удрал.

Очутившись на берегу, я вдруг ощутил такое волнение, какое бывает у мальчишки, когда он идет на первое свидание, мне хотелось поскорее увидеться с ней, и вместе с тем я боялся этой встречи.

Был вечер. В городе зажглись огни. Улицы полны народа. На меня, конечно, никто не обращал внимания. Моряк в Приморске, как вызнаете, не диковина. Но мне казалось, что все смотрят на меня, что всем все известно обо мне. Потому я старался не спешить, делал вид, будто прогуливаюсь. Но как только миновал центральную улицу и очутился в темном переулке, где свет падал лишь из окон, пошел быстрее.

Чтобы попасть ко мне домой, надо идти по Суйфунской до трехэтажного дома, там повернуть налево — и в гору по Корейской, почти до самой седловины Тигровой сопки, а оттуда уже шагов триста вверх. Дом мой хорошо виден с бухты.

Я запыхался и в седловине постоял немного. Мне хотелось приготовиться к встрече. Когда сердце немного успокоилось, я начал подъем. Не доходя нескольких шагов до дому, я остановился как вкопанный: в окнах было темно. Где Лариса? Как же я попаду в дом?

Я поднялся на вершину сопки, сел на камень, снял фуражку, вытер пот со лба, набил трубку н закурил… Я решил подождать. Внизу гудел город. Бухта сверкала огнями. Было тепло. Пахло морем. Небо черное, а звезды как золотые искры. Кажется, впервые в жизни я пожалел себя. «Вот, — думалось мне, — всюду жизнь, под каждой крышей счастливые люди…» Я тогда думал, что, кроме меня, все счастливы, что только моя жизнь дала трещину.

Я выкурил несколько трубок. В городе один за другим начали гаснуть огни. Ночь окутывала землю. Ночь была и в окнах моего дома. Еле различимым темным силуэтом торчал он у вершины сопки.

Я почувствовал усталость и решил отправиться обратно на корабль. Что же все–таки с Ларисой? Где она? Я встал и хотел уже пойти, но вспомнил, что у меня есть вторые ключи. Как я об этом раньше не подумал?

Когда до дома оставалось не более десяти шагов, мне послышались голоса. Я сразу узнал Ларису, зажал трубку в кулак и замер на месте.

— Нет, нет, — говорила она. — Уходите! Уходите сейчас же!

Мужской голос глухо ответил:

— Хорошо! Иду! А когда я увижу вас снова?

— Не знаю… Может быть, никогда. Идите! Мне холодно.

— А на концерт придете? — спросил тот же голос.

— Идите! Я не могу больше…

Я не слышал, о чем еще они говорили и говорили ли: я задыхался, в ушах звенело, дрожь охватила меня. В темноте я не видел его, но по голосу узнал. Это был музыкант, который аккомпанировал Ларисе в тот вечер, когда я привез ей кимоно.

Первой моей мыслью было кинуться вниз, где еще слышались его шаги… Но я тут же понял, что это глупо. Ну что мне с ним делать?.. Убить его? Да, в тот момент я мог убить его. А дальше? Что дальше? Кто виноват во всем? Я или она? Или мы оба? Я ни черта не соображал. Но стоять на месте не мог. Все–таки я кинулся вниз. Бежать было тяжело — ноги дрожали. Я добежал до центральной улицы, но музыканта нигде не было.

Яркий свет, толпа людей — все это отрезвило меня«Мне стало вдруг ясно, что он, в сущности, ни при чем, во всем виновата Лариса. «Беги к ней, — шептал мне какой–то внутренний голос. — Беги, не теряй времени!»

И я бросился обратно на Тигровую. Когда мы вернемся в Приморск, вы сами убедитесь, что значит пробежать с Камчатской до моего дома.

Ну вот, когда я подбежал к дому, сквозь кисею занавесей увидел Ларису. Она стояла перед трюмо. Закинув руки, покачивая локтями, она укладывала волосы на ночь. Задыхаясь от ярости, я перемахнул через ограду, чтобы ударом кулака вышибить стекло… Но мне вдруг стало смешно: «Какой же это из меня, Степки Кирибеева, Отелло?..»

Я постоял, затем сел на приступок, набил трубку и закурил. А когда сердце немного успокоилось, вошел в дом.

14

Обняв колени, Лариса сидела с ногами в углу дивана и, не глядя на меня, говорила:

— Ты сам виноват… Кто же оставляет молодую жену одну, да еще на такое время? У тебя там людей полон корабль. А у меня что? Этот противный дом на самой горе?.. Что ж… Я долго сидела в нем, как птичка в клетке… А потом вышла — и вижу, что есть жизнь, люди живут. А я?.. Да! Да! Ты не перебивай меня, я все тебе скажу, все!

Ты ушел в рейс, запер меня — и думаешь, что все сделал? Да? Нет, подожди. Ты думал только о себе! Ты считал, что главное — это ты, а я придаток к тебе, к твоей жизни. Не перебивай, я все знаю, что ты скажешь.

Она говорила без умолку. Я молча грыз мундштук и чувствовал то омерзение, то какую–то проклятую жалость к ней. Иногда я даже начинал соглашаться с ее логикой. «Действительно, я там был занят делом. А каково было ей здесь одной?» Затем эта змея, шептавшая о жалости, уползала, и шипела другая: мол, тем более она не должна была так себя вести, раз ты был занят делом да еще подвергался опасности. Кончала эта нашептывать, как появлялась третья: «А ты подумал, когда связывал с ней свою жизнь, что ты старше ее и что должен был сделать так, чтобы твои интересы были и ее интересами?»

Я с трудом удерживал себя от того, чтобы не наделать глупостей; меня то тянуло подойти к ней, обнять ее и решить все миром и лаской, то, каюсь, ударить!

Наступил уже рассвет, а мы все еще не ложились: говорили и говорили. В комнате было полно табачного дыма — я курил одну трубку за другой.

Я так устал, будто две вахты в тропиках отстоял, я мучительно искал выхода из проклятого положения. Она же то упрекала меня, то угрожала разрывом, то искала оправдания себе и если умолкала, то лишь на мгновение. На плечах ее была белая ангорская шаль с большими кистями.

Я впервые видел ее такой нестерпимо неприятной, и мне вдруг захотелось разрубить этот узел одним ударом — уйти. Уйти совсем из моего дома. Я понял, что все наши дальнейшие отношения будут пыткой.