Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

• Название: Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
• Автор: Петр Сажин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: Москва

В книгу Петра Сажина вошли две повести — «Капитан Кирибеев», «Трамонтана» и роман «Сирень».

Повесть «Капитан Кирибеев» знакомит читателя с увлекательной, полной опасности и испытаний жизнью советских китобоев на Тихом океане. Главным действующим лицом ее является капитан китобойного судна Степан Кирибеев — человек сильной воли, трезвого ума и необычайной энергии.

В повести «Трамонтана» писатель рассказывает о примечательной судьбе азовского рыбака Александра Шматько, сильного и яркого человека. За неуемность характера, за ненависть к чиновникам и бюрократам, за нетерпимость к человеческим порокам жители рыбачьей слободки прозвали его «Тримунтаном» (так азовские рыбаки называют северо–восточный ветер — трамонтана, отличающийся огромной силой и всегда оставляющий после себя чудесную безоблачную погоду).

Героями романа «Сирень» являются советский офицер, танкист Гаврилов, и чешская девушка Либуше. Они любят друг друга, но после войны им приходится расстаться. Гаврилов возвращается в родную Москву. Либуше остается в Праге. Оба они сохраняют верность друг другу и в конце концов снова встречаются. Для настоящего издания роман дополнен и переработан.

---

Но морей на свете много, и все они разные, в каждом свои богатства. Азовское богато рыбой и пищей для нее. Это вот и было отлично показано капитаном Беловым на его картах и приложенных к ним рисунках. Сделано все было просто, четко и ясно, и это не только увлекло, но и восхитило меня настолько, что я семь часов не разгибал спины.

Данилыч был прав: капитан Белов «одной шайкой двоих накрыл…». Море у него действительно было как в глазу.

Когда я оторвался от стола, то почувствовал бешеный голод. Нужно было куда–то пойти. Однако дома, кроме Боцмана и голодных «птичек», не было никого. Как же уходить? Где были мои хозяева? Больше всего беспокоило долгое отсутствие Данилыча — он ведь обещал скоро вернуться.

20

Я вышел за калитку — на берегу никого. Вернулся в дом, подождал немного и решил все–таки идти. Заперев дверь, я спрятал ключ в условное место и вышел на улицу. Недалеко от переулка Матросова чуть не столкнулся с Данилычем. Он был не один.

— Лексаныч, ты? — спросил он. — А мы к тебе. Знакомься! Это Семен, сын шкипера Стеценки с «Севера» — вон на берегу на валках сейнер стоить, видишь? Ему шпангоуты и кильсоны меняют.

Я сразу узнал в Семене того красивого, с цыганскими глазами паренька, которому дядя Андрий «давал прикурить».

— Слухай, — продолжал Данилыч, — Семена брательник в курорте на подсобке работаеть. Моторка у них есть. Зараз ходил с Семеном туда, смотрел. Посуда — на миллион! Но дают самое большее на десять дней. Потом сами на бичка пойдуть.

Я поблагодарил Данилыча за хлопоты и сказал, что это мне не подойдет: моторка нужна мне не меньше чем на месяц.

— Эх, — огорченно махнул рукой Данилыч, — а мы–то с Семеном думали решить твой крызис!.. Ну что ж, извиняй. Зараз выходить, шо Скиба решить, то и будеть. Больше взять негде!

Он опустил голову. Пока мы молчали, я смотрел на Семена Стеценко, а он на меня. Хороший парень!

— Шо ж мы стоим, як цапли в лимане? — сказал Данилыч, вскидывая голову. — Пошли «до Вани»!

«У Вани» было полно рыбаков. По темным лиловатым носам было видно, что «жидкий товар» у Вани не застаивается. Данилыч и Семен Стеценко были встречены как старые знакомые. Ваня, по–видимому, был человеком весьма расторопным, у него в палатке имелось все, что требовалось для одинокой души. На полках аппетитно посверкивали сало, помидоры, колбаса, сыр, консервы, а на стойке красовались малосольные, дразняще пахнувшие свежим укропом огурчики.

Признаться, я побаивался за Данилыча. Но все обошлось. Стеценко проводил нас до угла переулка Матросова: ему было там удобно сесть на автобус, он жил у нефтебазы.

Когда мы с Данилычем подходили к дому, он сказал:

— Добрый хлопчик этот Семен. Два раза на курорт бегал за моторкой. Цыц! — прикрикнул Данилыч на Боцмана, который ни с того ни с сего залаял на нас, подняв всех собак Слободки.

Данилыч пропустил меня вперед, а сам занялся калиткой. Марья была дома. Она сидела у беленькой стенки кухоньки и, несмотря на то, что сумерки уже все забрали в свои руки, перебирала купленные для солки синенькие — так здесь называют баклажаны.

21

На другой день, рано проснувшись и лежа в постели, я размышлял. О чем бы вы думали? Конечно, о жизни! Ведь такие мысли чаще всего приходят по утрам, когда не хочется вставать, или по ночам, когда сон не идет. Уже несколько лет я кочую по морям. В какие только уголки не забрасывали меня рыболовецкие суда, особенно на Дальнем Востоке!

Попадешь в иную бухточку, где десяток рыбацких хижин да несколько чумов — олешки, или собаки, или то и другое, и, конечно, ни газет, ни журналов. Люди живут от одного прихода судна из Владивостока до другого. Глухие места. Но сколько же там встречал я таких вот людей, как Данилыч, капитан Белов и Семен, каждый из которых готов без всякой корысти помочь, если видит, что человек стремится к делу нужному и полезному! И до чего же от этого хорошо и легко на сердце! В самом деле, как не радоваться? Всякий раз, попадая в новое место, к незнакомым тебе людям, с первых минут чувствуешь себя одиноким. Но не проходит и дня, как ты уже видишь, что и тут, в глухом месте, живут прекрасные люди, беззаветные труженики, герои в истинном смысле слова, готовые в любую стужу, в любой ветер кинуться в осатанелое море, если надо спасти человека или общественное добро…

Вот и здесь я нашел хороших людей, с которыми не пропаду. С этой мыслью я легко вскочил с постели и пошел на море.

Злая, как стая голодных волков, отара зеленых волн так катала меня, что я с трудом выбрался, но зато чувствовал себя после моря очень бодро и тут же пошел в «Красный рыбак». Пошел голодный. Данилыча дома не было, а хозяйки я стеснялся, и как мне ни хотелось выпить хоть глоток горячего чаю или кофе, я не решился просить у нее. Зря, конечно! Ведь у меня в чемодане лежало несколько пачек кофе, сахару, сыр, копченая колбаса, конфеты, ну чем не завтрак? Уленшпигель говорил, что «и колбаса — приятное общество для одинокой души».

Скиба стоял на крыльце правления колхоза. Прищурив «манэсенькие очи», держа руки в карманах галифе, в надвинутой на глаза военной фуражке, он смотрел на море. Увидев меня, он повернулся и пошел к себе.

Сделав вид, что не замечает моей протянутой руки, Скиба, стоя за письменным столом (этим он хотел подчеркнуть, что разговор будет коротким), сказал в ответ на мое приветствие:

— Здравствуйте! — Не делая обычной для него паузы, продолжал: — Шо ж вы прийшлы, когда я ще позавчера казав, шо не можу дать вам шлюпки… Ну не можу, и всэ! — с раздражением сказал он. — Надо було з Москвы, как полагается у людей солидных, отношение или там заяву… Мы б с МРС спланировали… А шо ж вы, як с неба свалились. А тут бичок скоро пойдеть… Ну шо мне з вами воду в ступе толочь? Не можу, и всэ!

Он отвернулся к окну и пустил такую струю дыма, что в комнате стало темно. Я был в полном недоумении: неужели Маркушенко не говорил с ним?

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — подумал я, выходя из кабинета Скибы. Очутившись на крыльце правления, я потянулся за второй папироской, чего раньше не позволял себе натощак. Только я затянулся, как услышал за спиной голос Скибы.

— Слухайте! — сказал он. — Куда вы спешите?

Я вскинул на него глаза.

— Шо вы, — продолжал он, — не можете недельки две отдохнуть, а? Позагорайте, фрукту покушайте… Такую фрукту, как наша, в Москве ни за какие деньги не купишь! А недельки через две мы закончим план, тогда я сниму сейнер — валяйте хоть в Таганрогский, хоть в Арабатский залив… Можете аж до Керчи ходить! Га?

— Нет, — сказал я, — я не на курорт приехал.

— Ну, як знаете, — махнул он рукой, — дело хозяйское.

Я направился к выходу.

— Слухайте! — снова остановил он меня. — А может быть, вы с нами на бичка сходите? Я могу поместить вас на флагмане. А?

— В другой раз с удовольствием, — сказал я, — а сейчас не могу.

— Ну, как знаете, — пробормотал он, повернулся и пошел в свой кабинет.

И опять не успел я сделать и десяти шагов, как снова услышал крик Скибы: «Слухайте!» Опять Скиба пытался дипломатничать, но я был непреклонен. Несколько раз он останавливал меня одним и том же словом, которое он произносил каким–то тупым и скрипучим голосом. Вскоре до него дошло, что я раздражен, и он перестал изображать из себя министра иностранных дел колхоза «Красный рыбак» и сказал совсем незнакомым мне, не скучным и не веселым, а каким–то решительно–отчаянным голосом:

— Слухайте! Шо, если я дам вам не баркас, а моторку, а человека вы сами договорите? Га? Ну того… Тримунтана… А? Он моряк о!

Скиба поднял большой палец на уровень своих глаз и хитренько, чуть заметно улыбнулся.

— А шо вон безногий, — продолжал он с нарастающим пафосом, — так это чепуха. Он любого хлопца за брючный ремень заткнет. Ну как, а?

Я промолчал, хотя предложение Скибы меня вполне устраивало и цену Данилычу я уже знал. Но надо же было выдержать «характер»!

— Ну шо? — теряя терпение, спросил Скиба. — Шо, и это вас не устраивает? Берите! Мотор новый, шлюпка богацкая, а?

Больше тянуть нельзя было, и я сказал:

— Ладно!

— О це добре! — воскликнул он. — Зараз иду з вами на склад, поглядите, какую красавицу даем вам.

Когда мы шли к складу, Скиба, словно позабыв то, о чем мы только что говорили, сказал:

— Зачем вам надо было беспокоить товарища Маркушенку? Га? Неужели мы з вами лично не могли решить все по–хорошему, так, культурненько? Шо вы думаете, я не дал бы вам моторки? Добра–то! Я ж не жадный. Порядок должен быть для всех. Шо вы пошли до Маркушенки, это ничего — вы человек приезжий, ученый. Мало ли разговоров у ученого с секретарем горкома партии! А вот чего надо было хозяину вашему до секретаря, як дудаку, скакать? А?

Я ничего не сказал Скибе, так как он закончил свой монолог в тот момент, когда мы вошли в сарай и я увидел на стеллажах катер. Он был не больше двухпарной шлюпки, но действительно красавец. Судя по виду, катерок должен быть мореходным, то есть не бояться волны и свежего ветра. Мотор был снят с него и лежал отдельно, в ящике, обернутый в вощеную бумагу, густо смазанный консервационным маслом. Мне захотелось сразу же распаковать его, протереть, поставить на шлюпку — и в море!