Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

• Название: Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
• Автор: Петр Сажин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: Москва

В книгу Петра Сажина вошли две повести — «Капитан Кирибеев», «Трамонтана» и роман «Сирень».

Повесть «Капитан Кирибеев» знакомит читателя с увлекательной, полной опасности и испытаний жизнью советских китобоев на Тихом океане. Главным действующим лицом ее является капитан китобойного судна Степан Кирибеев — человек сильной воли, трезвого ума и необычайной энергии.

В повести «Трамонтана» писатель рассказывает о примечательной судьбе азовского рыбака Александра Шматько, сильного и яркого человека. За неуемность характера, за ненависть к чиновникам и бюрократам, за нетерпимость к человеческим порокам жители рыбачьей слободки прозвали его «Тримунтаном» (так азовские рыбаки называют северо–восточный ветер — трамонтана, отличающийся огромной силой и всегда оставляющий после себя чудесную безоблачную погоду).

Героями романа «Сирень» являются советский офицер, танкист Гаврилов, и чешская девушка Либуше. Они любят друг друга, но после войны им приходится расстаться. Гаврилов возвращается в родную Москву. Либуше остается в Праге. Оба они сохраняют верность друг другу и в конце концов снова встречаются. Для настоящего издания роман дополнен и переработан.

---

«Три креста, три креста», — скандируя про себя эти слова, я перебирал приходившие на ум новые догадки. Но разум — жестокий контролер фантазии. Он отвергал все, что приходило на ум. «Что же тогда?» — спрашивал я себя после очередного предположения. «А может быть, — думал я, — капитан Белов, как все грешные, взял здесь хороший улов и решил отметить богатую рыбную отмель, а чтобы скрыть от любопытных истинное значение трех крестов, поставил возле них вопросительный знак?» Эта мысль показалась мне близкой к истине. Хотя я не считал капитана Белова обыкновенным промысловым волком, которому главное — «взять рыбу», но вместе с тем невольно думалось, что он при всем его стремлении к высокой культуре рыболовства был прежде всего человеком земным: план и ему нужно выполнять.

Данилыч, когда я высказывал ему свои догадки, молча крутил медный ус, затем качнул головой.

— Видишь ли, Лексаныч, — сказал он, — если б кто другой, не Мыкола, поставил эти кресты, можно было думать, шо они навроде как узелочки, какие бабы «на память» вяжут на платках… А Мыкола — хлопец непростой. Тут он шо–то зробил! А шо? Ему известно, а нам гадать! Ты вот, Лексаныч, человек ученый, тебе и загадка дана. Ты гадай ее, а я пока закину удочку, может, бичка или там чопиков достану…

45

Данилыч натаскал полную сетку крупных головастых бычков, а я так ничего толкового и не сделал. Эх, до чего же примитивны приборы биологов! Геологи, топографы, ботаники, географы, археологи ходят по земле, вооруженные до зубов, и в свои тайны вторгаются без страха и сомнения. А мы? Мы тоже, как говорится, «богом не обижены», и у нас не Мафусаилов век: есть кое–что и у нас, например «Витязь» — отличнейшее, оборудованное совершеннейшими и, не боюсь сказать, даже уникальными приборами судно. «Витязь» плавает на Тихом океане. Недурные суденышки распахивают и другие моря. Но вот тут, на Азовском, нет специального экспедиционного судна и, к сожалению, нет в обиходе и портативных современных приборов. Что делать? Хныкать?

Или смотреть, как Данилыч таскает серебристых судачков с плотным брусковатым телом? Нет! Не выходит одно, надо пробовать другое! На дне моего походного мешка из нерпичьей шкуры, не раз сослужившего хорошую службу, лежат легкая водолазная маска и ласты. Это была пока еще новинка, вызывавшая зависть многих исследователей морской фауны и флоры, любителей подводной охоты. Мне дал их с собой мой научный руководитель профессор Сергейчук. Перед отъездом из Москвы я несколько раз ездил к нему на Николину гору и там, на Москве–реке, под руководством профессора научился пользоваться маской. Увидев меня в маске и ластах, Данилыч забыл про удочку, которую какой–то проворный судачок вырвал у него из рук.

Я опускаюсь в воду. Данилыч кричит мне, чтобы я достал удочку. На крючке оказался судачок, которого местные рыбаки называют «секретом». Он вертелся в воздухе как бешеный. Я лег на воду и поплыл, старательно вглядываясь в толщу воды. На моих губах, очевидно, еще держится улыбка, потому что я плохо сжимаю рожок для дыхания, а перед мысленным взором все еще торчит крохотный, с белым, нежным пузиком и стеклянными глазами судачок «секретик». «Как ловко он утащил у Данилыча удочку! А ведь маленький, не больше уклейки!» Секрет… «А не в нем ли секрет трех крестов?» — проносится у меня в голове еще робкая мысль.

46

Профессор Сергейчук не зря нахваливал свой легкий водолазный аппарат: через желтоватый, как фотографический светофильтр, иллюминатор маски было отлично видно все. Стекло, вероятно, обладало оптическим фокусом, который избавлял предметы, находящиеся в воде, от искажения. Перед моими глазами природа моря, или, как говорят биологи, «пищевая цепь», представала в натуральном виде. Как одно из многочисленных звеньев этой цепи попали в поле зрения бычки. Будто несчитанные отары овец, они едва приметно для глаз двигались то вперед, то назад. Они, очевидно, кормились; под ними на необозримых полях жирного илистого дна располагались огромнейшие колонии моллюсков, синдесмии и балянуса.

Я вздрогнул от этого открытия. «Ну, конечно, — подумал я, — вот где скрывается секрет трех крестов капитана Белова!»

Обозревая бычковую мель, я плыл дальше. Место было очень интересное: Белосарайская коса с северо–запада, а Долгая с востока образуют здесь переём в теле моря, похожий на горло бутылки. На север от этого переёма тянется Таганрогский залив. После обследования Темрюкского залива мне надо бы сходить через это горлышко к донским гирлам. Чует мое сердце: там столько интересного встретится! Но вот успею ли я? Придется еще побиться над разгадкой секрета трех крестов. Вряд ли капитан Белов обозначил тремя крестами только бычковую отмель! Я думаю, что тут скрывается что–то еще и, быть может, самое неожиданное! Иначе зачем было ему ставить возле трех крестов вопросительный знак?

Увлеченный этими мыслями, я продолжал плавание, забыв о времени. Неподалеку от меня шныряли судачки, поблескивая белыми брюшками, а тарань и селява словно резали воду своими серебристыми тельцами, похожими на лезвия. Несколько мелких севрюжек, остроносых и усатых, похожих на волжских стерлядок, сначала испуганно проскочили перед иллюминатором, но затем, словно убедившись в том, что я их не съем, зашли с другой стороны и долго глядели на меня, затем отвалили в сторонку, подержались немного там и шмыгнули куда–то в морскую серую муть. А бычковая отара, то шевелясь, то замирая, ползала по дну, и мне казалось, что ей нет конца.

«Почему же, — думаю я, — ловцы «Красного рыбака» пошли на юг, а не сюда? Неужели капитан Белов держит это место в секрете? А может быть, белосарайское скопище бычков — «личный резерв капитана Белова»?»

Пробежавший по телу озноб заставил меня подумать о возвращении на шлюпку. Я поднял голову и увидел метрах в двухстах от себя нашу славную калабуху. Данилыч махал мне кепчонкой и, по–видимому, кричал что–то, а что, я не мог расслышать: шлем наглухо закрывал уши.

Я энергично заработал руками и ногами, чтобы согреться. Данилыч продолжал что–то говорить, показывая на живот и рот. «Ага, — подумал я, — пора обедать!» Только с помощью Данилыча я взобрался на лодку.

— Ну шо? — спросил он.

Я с трудом отдышался, а потом рассказал о чудесах, какие увидел под водой.

Данилыч всплеснул руками.

— Ай да Мыкола!.. От орел! Скажу я тебе, Лексаныч, тут у него не простая захоронка, он шо–то богацкое задумал! Я ж говорил тебе, шо капитан Белов опыты на море ведет, и, видно, не простые. А чего он там робит, не говорит, ни–ни… Как ни спрошу: «Шо ты, Мыкола, там на море робишь?» — он плечи подыметь и меня спросить: «А шо ты, — говорит, — каждый год делаешь на винограднике?» Чего ему на это скажешь? Известно, шо люди делают на винограднике, а он давай байки заливать, шо «море — это як сад, как походишь за ним, так и уродит». Чудно!.. Я думал, шо он, как Скиба, смеется с меня. Ить Скиба, энтот жлоб, шо выкинул? Пустил байку, шо я книги вверх ногами читаю… Ну не жлоб? А с чего пустил такой слух? Манилом я его обозвал, вот с чего.

— А что значит Манил? — спросил я Данилыча.

— Как же, Лексаныч, задумал он тут в один год из Слободки сказку Эльдораду исделать. Начал он об этом на собрании говорить. Кое–кому это нравилось… Был тут у нас до Маркушенки секретарь горкома Цюпа, он любил, когда на собрании богацко говорили. Ну, а если кто скажеть, шо мы цей план будемо выполнять под руководством товарища Цюпы, он тильки шо на небо не возносился. А де она, сказка, когда после войны у хатах свету не було, по воду за версту ходи, за билым хлибом надо было с ночи в очереди стоять; керосину в лавках ни–ни… Уголь! Поймай машину, дай шоферу тысячу карбованцев в зубы, он тебе с Донбасса привезеть… В пятьдесят четвертом году приихав до нас секретарь обкому, собрал неочередную конференцию и снял Цюпу. Да еще как! Манилом назвал его. Ну, тут все говорять: «Манила да Манила». А шо це, я не знав. Спросил Мыколу. Он принес мне книгу Гоголя, сочинение «Мертвые души». «На, — говорит, — почитай и узнаешь, кто такий был Манила».

Для меня, Лексаныч, читать — не то шо сетки сыпать… Но прочел я. Прочел и чую, шо быдто вырос, быдто на двух ногах хожу… Вот книга — на миллион! Два раза прочел и заплакал. Эх, думаю, хороша Советска влада, да рано я народился: не успел уму научиться — все мое детство у куркуля пропало. Вон теперь не только хлопчики, но и девочки, да не только те, шо способные, а и те, шо рассамые обыкновенные, — все учатся, в люди выходят… Эх, думаю, поучиться бы мне, да… Эх и пошла бы жизнь! Теперь тильки и жить!

…Пришло собрание, и от Скиба опять встаеть и давай про планиду, про Эльдораду свою, как кочет на зорьке. Не стерпел я, Манилом назвал его. Шо тут было!.. С тех пор пошел он всякие байки распускать: ишо книги я вверх ногами читаю и шо пью… А я его критикой, как морского кота, сандолью — раз, и ваших нет!

Как он ни вертелся, а народ заставил его колонки поставить, клуб отстроить, торговлю привесть в порядок… Вот, Лексаныч, как оно было! Вот на его место Мыколу бы. Но нет! Мыкола як вон та птиця: он и по земле пройдет — почуешь, и в небо взовьется…