Александра Созонова - Красная ворона

• Название: Красная ворона
• Автор: Александра Созонова
• Жанр: Сказка

Роман написан в соавторстве с дочкой (в большей степени её, чем мой). В отличие от первого («Nevermore, или мета-драматургия (повесть о любви и о смерти)») выдуман от и до, творился с упоением. Жанр неопределенный — и сказка, и мистика, и эзотерика. Из отзыва: «Очень неоднозначное произведение. Начинается нарочито упрощенно, легко: дети, сказочные существа… Кажется — самое обычное фэнтези, какого сейчас много. Но чем дальше читаешь, тем яснее за сказочным антуражем проступает глубокое философское произведение. Слоёный пирог из смыслов, где один слой плавно, почти незаметно перетекает в другой, а все вместе — превращаются в совершенное кольцо Мёбиуса…»

---

— Финита!..

Вопль был резким и неожиданным. Видимо, я задремала на мягком ворсе, пристроившись щекой на огромную когтистую лапу тигра, в тишине и тепле, вымотавшись с дороги. Проснувшись, не сразу сориентировалась, кто я и на каком свете — так подействовала непривычная обстановка.

— Ты первая!

Разлепив веки и определив, что обращено это не ко мне, я решила подремать еще пару минут — пока будет длиться процесс восхищения благодарной натурщицы своим портретом. Но раздавшийся визг вышиб остатки сна.

— Это не я! Это какое-то чудовище! Да как… да как ты вообще посмел! Ничего общего!..

Анжелка не просто визжала — она выражала негодование всем телом: и покрасневшим (и враз подурневшим) лицом, и острыми вздернутыми плечами, и вздыбившимися лопатками, и мурашками на ягодицах, и даже ступнями с ярко-синим педикюром, копытами платформ долбившими пол.

«Вот такой бы ее нарисовать, а еще лучше — изваять!» — подумалось мне.

— Столь бурная реакция означает, что получился шедевр, — Рин был невозмутим и лишь слегка посмеивался.

— Да ты!.. Подонок, козел! Чтобы я никогда, слышишь — никогда тебя больше не видела! И номер мой забудь!.. И денег за сеанс мне с тебя не надо… подавись ими! Мазила злосчастный!..

Повизгивая и изрыгая из розовых губок жаб, скорпионов и змей, Анжелка принялась одеваться. Но получалось у нее медленнее, чем раздевание. Видимо, ждала, что остановят — извинениями и поцелуями, охладят обожженное самолюбие. Но Рин не сдвинулся с места. Он не смотрел в ее сторону, любовно подправляя что-то в свеженьком шедевре. Лишь захлопнувшуюся со стуком дверь сопроводил лаконичным:

— Дура.

Я восстала с ковра, разминая затекшие конечности.

— Ну и чем, интересно, она тебя так привлекла?

— Ничем. Она не из моей свиты, не из квартета. Банальная стерва, каких мильон. Но именно с той фигурой, что мне нужна. И выражение глаз интересное — оно-то и подсказало зерно образа.

Я обошла его со спины и с любопытством воззрилась на полотно, вызвавшее такую вулканическую реакцию. Нагое тело модели было передано очень точно. Оно казалось живым и дышащим. Хрупкие лодыжки, перепад от бедра к талии, длинные пальцы… Только пальцы подносили ко рту не виноградины, а гроздь ярких жуков. И не совсем ко рту — к клюву. Поскольку венчало прекрасное тело, со всеми его изгибами и переливами, уродливая птичья голова: то ли грифа, то ли стервятника. Воспаленно-багровая шея поросла редким белым пухом. Кривой и словно отполированный клюв смотрелся гордо и грозно, а круглые лимонные глаза взирали подозрительно. Анжелкино выражение было схвачено точно, хоть и утрированно.

— Неудивительно, что она так обиделась!

— Тебе не нравится?

Казалось, его мало интересовал мой ответ: вопрос был задан рассеянным тоном, в процессе протирания ацетоном заляпанных краской пальцев.

— Нравится. Но ведь не я послужила моделью, поэтому могу судить непредвзято. Думаю, особенно ее обидело сходство. Не тела — телом ты ей только польстил, но неких внутренних струн. Быть может, пороков.

Я осторожно коснулась пальцем фигуры на холсте. Она выглядела настолько живой, что ожидалось ощутить тепло. И тут же ойкнула: краска еще не высохла, и осталась вмятинка. Рин нахмурился.

— Прости…

Не ответив, он выбрал из кисточек самую маленькую и принялся осторожно колдовать над моей отметиной. Затем удовлетворенно откинул голову и прищурился:

— Так даже лучше: маленький шрам на боку. След от клюва соперницы.

— Значит, ты теперь у нас художник? — глупо спросила я. — Не помню, чтобы ты рисовал в детстве. Или лепил.

— Нет, я творец. Это гораздо больше.

— А в чем разница?

Он пожал плечами.

— Поживешь — увидишь. Но не пора ли показать тебе дом?

— Давно пора!

— Лады. Только возьмем еще одного спутника за компанию.

Рин шагнул к холсту и, не касаясь, провел пальцами вдоль хищного клюва. Затем наклонился и подул в желтый глаз. Я точно знала, что за этим последует, хоть и видела подобное впервые.

Изображение стало обретать глубину и объем, становилось все более рельефным. Размытый и непрописанный фон уходил назад, а фигура все больше выпячивалась из рамы, пока не перекинулась через нее и не рухнула на ковер. Издав птичий клекот, творение поднялось на ноги, оказавшись выше и меня, и Анжелки, послужившей прототипом, и даже Рина. Гроздь жуков, зажатую в пальцах, существо отшвырнуло прочь, и насекомые принялись расползаться по полу, добавляя в рисунок ковра новые яркие пятнышки. Резко и незнакомо запахло — видимо, от страха жуки выделяли защитные ферменты.

— Получилось! — Брат, ликуя, затряс мне плечо. — Веришь ли, в полной мере вышло впервые! До этого они только шевелились, издавали какие-то звуки, но чтоб выйти из рамы — это в первый раз! Ну, не чудо ли?..

— Самое чудесное чудо! Поздравляю!

Я не сводила глаз с ожившего шедевра, стараясь, правда, держаться на безопасном расстоянии.

— А будь ты ребенком, взлетела бы сейчас к потолку от радости, — брат покосился на меня с сожалением.

— Я и так очень рада. Просто выражаю свои чувства по-другому. Катализатор! — вспомнила я. — Помнишь, ты говорил?..

Птице-женщина громко щелкнула клювом, и я отскочила в испуге.

— Кат-та-лизаторрр! — отчетливо проорала она скрипучим голосом. — Добр-ро по-ожаловать!

— Не бойся. Лучше познакомься — это птица Гаадри!

Он отвесил шутливый поклон своему творению. Творение ответило тем же.

— Птица Гаадри — это катализаторр! — передразнила она. — Катализаторр — это птица Гаадри!

— Ох, и голосок, — поморщился Рин. — Не учел совсем, каюсь, звуковую составляющую. А теперь, увы, поздно. Ну, что — на экскурсию? Зажмурься, поскольку нужно начинать со входа.

Он ухватил меня за руку. Я послушно зажмурилась — за что поплатилась тотчас, едва не расквасив нос на крутой лестнице. Гаадри шагала за нами, судя по громкому стуку за моей спиной (брат зачем-то скрестил женскую ступню с платформой босоножки).

Когда мне позволили открыть глаза, я ахнула. Бедный наш холл! До моего отъезда в Англию здесь было вполне уютно. Но от изысканной простоты, над которой трудился дорогой дизайнер, мало что осталось. На полу валялись звериные шкуры вперемешку с циновками. Стены были размалеваны синим и золотым, а поверх краски исписаны символами, пиктограммами и граффити. На длинных медных гвоздях висели маски — и африканские, деревянные, и венецианские, фарфоровые, и посмертные, гипсовые. Без масок и граффити осталась лишь одна стена — по ней летели черные слоны над безбрежным океаном на фоне заката с зеленым лучом.

— Ну, как тебе?

— Кошмар.

— Лестная оценка моих скромных способностей.

— А ведь он считает себя гением, и убедить его в обр-ратном нет никакой возможности!

Птичка явно была с характером. Ни следа почтения, не говоря уже о естественной благодарности твари своему творцу.

— Считаю. Больше того: уверен на все сто. Ты, между прочим, живое свидетельство моей гениальности! — Он звонко щелкнул Гаадри по клюву, отчего та недовольно крякнула, встопорщив пух на шее.

— Живое, живое. Надеюсь, мне не гр-розит участь чучела или начинки подушки!

— Зависит от степени твоей почтительности. Ну что, поехали дальше?..

Рин не пощадил ничего. В нашей просторной кухне под потолком болтались неодетые манекены с растопыренными конечностями и пыльными глазами. Столы и шкафчики украшали нарисованные черти, поджаривавшие на вертелах грешников и приготовлявшие из них разные прочие блюда. Потолок был черен, в отблесках адского пламени. Не то что готовить — просто находиться здесь было жутко.

В папином кабинете росли деревья, прямо из пола. Мебель Рин оставил, и могучая пальма вздымалась из центра дивана, а кресло обвивали плющ и дикий виноград. На люстре вниз головами росли фиалки и рододендроны. Эти перемены мне понравились: Рину удалось то косное, властное и внушительное, с чем всегда ассоциировался у меня кабинет отца (в который, впрочем, я заглядывала от силы пару раз), преобразить в живой кусочек лета. Уходить из зеленого оазиса не хотелось, но брат потянул меня дальше.

Мою комнату Рин не тронул, что порадовало: значит, надеялся, что я вернусь. Не совсем забыл, но иногда даже думал.

Бассейн он превратил в свою спальню. Посередине лазурной воды покачивался на цепях плот. Его покрывали спортивные кожаные маты, а узкая доска соединяла с бортиком — видимо, чтобы не мокнуть перед сном. На этом дизайн заканчивался. На вопрос о причине подобной скудости воображения Рин пожал плечами:

— Я здесь сплю, это мое личное пространство. Никого не вожу — ты и Гаадри исключение. Стоит ли позерствовать перед самим собой?

Но была и вторая спальня — в бывшем будуаре родителей. Большую часть пола занимал огромный круглый матрас. Здесь преобладали золотисто-коричневые тона, а стены украшали виды вечернего средневекового города, перемежаемые старинными тусклыми зеркалами в бронзовых рамах.