Александра Созонова - Красная ворона

• Название: Красная ворона
• Автор: Александра Созонова
• Жанр: Сказка

Роман написан в соавторстве с дочкой (в большей степени её, чем мой). В отличие от первого («Nevermore, или мета-драматургия (повесть о любви и о смерти)») выдуман от и до, творился с упоением. Жанр неопределенный — и сказка, и мистика, и эзотерика. Из отзыва: «Очень неоднозначное произведение. Начинается нарочито упрощенно, легко: дети, сказочные существа… Кажется — самое обычное фэнтези, какого сейчас много. Но чем дальше читаешь, тем яснее за сказочным антуражем проступает глубокое философское произведение. Слоёный пирог из смыслов, где один слой плавно, почти незаметно перетекает в другой, а все вместе — превращаются в совершенное кольцо Мёбиуса…»

---

— Своего носа?! Признак мудрости — желать жить в мире без эмоций и страстей, без слез и восторга, выверенном по линейке? Скажи, ты сам хотел бы оказаться на месте тех, над кем собираешься провести свой вселенский эксперимент?

— Хотел бы, и даже больше, чем ты можешь себе представить. Покой и бесстрастие, и никаких тебе перепадов от скуки и уныния до ярости или бешенства. В моей душе стало бы чисто, тихо и просторно — как здесь, — он кивнул на окно, — в этом поле, где тебе так полюбилось гулять.

— И за это ты откажешься от своего дара, своей уникальности?

— А что эта уникальность дала мне? Осознание, что ты демиург, почти равный подмастерьям Йалдабаофа, не сделало меня счастливее ни на йоту. Могу по пальцам пересчитать дни и часы, когда мне было по-настоящему хорошо.

— Ладно, пусть. Но подумай о других! Мне, к примеру, только в страшном сне может привидеться подобное. Ни себе, ни своим детям не пожелаю мира без взлетов и падений, без борьбы и страстей, без гениальности и творчества.

— Я думаю о других. За время странствий я насмотрелся на столько несчастий, бед и трагедий, сколько ты не увидишь и за сто лет сытой спокойной жизни в уютном коттедже с супружником-адвокатом. Тебе ли спорить со мной, безгрешная маленькая душа? Да за один закон взаимо-пережевывания, когда красивейшее и сложнейшее существо вроде ягуара хрустит костями не менее красивого и удивительного творения — антилопы, стоит основательно потрясти этот мирок! Не говоря уже о процедуре размножения, сотворенной не без злобной насмешки, или отвратном облике лишенных души плотских оболочек.

— Опомнись, Рин! Разве не прекрасное, не чудесное — показывал ты мне два дня назад? Сейчас говоришь не ты, а твоя злость и обида.

— Как можно отделить одно от другого? Моя злость — это тоже я, как и моя доброта. К тому же я вовсе не зол сейчас. Посмотри внимательней: твой брат спокоен, абсолютно спокоен, а значит, прав. Я всегда оказываюсь прав, разве не так?

Рин действительно больше не пылал. Напротив, мне показалось, что температура его ниже, чем полагается. Дыхание выровнялось. Очищенная от крови кожа была прохладной — как у теней, с которыми я играла в детстве — и уже не желтой, а матово-белой. Брат не горел и не волновался — холодное равнодушие сковало черты. И от этого стало совсем худо.

— Хорошо, Рин. Я сейчас уйду и никогда не буду тебе надоедать, никогда ни о чем не попрошу. Пусть душа моя маленькая и сытая, не буду спорить. — Я старалась говорить спокойно — упаси бог сорваться на истерику или плач. — Только одна просьба: не делай того, что ты задумал. Пожалуйста! Это будет неправильно, это будет очень большое зло. Ты болен сейчас — не знаю, душой или телом, или душой и телом. Очень болен. Когда выздоровеешь, сам ужаснешься своему замыслу, поверь мне.

— Не трать на меня свое красноречие, Рэна. Уходи — так будет лучше всего.

Мертвенный голос. Веки закрыты, но глаза под ними уже не дергаются. Покой — словно и его успел коснуться своим крылом ледяной Северный Ветер. Что для одержимого бредовой идеей демиурга чьи-то крики, просьбы и слезы? Пусть даже родной сестры. Примись я сейчас делать харакири тупым кухонным ножом, Рин лишь брезгливо скривит губы, как при встрече с чем-то некрасивым или плохо пахнущим, и отвернется. Да нет, и отворачиваться не будет — ведь глаза его закрыты.

— Рин, ты антихрист. Я сейчас это поняла. Мой брат — антихрист. Смешно, правда? Дико смешно.

Брат рассмеялся, словно в подтверждение моих слов — мертвенно и искусственно.

— Ты слишком высокого мнения обо мне. Мой ранг пониже.

— Да нет же. Тебя следовало бы убить прямо сейчас — во имя человечества. Придушить подушкой, пока ты слаб и незряч. Но я не смогу. Я жалкая и трусливая. И слишком тебя люблю.

Затеплив керосиновую лампу, я собралась и оделась.

— Я ухожу, Рин.

Он не ответил.

Было очень тихо. Брат уже не сидел, а лежал навзничь, не двигаясь.

— Тебе плохо?

— Нет, — еле слышно отозвался он. — Хорошо. Дивно, как хорошо.

— Тогда встань или хотя бы открой глаза!

— Не трогай меня, Рэна.

Я шагнула к двери. Но не смогла заставить себя ее открыть. Да, он чудовище, он антихрист. Но он болен, очень болен! Что если жуткая репетиция конца света вытянула все силы, и он умирает? Или слепнет, теряет зрение — ведь с глазами явно творится что-то ужасное.

«И слава богу, что слаб и болен, и чудесно, если умирает, — откликнулось мое рациональное «я». — Ведь в таком случае апокалипсис отменяется. Дурочка, уходи, не медли!»

«Если я уйду, то точно сойду с ума. От страха. От двух диких страхов: ожидания, что вот-вот нагрянут четыре бешеных ветра и сметут мой мир, и мысли, что мой брат умирает во тьме и одиночестве».

Я медленно стянула куртку и шапку.

— Я уеду завтра, Рин. Или послезавтра — когда ты встанешь. Хочу убедиться, что ты не надорвался и не заболел.

— Дело твое.

Притушив до крохотного огонька свет лампы, устроилась в гамаке и попыталась заснуть. Но сон не шел. Неудивительно — после пережитого кошмара…

— Рин!

— Да?

— Помнишь, как в деревне ночью я хныкала от страха, не давала тебе уснуть, и от досады и злости на меня ты сотворил свое первое чудо?

— Помню.

— Похоже, сейчас я тоже примусь хныкать. Как тогда. И уснуть тебе будет проблематично.

— Поплачь, если от этого легче. Только вот чудес больше не будет.

Мне показалось, или интонации стали другими? Теплыми. Человеческими…

Не смея поверить, я тихо пробормотала:

— Самым большим чудом из всех, что ты когда-либо сотворил, будут слова: «Я пошутил, Рэна. Я устроил этот спектакль для тебя».

— Я не шутил. Я устроил этот спектакль для себя.

«Спектакль! О Господи…»

— Да-да, Рин, продолжай!..

— Если точнее, то был черновик. Который никогда не станет беловиком. Ты напрасно испугалась: подобное не может произойти в реальности. Ты, видимо, плохо слушала меня вчера. Или ничегошеньки не поняла.

— Я идиотка, Рин, — щекотная влага заструились по скулам, заполняя уши. — Я плохо слушала, я ничего не поняла — только скажи еще раз, что этого не будет в реальности.

— Этого не будет в реальности, поскольку не может быть. Я не антихрист и даже не младший брат демиурга. Все, что я сделал — выплеснул свою тьму, накопившуюся за годы: уязвленное самолюбие, досаду, ярость, зубовный скрежет кромешного одиночества. Сотворил четырех колоритных ребят, чем-то похожих на незабываемого вражину Норд-оста. Велел им почистить нашу многострадальную землю и бедное, погрязшее в грязи человечество, но на самом деле они очистили меня. И только.

— Господи, Рин!.. — Слезы, бурные, как весенние воды, не давали выговорить. — Я ведь едва не спятила… Боже…

— Но я никак не светлый и не добрый, Рэна. Родился без крылышек и белого оперения, и за годы жизни они у меня не выросли. Будь у меня силы сотворить апокалипсис по-настоящему, возможно, я бы это сделал. Слишком уж оно достало меня — творение старикашки Йалдабаофа и его команды.

— Но ведь она… Еллоу… сказала, что в полярностях есть смысл… Может, ты еще не увидел… не понял?..

Я ожидала насмешки или возмущения, но Рин отозвался кротко:

— Может быть. В любом случае, прости, Рэна, что это действо разыгралось в твоем присутствии. Я по-прежнему не могу творить крупные чудеса без катализатора. Простишь?..

Ответить я не могла: рыдания сотрясали, словно приступ эпилепсии. Такого не бывало даже в детстве. Огромное облегчение, невыносимое счастье — несло и обрушивало все во мне водопадом…

Рин терпеливо пережидал этот шторм, от которого трясся гамак, дрожали и отсыревали стены его избушки.

Наконец, я кое-как успокоилась.

— Да, Рин. Тебе сейчас хорошо?

— Мне хорошо.

Утром брат выглядел спокойным и умиротворенным, хотя по-прежнему не вставал и не открывал глаз. От еды отказался, сделал лишь несколько глотков горячего травяного чая.

Я затеяла уборку, щебеча и порхая на крыльях вчерашней радости. Первым делом подняла с пола сломанный костяной медальон с повешенным. «В мусор», — равнодушно распорядился Рин.

Мало-помалу радость сменилась беспокойством. Когда и к вечеру брат не поднялся, встревоженная не на шутку, предложила вызвать «скорую». Осознав, что до избушки доберется только вертолет, тут же нашла иной вариант: нанять мужчин на станции, которые перевезут его на санях до моей машины, а я быстренько домчу в одну из московских больниц.

— Прошу тебя, не упрямься, Рин! Ты ведь можешь ослепнуть.

— Все хорошо, Рэна. Езжай домой — со мной все в порядке.

— Даже не думай! Уеду, только если ты выздоровеешь или согласишься лечь в больницу. К тому же дома меня никто не ждет.

Мои — муж и мальчишки — должны были вернуться из Египта через четыре дня. Я очень надеялась до этого времени поставить Рина на ноги или, на худой конец, убедить обратиться к врачам.