Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

• Название: ...Либо с мечтой о смерти
• Автор: Александра Созонова
• Жанр: Эзотерика

Это последний по времени текст, и писался он долго. Думаю, буду неоднократно к нему возвращаться: дополнять, исправлять. Роман получился головным, засушенным — поскольку старалась вместить в него чуть ли не все свои знания на сегодняшний день. По этой причине может быть интересен лишь тем, кто, как и я, стремится познавать законы мироустройства. Тем, кто положительно воспринял совместную с дочкой «Красную ворону».

---

И не исправить уже. Никак.

Идиот. Урод.

— Нет, это ты шлюха, — жестко прервал я поток изливаемых помоев, презрев и галантность, и жалость. — Знаешь, наверное, о таком психологическом феномене, как проекция? И лгунья. И предательница. Забыла, с какой целью мы сидим здесь и надираемся? Злобная маленькая дрянь, спасибо за доставленную последнюю радость!

Юдит презрительно расхохоталась.

— Пожалуйста!

— Ты злая. Лучше быть шлюхой, чем злой. И в страшном сне не хотел бы подобную тебе дочку.

— Типичный мужской шовинизм! Вы, узколобые проповедники мужского превосходства, воспринимаете женщин либо как добрых и безотказных шлюх (особенно хорошо, если дешевых), либо как безгласных кухонных рабынь.

— Не ожидал, что имею счастье беседовать с оголтелой феминисткой! До этого ты хорошо маскировалась: даже удалось создать впечатление ума, лишенного половых признаков.

— Да я…

— Еще вопрос, кто из нас узколобый! В последние пару десятилетий отношение к шлюхам в обществе кардинально поменялось. Моральные критерии встали с ног на голову. Сейчас стыдятся затянувшейся девственности и гордятся постельным списком. Быть мисс Казановой и Доньей Жуаной не стыдно, а престижно!

Тут я заметил, что цитирую свою дочь — именно то, с чем в былые времена яростно спорил. Стало совсем тошно. Докатился! Рыча от ярости на самого себя, поднялся, едва не упав (выпитое дало о себе знать), и, пошатываясь и спотыкаясь, побрел прочь по тропинке меж валунов.

Спустя несколько секунд меня притормозили за штанину.

— Прости! Прости!.. Я дура, идиотка… Большая дрянь, а не маленькая…

Юдит, ринувшись за мной, свалилась с ног. Она вытянулась ничком во всю длину тела и пальцами правой руки вцепились мне в брюки под коленом.

— Встань! Не унижайся. Встань…

Я попытался разжать ее пальцы, не сумел и тоже свалился. (Благо, мох смягчил удар, и я почти не ушибся, лишь задел о ближайший валун босой пяткой.) Мы барахтались, как дети, помогая друг другу обрести вертикальное положение, но на самом деле мешая, путаясь во мху и траве, ударяясь о камни, рыхля коленями и локтями землю. Наконец, поднялись и, пошатываясь, в обнимку вернулись к кастрюле, где еще мерцало варево, острое и пряное, щекочущее гортань и ласкающее мозги.

— Знаешь, какой ад я выбрала для себя? — мечтательно спросила она, когда мы выпили в очередной раз. И облизнулась.

Я поперхнулся едким пойлом.

— Выбрала себе ад? Зачем?!

— Было такое задание на одной из групп, еще до тебя. Выбрать нижний мир из списка Даниила Андреева, который, как тебе кажется, отвечает твоим грехам.

— И что же ты выбрала?

— Я остановилась на Мороде, третьем сверху.

— Мород… помню такой. Но смутно. Похоже на Мордор.

— И мне сразу вспомнился Мордор Толкина. Все мрачное и гибельное отчего-то называется на букву «М».

— Мара. Майер…

— Но, знаешь, у Андреева это гораздо более приятное место. Помнишь: полное одиночество. Тишина. Сумрак. Слабо светится только почва и чахлые растения. Благодаря багровому мерцанию утесов и скал пейзаж не лишён красоты, мрачно-романтической. Это последний из нисходящих миров, где ещё осталась природа.

— Неплохо. А в чем заключается мучение?

— В одиночестве: не с кем поговорить. Хотя там обитает масса грешников, но они не видят и не слышат друг друга. Для меня это самое то, поскольку устала и от общения, и от жизни в мегаполисе с его мельтешением двуногих. И суровые скалы — отрадный душе ландшафт. Я бы там не страдала, но отдыхала. Зализывала нанесенные жизнью раны.

— От души желаю попасть тебе в это место, раз оно так нравится. Всяко лучше полного исчезновения.

По лицу её пробежала тень, и я пожалел, что затронул опасную тему. Но Юдит, к счастью, уже через пару секунд поинтересовалась столь же безмятежно:

— А ты? Никогда не подбирал себе ад? Вроде ты неплохо знаком с трактатом Андреева.

— Возможно, я ужасно нескромен, но не вижу за собой столь сильных грехов, что заслуживали бы ада. Да и не логично: после адской жизни — и снова в преисподнюю?

— Кстати, да. И мне этот момент показался у русского мистика самым слабым местом.

— Зато, к стыду своему, подобрал ад для другого.

Юдит взглянула неодобрительно и нахмурилась.

— Да нет, ты не так поняла. Я пытался напугать ее, в воспитательных целях, когда всё только начиналась: своеволие и тяга к свободе лишь пробуждались, потихоньку отращивая коготки. Рассказывал про эти миры и предостерегал, что ее ждет Агр — там, где души пожираются отвратительными тварями, волграми, и затем в виде испражнений падают в еще более низкий мир, в Буствич, кажется.

— Брр! — ее передернуло. — Это и читать-то противно, а представлять в качестве будущего близкого человека… Ты изувер, Норди.

— Отнюдь. Ее эта картина, кстати, вовсе не испугала. Знаешь, что она ответила? «Я буду сочинять сказки в это время и не думать о том, что мной кто-то какает». Она ведь продолжала, как и в детстве, непрерывно сочинять и бормоталать свои бесконечные сказки.

— Изумительный выход! Надо взять на заметку — на случай, если тоже угожу в Агр. Но мы выбились из регламента: только приятные эмоции. Прошу прощения: это я начала про ад.

— Давай про рай. Знаешь, в какой-то книге встретился образ: в нашем земном мире, когда собирается вместе много людей — толпа — становится душно, кучно, а то и опасно. В раю же наоборот: каждый человек несет в себе простор. Чем больше людей собираются вместе, тем больше простора. Можно дополнить картину: чем больше людей, тем более яркое и дивное освещение — ведь становится видимой аура, а она у каждого неповторима.

— Красиво… — мечтательно протянула девушка. — Хотя представить, как толпа сочетается с простором, трудновато.

— Это здесь нам трудно представить. А там… Еще особое место — райские библиотеки и галереи. Сложно сказать, больше в них книг и полотен, чем на земле, или меньше. Туда не попадает «чтиво» — графоманы и эпигоны, не попадает извращенное и разрушительное. Но при этом всё сгинувшее и сгоревшее на земле там нетленно. Одна только Александрийская библиотека, спаленная фанатиками, занимает несколько залов.

— Ох… — Она улыбнулась блаженно. — А не заблудишься, не потеряешься в таком изобилии?

— В том-то и дело, что заблудиться там невозможно! Каждый текст, или картина, или скульптура имеет ауру, подобно человеческой. Свою наглядно видимую, слышимую, осязаемую, обоняемую душу. И ты мгновенно чувствуешь, насколько эта душа близка твоей. И выхватывешь с полки «свою» книгу, «свой» фильм.

— О да! — живо откликнулась Юдит, привстав от волнения. — У текстов и картин есть души, я давно это поняла. И у фильмов тоже. И это поистине удивительно.

— Я то и дело влюбляюсь в отдельные тексты или фильмы, как в уникальных, не похожих ни на кого, очаровательных и потрясающих существ.

— И я! Совершенно так же. «Я никто. А ты — ты кто? — пробормотала она, и я хотел было откликнуться, не сразу поняв, что это стихотворение. Но не успел, к счастью. — Может быть тоже никто? Тогда нас двое. Молчок! Чего доброго выдворят нас за порог. Как уныло — быть кем-нибудь — и весь июнь напролет лягушкой имя свое выкликать к восторгу местных болот». Что за славную душу породила Эмили Дикинсон. Хорошо быть никем.

— Никем и ничем…

Юдит притихла, словно выплеснув в эмоциональном порыве все силы. Я поддержал ее молчание. Было хорошо.

Выйдя из блаженного оцепенения, снова наполнил чашки.

— Знаешь, что из уничтоженного пожаром мне жаль больше всего? — спросил, когда мы выпили.

— «Комнату вечности»? Запасы кислоты?

— Нет. Одного текста. Я мельком пролистал его, когда убирался в комнатке, заваленной плодами терапии творчества. Выхватил три-четыре фразы — и озноб по спине: словно сам это написал.

— Если написал сам, какой интерес читать?

— Странно, что это надо объяснять. Думал, поймешь.

— Прости — привычка спорить, на автомате. Я поняла.

— Знаешь, она необычно заканчивалась, это повесть. Последняя глава состояла из нотной линейки с двумя нотами: ля и си.

— И всё?

— И всё. И Ниц это сжег. Пустил пеплом.

— Все-таки ты тупица, Норди, — она постучала костяшками пальцев по ближайшему валуну.

— Почему?

— Кто полчаса назад заливал с блаженным видом про райские библиотеки?

— А-а.

— О-о-о, — передразнила она, как девочка. — И прочитаешь, и с автором встретишься. Будет безумно романтично, если это окажется родственная душа, пресловутая половинка. — Лицо Юдит скривилось. — Прости, если уколола. Розовая пошлятина, ненавижу.

— Это любительский текст. Графоманский. Такие не проходят в высшие библиотеки.

— Значит, как-нибудь обнаружите друг друга по сходству аур.

— А насчет половинок и родственных душ я не был бы столь категоричен.