Джон Бэнвилл - Неприкасаемый

• Название: Неприкасаемый
• Автор: Джон Бэнвилл
• Издательство: Торнтон и Сагден
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-93923-028-8

Легендарная кембриджская пятерка — люди, всю свою жизнь отдавшие служению советской системе, в одночасье рассыпавшейся в прах. Кто они? Герои? Авантюристы? Патриоты или предатели? Граждане мира? Сегодня их судьбам вполне применимо крылатое выражение «Когда боги смеются…». Боги здесь — история, нам, смертным, не дано знать, каков будет ее окончательный суд.

Джон Бэнвилл, один из самых ярких представителей англоирландской литературы, не берется взвешивать «шпионские подвиги» участников «пятерки» на чаше исторических весов. Он рассказывает о жизни Виктора Маскелла — полувымышленного персонажа — во всей ее парадоксальной противоречивости. Советский агент и представитель английской элиты; романтика служения благородным идеям и психопатологическая трясина сексуальных отношений; чистая юношеская университетская дружба; спайка единомышленников и разнузданная вседозволенность; коварное предательство…

Боги посмеялись над персонажем Бэнвилла, но читателю предоставляется возможность убедиться, что божественного смеха достойны не статисты в историческом спектакле, а его творцы и герои.

---

А Иосиф все еще стоит передо мной, похожий на куклу чревовещателя: торчащие манжеты рубашки, внимательное и полное надежды, как морда у той старой псины, лицо, мышцами которого будто кто-то дергает за нити, и поскольку я от него устал, не в настроении и жалею, что вообще позволил Хартманну убедить меня связать свою судьбу с такими, как этот нелепый, этот несносный тип, то говорю ему, что да, я достану копию протокола следующего заседания синдиков, если это то, что он действительно хочет, и он с важным видом коротко кивает, позднее этот кивок станет мне хорошо знаком, когда мне доведется посещать по линии Департамента военные штабы и центры обработки секретной информации для передачи мнящим о себе болванам никому не нужных засекреченных сведений. Ныне все комментаторы, книжные и газетные всезнайки недооценивают в мире шпионажа элемент приключенческой романтики. Поскольку выдаются и подлинные секреты, существуют пытки, гибнут люди — Иосиф, как и многие другие мелкие служащие системы, должен был кончить, получив пулю НКВД в затылок, — они воображают, что шпионы вообще люди безответственные и отличаются бесчеловечной жестокостью, как мелкие дьяволы, выполняющие приказы главного Сатаны, тогда как в действительности мы больше всего походили на отважных, но шаловливых, всегда находчивых ребят из книжек о школьниках, всех этих бобов, диков и джимов, которые неплохо играют в крикет, легки на невинные, но остроумные проказы и в конце разоблачают директора школы, оказывающегося международным преступником, и в то же время втайне грызут гранит науки, чтобы стать первыми на экзаменах и получить стипендии, тем самым избавив своих милых бедных родителей от бремени расходов на учебу в одном из наших великих университетов. Мы, во всяком случае, видели себя в таком свете, хотя и не говорили. Мы считали себя хорошими людьми, вот что главное. Сегодня трудно воскресить в памяти пьянящую атмосферу тех предвоенных дней, когда мир под бешеный бой колоколов и пронзительный свист катился в ад, и только мы одни твердо знали, что надо делать. О да, я прекрасно помню, что молодые ребята уезжали воевать в Испанию, создавали профсоюзы, выступали с петициями и так далее, но такого рода действия были лишь временными мерами; мы втайне считали этих азартных парней чуть ли не пушечным мясом или мешающими делу верхоглядами из породы благодетелей человечества. Что было у нас и не было у них, так это вера в неизбежную историческую перспективу; когда бойцы испанских интернациональных бригад призывали остановить Франко, мы уже строили планы на переходный после поражения Гитлера период, когда после легкого толчка Москвы и нашего пострадавшие от войны режимы Западной Европы падут друг за другом, как костяшки домино — да, мы первыми выдвинули эту ныне дискредитированную теорию, — и Революция подобно кровавому пятну расползется от Балкан до атлантического побережья Ирландии. И в то же время как далеки мы были от действительности! Вопреки всем нашим разговорам и даже некоторым действиям важнейшие события того времени почему-то проносились мимо, яркие, кричащие, слишком живые, чтобы можно было поверить, как реквизит бродячего театра, который везут на грузовике в какой-то другой город. Я работал у себя в апартаментах в Тринити, когда сообщили о падении Барселоны. Я услышал сообщение по радио, говорившего в комнате моего соседа — уэльсца, физика, любителя танцевальной музыки, посвящавшего меня во все последние чудеса Кавендишской лаборатории, — и продолжал спокойно разглядывать в лупу репродукцию переднего плана картины Пуссена «Взятие Иерусалима Титом», а если точнее — любопытную пару лежащих на куске ткани отрубленных голов, словно эти два события, реальное и изображенное, были одинаково далеки от меня, где-то в глубине веков, оба закончены и необратимы, один застывший крик и вздыбленный конь, стилизованная, блистательная жестокость. Понимаете?..

И последний штрих к портрету Иосифа, прежде чем положить в долгий ящик вместе с другими разбросанными по моей жизни накрепко забытыми типами. Когда он выходил из паба — он настоял на том, чтобы мы выходили по отдельности, — собачонка старика забежала вперед и стала по-собачьи радостно вертеться длинным туловищем у него в ногах, чтобы в награду получить ловкий пинок носком начищенного до блеска ботинка. Собачонка взвизгнула, не столько от боли, сколько от обиды, и, стуча когтями по полу, отскочила прочь, и, озадаченно и испуганно косясь и быстро-быстро облизываясь, уселась между ног хозяина. Иосиф вышел, на короткое время впустив мелькнувший в ногах, но на сей раз не получивший пинка солнечный луч, а старик со злой усмешкой исподлобья глянул на меня, и я на миг представил, что он обо мне думает: еще один из мелких, раздраженных, грубых людишек, способных пнуть собачонку, пролезть, расталкивая людей локтями, отпихивая их в сторону. И мне захотелось сказать ему: «Нет, нет, я не такой, как он!» — но потом подумалось: «А может, и я такой?» Ныне я тоже встречаю такой же адресованный мне взгляд, когда на улице меня узнаёт какой-нибудь ветеран «холодной войны» или самозваный патриот, хранитель «западных ценностей», и мысленно плюет мне в лицо.

Во всяком случае, так началась моя карьера действующего шпиона. Я вспоминал исполненные надежды слова Феликса Хартманна, что мы, отпрыски высших слоев, дадим Москве возможность собрать по кусочкам полную картинку английского истеблишмента. (Я не решился поинтересоваться, видел ли он когда-нибудь сюжеты этих картинок-головоломок, но мысленно рисовал бункер, полный коротко остриженных комиссаров, с серьезным видом изучающих сусальную, в пастельных тонах картинку с изображением увитого розами домика, журчащего ручейка и маленькой девочки в кудряшках, с корзинкой лютиков на пухленькой ручке с ямочкой на локотке: Англия, наша Англия!) Я стал принимать приглашения на обеды, которые раньше с содроганием отвергал, и видел себя обсуждающим акварели и цены на птицу с усатой, со странным взглядом, женой министра или слушающим, одурев от бренди и сигарного дыма, как краснорожий пэр Англии с моноклем в глазу, экспансивно жестикулируя, разглагольствует за столом о применявшихся евреями и масонами дьявольски умных способах проникновения во все уровни правительства — вплоть до того, что теперь они уже готовы к захвату власти и убийству короля. Я писал исчерпывающие отчеты об этих важных событиях — обнаруживая, между прочим, не замечавшиеся за мной повествовательные способности; некоторые из этих ранних трудов были несомненно колоритными, хотя, возможно, в них несколько сгущались краски, — и передавал Иосифу, который, хмуря брови и громко сопя, пробегал их глазами и затем совал во внутренний карман, украдкой оглядывал бар и с деланным спокойствием заводил разговор о погоде. Изредка я добывал сведения или сплетни, вызывавшие даже у Иосифа скупую улыбку. Что Москва в самом начале сочла верхом моей удачи, так это запись длинного и, на мой взгляд, нудного разговора на банкете в Троицын день с велеречивым постоянным секретарем министерства обороны, осанистым, гладко причесанным, с маленькими усиками, напоминавшим мне беспечных простофиль из комиксов о похождениях Бэтмена; с каждым часом он до смешного надирался все больше и больше — как в каком-нибудь фарсе мюзик-холла, у него то и дело выскакивала манишка — и опрометчиво просвещал меня во всех подробностях, до чего же не готовы к войне наши вооруженные силы, что наша военная промышленность служит посмешищем и что у правительства нет ни желания, ни средств сделать что-нибудь, чтобы исправить положение. Я видел, что Иосиф, сосредоточенно склонившийся над докладом за низким столиком в уголке заведения «Заяц и гончие», не может решить, ужасаться ли ему или радоваться значению для Европы вообще и для России в частности того, о чем он читал. Ему, казалось, было неизвестно то, что уже знал каждый мальчишка-газетчик в Англии: как скандально не подготовлены мы были к войне и каким бесхребетным было правительство.

Такая наивность со стороны Москвы и ее агентов вызывала у всех нас глубокую озабоченность; многое из того, что у агентов сходило за разведывательную информацию, было доступно всем. Вы что, раздраженно спрашивал я Феликса Хартманна, совсем не читаете газет и не слушаете десятичасовых известий на радио? «Чем целый день занимаются ваши люди в посольстве, если не считать публикации смехотворных коммюнике о промышленном производстве России да отказов в визах военным корреспондентам „Дейли экспресс“?» Хартманн усмехнулся, пожал плечами и, насвистывая сквозь зубы, поглядел на небо. Мы шли по замерзшему Серпентину. Был январь, стоял густой бело-лиловый морозный туман, утки неуклюже ковыляли по льду, сбитые с толку и недовольные необъяснимым отвердением своей водной стихии. После двухлетнего пребывания в стране Иосифа внезапно отзывали; я до сих пор помню капельки пота на мертвенно-бледном лбу в тот день, когда он сказал мне, что это наша последняя встреча. Мы попрощались, и в дверях «Кингз Хед» в Хайгейте — он обернулся и метнул в мою сторону умоляющий взгляд, как бы безмолвно задавая мне некий страшный невероятный вопрос.