Дмитрий Григорович - Переселенцы

• Название: Переселенцы
• Автор: Дмитрий Григорович
• Жанр: Классическая проза

«Переселенцы» – роман талантливого русского писателя-реалиста Дмитрия Васильевича Григоровича (1822 – 1900).*** Это история о жизни бедного крестьянина Тимофея Лапши и его семейства. В произведении подробно описан крестьянский быт, традиции и трудности, с которыми приходится сталкиваться простым рабочим людям. Д. Григорович также известен как автор произведений «Бобыль», «Неудавшаяся жизнь», «Капельмейстер Сусликов», «Прохожий», «Смедовская долина», «Свистулькин», «Пахарь», «Кошка и мышка», «Пахатник и бархатник», «Акробаты благотворительности». Дмитрий Васильевич Григорович стал знаменитым еще при жизни. Сам будучи дворянином, он прославился изображением быта крестьян и просто бедных людей.

---

Те же следы грязи были и на лаптишках мальчика-карапузика, лет десяти, с отчаянно плутоватой, насмешливой рожицей. Круто вздернутый нос, оканчивающийся вострячком, принимал вид толстой, коротенькой запятой, обращенной вострым концом кверху; верхняя губа его, рассеченная пополам, и острые зубы, расположенные углом, как у грызунов, делали его похожим на зайца; щурившиеся карие глазки далеко, однако ж, не отличались заячьими свойствами: в них светилось почти столько же хитрости и лукавства, сколько в глазах его товарища; этим, впрочем, и ограничивалось сходство; волосы мальчугана, жесткие и почти красные, торчали востряками во все стороны, что делало голову его весьма схожею со встрепанным артишоком; лохмотья, еще безобразнее, еще обношенное, чем у товарища, покрывали члены ребенка, отличавшиеся здоровьем и силой.

– Тетка Лукерья, слышь! что уж тут? угощать, так угощай! – начал незнакомец, отодвигая чашку с кашей к мальчику, который казался ненасытным, – полно скупиться… Ну, для старого-то дружка угости, касатка! – прибавил он тоном принужденной веселости, как бы заранее сомневаясь в успехе своей просьбы.

И точно, вместо ответа старуха толкнула только заслонку печи. Мальчик, смекнувший, видно, причину ее неудовольствия, звонко засмеялся.

– Ты что, пострел, зубы-то скалишь?.. туда же! Ел бы, когда некупленным кормят! – проговорила Грачиха.

– Слышь, тетка, один стаканчик всего: заслужу! – подхватил незнакомец.

– Спасибо скажи, что пустили-то, – вот что! – сердито проворчала колдунья. – Много вас здесь шляется! А ты чему обрадовался? давай! – неожиданно заключила она, подходя к столу и протягивая руку к чашке с кашей.

Мальчик одним быстрым движением скрыл чашку под стол. Выходка эта окончательно рассердила старуху; она разразилась бранью и протянула руки, чтоб ухватить мальчишку за волосы; ребенок быстро откинул назад голову, запрятал чашку еще дальше под стол, смеялся и смотрел на нее своими плутовскими глазами. Грачиха, без сомнения, не совладала бы с пострелом, если б не вмешался. незнакомец.

– Отдай! – сурово крикнул он, ударив кулаком по столу. Мальчик нимало, по-видимому, не смутился и отдал чашку.

– Эх, Лукерьюшка! – заговорил тогда незнакомец, – забыла, знать, старого дружка, не нужен стал теперича! То-то вот и есть, не по-нашему значит; по-нашему: знал дружка в радости, не оставляй в горести.

Он покосился на мальчика и, заметив, что тот исподтишка толкал ногою ухват, чтоб уронить его наземь, дал ему подзатыльника и после того продолжал как бы ни в чем не бывало:

– Признаться, на тебя на одну только надеялся, право так. Вот, думал, приду в свои места, тетка Лукерья выручит. Помнючи, примерно, прежнюю твою добродетель, как в те поры выручила, так все одно, примерно, и теперь в надежде был… Э-эх-ма!..

Он приостановился, провел ладонью по волосам, пожал губами, крякнул и, пристально устремив глаза на старуху, продолжал выпытывающим голосом:

– Как еще шел-то к тебе, словно к сродственнице шел!.. Думал еще деньжонками у тебя позаняться – вот как…

Старуха, стоявшая лицом к печке и обнаруживавшая самое полное равнодушие к словам гостя, вдруг обернулась.

– Ступай, ступай, отколева пришел! – крикнула она, выказывая такую досаду, как будто в словах гостя заключалась горькая обида, – дали тебе есть: чего еще? ну и ступай!

– Да ты выслушай… полно серчать-то… выслушай…

– Коли шел затем, – подхватила она, разгорячаясь, – шел бы не ко мне, шел бы лучше…

– Куда? – с суровой усмешкой перебил гость.

– Туда… знаешь… – начала было старуха и вдруг замялась и остановилась, повинуясь взгляду, которым гость указал ей на мальчика.

– Степка! – отрывисто сказал незнакомец, – сыт теперича? Ну и ладно. Пошел в сени либо выйдь к ручью… походи там маленько; далеко не ходи, смотри – слышь?

– Мне не хоцца, я здесь посижу, – бойко возразил мальчик.

– Ступай! – запальчиво крикнул незнакомец, делая движение, чтоб привстать с места, и замахиваясь.

Но и в этот раз угроза, казалось, слабо подействовала на мальчика; он только откинулся в сторону; на губах его появилась лукаво-насмешливая улыбка, которая ясно показывала, что он очень хорошо понимал, зачем хотят его выпроводить. Улыбка эта не сходила с лица его; и во все время, как пятился он к двери, щурившиеся глаза его переходили от старухи к ее товарищу.

– Добре смышлен! – сказал незнакомец, когда мальчик вышел из лачуги, – главная причина – шустёр оченно, плутоват, окаянный; слово скажешь, глазом мигнешь – смекает. Неравно что и сболтнет… Шибко связал он меня!

– Точно приневоливали; сам взял! – неохотно проворчала Грачиха.

– Жену поучить хотел, потому больше, – сурово возразил гость, – вижу, стала держать их руку, я его и увел. Выходит, только себя наказал. Пожалуй, опять бы теперича отдал – лишняя только тягота – да первое дело мать умом повихнулась; второе дело, опасливо: болтать станет; все смыслит, даром на вид не казист; везде таскал с собою, мало ли что видел; где, примерно, бывал – обо всем этом поведает… И то кажинный раз как туда иду, не беру с собою – опасливо, боюсь, мать признает, люди увидят.

– Что ж ты его, разбойник, ко мне-то привел? – крикнула Грачиха.

– Эка вздорная какая! Дай сказать! – с досадою перебил гость, – рази кто нас видел, как сюда шли? И то в лощине сидели, ночи дожидались…

– Ступай, ступай! ну вас совсем! Я чай, рыщет теперь пострел… уйдет еще на деревню, наткнется на кого, все тебя знают по всему околотку. Ступай; ну вас! Ступай, говорю!

– Полно, тетка, перестань! – начал упрашивать гость, – коли только из этого, духом сбегаю, приведу его; ночь темная – никто не увидит. Дай, слышь, дай хоть ночь-то переночевать! Лето придет, в лесу тепло будет, не стану тревожить. Сделай милость, не сумлевайся… Эка, право, какая!.. Сейчас кликну, здесь будет.

И, не дожидаясь возражения, он кинулся вон из лачуги. Несколько минут спустя в сенях послышался голос его и голос мальчика; он снова вернулся за перегородку.

– Чего опасалась? Он тут подле избы сидел; ничего, говорю; из сеней теперь не выступит, – проговорил бродяга, между тем как старуха вставляла новую лучину. – Эх-эх! пришло, знать, и мое времечко! – добавил он, выразительно тряхнув кудрявою своею головою.

Он прошелся раза два от печки к столу, сел, провел ладонью по волосам, потом снова встал.

– Тетка, слушай, – сказал он тоном упрека, который худо скрывал досаду, отражавшуюся в каждой черте лица его, – слушай: не знаешь, где найдешь, где потеряешь!.. Полно, тетка! – подхватил он, смягчая речь и голос, потому что первые слова его не произвели ни малейшего действия на старуху, – ну за что серчаешь, за что? Провалиться, не ведаю!.. Хлеба, и того стало жаль. Полно, говорю, не бог знает чего прошу… Прошу: не оставь!.. Нужда шибко взяла, потому прошу… Вишь, как обносился, вишь, смотри, – примолвил он, поворачиваясь к ней то одним боком, то другим и выставляя напоказ прорехи и заплаты, – тоже, вишь, и лаптей нет… Право, пособи… А уж насчет, то есть… за себя постоим! Скажешь: Филипп, сделай то, – тут и есть! Укажи только, укажи на какое хошь дело… нам рази впервые с тобой видаться?.. Шепни, Примерно, у кого какая лошадь – завтра же к тебе придут за нею, в упрос просить станут…

– Не надыть, не проси… ничего не дам! – упрямо сказала старуха.

– Ты думаешь насчет парнишка, то есть, связал меня? он помешает?

– Хоть бы так…

– На то время можно здесь у тебя оставить…

– Нужда мне с ним возиться! Кто за ним усмотрит? Вишь он, окаянный, шустрый какой!..

– Слышь: выручи только, об одном прошу; выручи; каяться не станешь; выручи только… хоть на время выручи…

– Стало, уж там взять-то нечего? туда бы шел! – перебила Грачиха.

– Был и там, вечор еще был, – торопливо подхватил Филипп. – Коли тебя пришел просить – без толку, стало быть, ходил: не токма денег, хлеба, и того нет. Я уж и так и сяк стращал – ничего не возьмешь; уж это, значит, верно, что нет ничего; а то бы дай, мое было бы; постращай только его – брат ничего не утаит… Мы это дело-то знаем, как с ним справляться: не, впервой!.. Потому больше к тебе и пришел: нужда заставила. Сделай милость, Лукерьюшка, пособи! – снова пристал Филипп, – так, малость самую… тревожить больше не стану, уйду; и то сказать, опасливо теперь здесь оставаться. В другое время – ништо, пожил бы; теперь убираться надо. Узнал я вечор, как к брату ходил, сказывали: господ ждут; не ноне, завтра ждут; при них как раз сцапают… надо убраться во-время, потому больше и прошу: пособи, тетка, сама знаешь, без лаптей недалеко уйдешь.

На этом самом месте в сеничках, где находился мальчик, послышался вдруг такой дикий крик, что Филипп и старуха дрогнули всем телом. Не успели они сделать шагу, как новый крик, еще диче, пронзительнее, раздался в сенях. Филипп кинулся было к лучине с намерением потушить ее, но Грачиха остановила его, сказав: «погоди», и, ковыляя, побежала к. двери.