Дмитрий Григорович - Пахатник и бархатник

• Название: Пахатник и бархатник
• Автор: Дмитрий Григорович
• Жанр: Повести

«Пахатник и бархатник» – повесть талантливого русского писателя-реалиста Дмитрия Васильевича Григоровича (1822 – 1900).*** В этом произведении автор сравнивает жизнь двух людей из разных социальных классов. С одной стороны – сельский пахарь Карп, который трудится с утра до ночи и все равно едва выживает, а с другой – молодой житель Петербурга Аркадий Слободской, привыкший к роскоши и светским развлечениям… Известность Д. Григоровичу принесли произведения «Рыбаки», «Переселенцы», «Два генерала», «Гуттаперчевый мальчик», «Петербургские шарманщики», «Лотерейный бал», «Театральная карета», «Карьерист». Дмитрий Васильевич Григорович стал знаменитым еще при жизни. Сам будучи дворянином, он прославился изображением быта крестьян и просто бедных людей.

---

– Знамо так; Филипп правду сказывает… Это точно как есть!.. – отозвались ближайшие мужики.

– Поди-ка столкуй с управителем, поговори ему, что он тебе скажет, – произнес Гаврило с сердцем, – уж было такое дело, из других вотчин приезжали, говорили ему, – с тем и уехали! Ты свое – он свое: «знать, говорит, ничего не хочу; мое дело, говорит, было бы прежде всего исправно!..» А что насчет работы, какую теперь справляем, – продолжал рассудительна Гаврило, – надо правду сказать – браниться да жаловаться не за что: поле не господское, «мирское»[1] – стало, все единственно, для себя трудимся!

– Главная причина, дядя Гаврило, – заговорил опять мужичок с веснушками: – не ко времени работа – вот что! Этим пуще всего народ обижается; у самих хлеб сыплется, а ты здесь валандайся; оно хоть и мирское дело – а свое все жалчее упустить.

– Потому и говоришь вам: братцы, велено! как ни бейся, сделать надо; работай дружнее, не тормози рук; здесь скоро отделаемся, за свое скорей примемся… Ну, дружней, ребята, подкашивай, подкашивай – к вечеру чтобы совсем убраться!.. – подхватил Гаврило, возвышая голос и принимаясь снова ходить по полю. – Эй вы, бабы, – полно вам бесперечь к люлькам бегать!.. Ох, эти бабы пуще всего!.. Авдотья, ты никак с самого обеда торчишь у люльки, ни одного снопа не связала… Брось, говорю!.. Эки, право, ни стыда в них нет, ни совести!..

V

Во время этих разговоров с той стороны, где деревня заслонялась пологими холмами, показался мужик. С первого взгляда легко было заметить, что он не принадлежал к числу обывателей Антоновки или если принадлежал, то по каким-нибудь обстоятельствам освобожден был от работы.

Длинные ноги его, обутые в довольно плохонькие сапоги, передвигались безо всякой поспешности; он рассеянно посматривал направо и налево, время от времени посвистывал и вообще имел вид человека, который лишен всяких забот и вышел в поле единственно затем только, чтобы прогуляться. Ему было лет под сорок; рубашка его начала просвечиваться на локтях, и швы во многих местах пообсеклись; но зато подпоясан он был новым гарусным шнурком и на голове его, покрытой реденькими черными завитками, красовался совершенно новый картуз с козырьком, вроде тех, какие носят подгородные мещане и фабричные. Сам он скорее похож был на мещанина, чем на обыкновенного поселянина; несмотря на знойное лето, загар едва коснулся его лица и шеи; на лице его, довольно еще красивом, не было следа тех морщин, той загрубелости, которые преждевременно накладывает тяжелое, трудовое житье. Взгляд его, обращавшийся как-то сверху вниз – точно он считал себя значительнее всех тех, с кем встречался, – не был лишен живости, точно так же, как и остальные черты лица; в движениях заметно, однако ж, проглядывали лень, вялость, сонливость.

Человек этот не был совершенно чужим и незнакомым лицом в здешних местах; едва поровнялся он с первыми косарями, многие его окликнули:

– Федот, здорово! Откуда?

– С люблинской мельницы…

– Дело, что ли, есть?

– Да, – лаконически отвечал Федот, слегка приподымая картуз и продолжая идти далее.

Замечательно, что в голосе каждого, кто обращался к Федоту, звучала веселость; каждый почти, заговаривая с ним, прищуривал глаза и осклаблял зубы. Случалось, что иной мужичок – особенно из молодых и которые были попроще, – видя, как осклаблялись другие, схватывался попросту за бока и громко начинал смеяться. В таких случаях Федот выше только подымал голову, весь как словно от макушки до пяток преисполнялся чувством собственного достоинства и шел мимо, сохраняя такой вид, как будто на пути попался муравей, не стоящий никакого внимания.

Приближаясь к месту, где сосредоточивалась главная деятельность и куда сошелся почти весь народ, Федот спросил, как бы найти ему дядю Карпа? Карп, оказалось, косил в числе передовых косарей и находился на дальнем конце поля. Федот медленно, как бы желая похвастать своей – неторопливостью, направился в указанную сторону. Проходя мимо подвод, которые приехали за снопами, мимо баб, вязавших снопы, и мужиков, шумевших косами, – Федот снова осведомился, где отыскать дедушку Карпа.

Признав, наконец, того, кого отыскивал, Федот встрепенулся и ускорил шаг; он словно вдруг вспомнил о чем-то; лицо его выразило озабоченность, суетливость; он пошел так скоро и начал так размахивать руками, что пот выступил на лице и даже шее; подойдя к Карпу, который продолжал усердно косить, не замечая приближающегося, Федот, и без того запыхавшийся, старался еще показать вид, что едва переводит дух от усталости.

VI

– Дядя Карп, здорово! К тебе… – озабоченным тоном проговорил Федот, снимая картуз и отирая плоский белый лоб с прилипнувшими к нему жиденькими кудрями.

– А, Федот! – воскликнул седой как лунь старичок, быстро поворачивая к Федоту сухощавое лицо, изрытое глубокими морщинами, – как ты здесь?..

– К тебе, дядя Карп… Ух, умаялся! – дай дух переведу, – сказал Федот, стараясь показать вдвое больше усталости, чем было на самом деле. – Примерно такое дело… переговорить надо…

Тут Федот нахмурил брови, покосился на стороны и, заметив, что ближайшие мужики остановились и посматривали в его сторону, начал мигать Карпу на соседнюю ниву, где не было еще ни одного косаря.

– Говори здесь – все одно, – сказал старик.

– Нельзя, – суетливо перебил Федот, – никаким то есть манером… дело такое… Отойдем, говорю…

Он дернул старика за рукав рубахи и силою почти отвел его шагов за десять.

– Аксен Андреев прислал, – произнес он, быстро оглядываясь и как бы желая убедиться, что никто не слушает.

– Это зачем?

– Насчет избы; ты избу приторговал… Прислал: «скажи, говорит, Карпу – он тебе родственник, часто видаетесь, – скажи: задатку надо прибавить!..»

– Ведь я дал ему задаток, и дело совсем порешили; чего же еще? – произнес старик нетерпеливо.

– Говорит, много на избу охотников…

– Ну…

– Много очень народу избу торгуют и деньги сейчас отдают… «Коли, говорит, Карп прибавит задатку, я обожду, пожалуй, а то, говорит, несходно!» Я затем и пришел к тебе; ты, дядя, нонче же беспременно сходи к Аксену. Он так и наказывал: сегодня переговори с ним; дело, примерно, такое, никаким манером нельзя оставить! – примолвил рассудительным тоном Федот и даже зажмурил глаза. – Избу я видел: изба знатная; и цена небольшая… упустить никак невозможно!..

Старик не слушал последних слов Федота; с досадливым, беспокойным выражением лица смотрел он в землю.

– Когда видал ты Аксена? – спросил он.

– Нынче утром, в самый обед. Как сказал он об этом – «дело такое, думаю себе, упустить нельзя; Карп Иваныч сродственник, оставить не годится», – прямо к тебе бросился….

– Как же попал ты туда, к Аксену? – спросил Карп, медленно направляясь к прежнему своему месту.

– Встретились по соседству… Я теперь на люблинской мельнице… вот уже с неделю живу в работниках…

– Как! ты, стало, уж не на фабрике у Василья Иванова?

– Нет, рассчитался!.. Хозяева добре оченно уж зазнались… Мне здесь сходнее: хозяева – лучше быть нельзя, обходительные такие, и жалованья больше… в неделю три целковых получаю…

Карп недоверчиво покачал головою.

– Ей-богу, три целковых! – с живостью подхватил Федот.

– Ты никак на мельницах-то прежде не живал… – промолвил Карп рассеянно.

– Как не живал? – возразил Федот с уверенностью, – вот те раз! Перед тем как на фабрику поступил, только и работал, что на одних мельницах!.. дело привычное… все статьи примерно знаю; другой мельник того не сделает.

Хотя старик вполовину слушал Федота, но снова покачал головою.

Придя на свое место, он далеко не был так бодр и весел, как когда подошел к нему Федот; седые брови старика не оставляли нахмуренного положенья; несмотря на несколько минут отдыха, он дышал тяжелее, чем когда без устали размахивал косою.

– Подсоби, Федот, – сказал он, – подсоби маленько, чтоб упущения не было; я тем временем дойду до снохи, кваску выпью..

– Давай, давай!.. Нам не впервые! – бойко и с величайшей готовностью проговорил Федот. – Ступай, дядя, справимся!..

Федот выпрямился, молодецки поправил картуз, поплевал в ладони и взял косу.

VII

– Никак подсобить хочешь?.. – произнес соседний мужик.

– Нам это дело в привычку! – хвастливо возразил Федот, – в наших местах – мы на Оке живем – луга такие: конца краю не видно, глазом не обведешь! Месяц целый косим: весь мир косит, а все остается верст на десять нескошенного места… так и оставляем… скот травит.

Сказав это, Федот снова поправил картуз, снова поплевал в ладонь и молодецки махнул косою; но луга косить, видно, не то, что рожь; под косою Федота жнивья осталось вдвое больше, чем следовало, и колосья, захваченные им, легли не в ряд, а раскидались на стороны. Два молодые парня, работавшие слева, громко засмеялись.

Федот повернулся к ним спиною и осмотрел косу.