Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

• Название: Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
• Автор: Жорж Сименон
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-01866-Х

Жорж Сименон (1903–1989) — известный французский писатель, автор знаменитых детективов о комиссаре Мегрэ, а также ряда социально-психологических романов, четыре из которых представлены в этой книге.

О трагических судьбах людей в современном мире, об одиночестве, о любви, о драматических семейных отношениях повествует автор в романах «Три комнаты на Манхэттене», «Стриптиз», «Тюрьма», «Ноябрь».

---

Она вернется, и жизнь начнется заново.

Ему не хотелось ни смеяться, ни улыбаться, ни веселиться, он был счастлив спокойно и сдержанно, не желая поддаваться мелкому беспокойству.

Нелепому беспокойству, не правда ли?

Письмо было написано три дня тому назад… Кто знает, что могло произойти за три дня?

И подобно тому, как он пытался — и совершенно ошибочно — представить себе квартиру, которую она делила с Джесси, пока не побывал в ней, так сейчас в его воображении возникло огромное здание посольства в Мексике и Ларски, которого он никогда не видел, с Кэй, сидящей напротив него.

Какое же предложение он ей сделал, которое она вроде бы приняла и одновременно не приняла и отложила на более поздний срок разговор с ним об этом?

Будет ли она звонить ему сегодня ночью? В котором часу?

Ибо она ничего толком и не узнала от него. Он был по-глупому косноязычным во время их разговора. Ведь она так и не осознала, какая в нем произошла перемена. По сути дела, она по-прежнему не знает о том, как он ее любит.

Да и не может знать, ибо он сам это обнаружил всего несколько часов тому назад.

Ну и что? Что же теперь произойдет? Может быть, они так и будут находиться в разных диапазонах? Ему захотелось сейчас же, не медля, сообщить ей новость и рассказать подробности.

Поскольку дочь ее вне опасности, она должна возвращаться. Что заставляет ее задерживаться там, среди явно враждебно настроенных по отношению к ней людей?

А эта ее идея исчезнуть бесследно, потому что она причиняет и будет причинять ему страдание!

Нет! Нет! Он должен ей объяснить…

Все изменилось. Нужно, чтобы она это узнала, а то она способна сделать какую-нибудь глупость.

Он был счастлив, купался в лучах счастья, счастья, которое ждет его завтра или через несколько дней, но в настоящий момент оно выливается в тревогу, потому что он пока не держит в руках это счастье и испытывает ужасный страх его утратить.

Авария самолета, например. Он будет умолять ее не лететь самолетом… Но тогда ожидание продлится на сорок восемь часов. А намного ли больше аварий с самолетами, чем крушений поездов?

Во всяком случае, он с ней об этом поговорит. Он может теперь выходить из дома, поскольку она ему сообщила, что звонить будет только ночью.

Ложье был полным идиотом. Но это не совсем так. Он был вероломен. Ибо его рассуждения в тот вечер иначе как вероломством и не назовешь. Дело в том, что он также увидел сияние любви, о котором говорила Кэй. Оно приводит в бешенство людей, которые лишены любви.

«Можно будет в лучшем случае ей стать лишь билетершей в кино».

Возможно, это и не дословная цитата, но именно так сказал он о Кэй.

Комб ничего не пил в течение дня. И не хотелось ему пить. Он стремился оставаться спокойным, наслаждаться спокойствием, душевным покоем, потому что, несмотря ни на что, обрел он именно душевный покой.

Только к шести часам вечера он решил отправиться к Ложье в «Ритц», чтобы бросить вызов и продемонстрировать свое безмятежное спокойствие.

* * *

Возможно, если бы Ложье стал его поддразнивать, как он и ожидал, и проявил бы определенную агрессивность, то все было бы совсем иначе.

Они сгрудились все у стола в баре, и среди них находилась та американка, что была здесь в прошлый раз.

— Как поживаешь, старина?

Только один взгляд. Взгляд удовлетворенный, правда, пожатие рук немного сердечнее, чем обычно. Похоже, Ложье этим хотел сказать:

«Ну вот видишь! Все в порядке. Я был прав».

Дурак, вообразил, что все кончено, что, наверное, он уже выбросил Кэй за борт?

Об этом больше не говорили, не затрагивали эту тему. Вопрос был исчерпан. Он снова стал таким, как все.

Неужели они действительно так считают?

Ну нет. Он не хотел быть таким, как все, и посмотрел на них с жалостью. Не хватало ему Кэй. Он почувствовал это вдруг с неожиданной остротой. У него даже закружилась голова.

Невозможно, чтобы никто этого не заметил. Или же он действительно такой же, как все они, эти люди, которых он презирает?

Своим поведением он никак не выделялся, вел себя как и прежде: выпивал один «манхэттен», два «манхэттена», отвечал американке, которая, оставляя следы помады на сигаретах, задавала ему вопросы о его ролях во французских театрах.

Он испытывал яростное желание, болезненную потребность увидеть Кэй здесь, рядом с собой. Но вел себя при этом как вполне нормальный человек и с удивлением обнаружил, что стал душой компании и что говорит с таким воодушевлением, которое не всегда у него бывало даже в самых удачных спектаклях.

Человек с крысиной физиономией отсутствовал. Были какие-то другие люди, которых он не знал. Они утверждали, что видели фильмы с его участием.

Ему очень хотелось говорить о Кэй. В кармане лежало ее письмо, и в некоторые минуты ему казалось, что он способен прочесть его кому угодно, той же американке, на которую в прошлый раз и не посмотрел.

«Не знают они, — говорил он про себя. — И не могут знать».

Он машинально пил стакан за стаканом, которые ему подавали. И думал:

«Еще три дня, самое большее четыре. Уже сегодня ночью она будет со мной говорить по телефону, споет мне нашу песню».

Он любил Кэй, это было бесспорно. Он никогда еще ее так не любил, как в этот вечер. Более того, именно в этот вечер он собирается совсем по-новому посмотреть на их любовь, докопаться до ее корней, если удастся.

Но пока все как-то расплывалось, казалось смутным, как в дурном сне.

Довольная усмешка Ложье, например, и искорка насмешки в его глазах. Почему Ложье вдруг стал насмешлив по отношению к нему? Оттого что он разговаривал с молодой американкой?

Ну и что? Он с ней говорил о Кэй. Он не мог точно сказать, почему об этом пошла речь, как ему удалось перевести их беседу на эту тему.

Ах да! Она спросила его:

— Вы, кажется, женаты? А ваша супруга с вами в Нью-Йорке?

И он заговорил о Кэй. Он сказал, что приехал и Нью-Йорк один и что одиночество помогло ему понять невероятную ценность человеческого контакта.

Термин, который он употребил, показался ему здесь, в душном баре, в гуле голосов, преисполненным очень глубокого смысла, стал для него откровением.

Он был одинок, томился и духом и плотью. Вдруг он встретил Кэй. И они сразу погрузились в такую интимную близость, какую только может позволить людям их природа.

Все оттого, что им так не хватало человеческого общения.

— Вам, наверное, это непонятно? Не можете этого понять?

А эта улыбка Ложье, который за соседним столиком разговаривал с каким-то импресарио.

Комб был человеком искренним, а сейчас находился в волнении. Его переполняли и рвались наружу чувства, вызванные мыслями о Кэй. Он вспоминал, как они буквально рухнули в объятия друг друга, не зная и не понимая еще ничего, кроме одного: они изголодались по человеческому контакту.

Он повторял этот термин, пытался найти ему точный эквивалент по-английски. В глазах американки, которая неотрывно глядела на него, появилось мечтательное выражение.

— Через три дня, а может быть раньше, если полетит самолетом, она будет здесь.

— Как она должна быть счастлива!

Он хотел говорить о ней. Время шло быстро. Бар уже начал пустеть, и Ложье встал, протянул руку.

— Я вас оставлю, детки. Надеюсь, Франсуа, ты будешь так любезен, что проводишь Джун?

Комб смутно догадывался, что вокруг него плетется заговор, но не хотел признать очевидное.

Разве же Кэй не отдала ему все, что только возможно?

Вот два существа живут и барахтаются как могут на поверхности земного шара и вроде бы совсем затерялись в этих одинаковых улицах огромного Нью-Йорка. Судьба устраивает так, что они встречаются. Несколько часов спустя они уже настолько крепко прикипают один к другому, что даже мысль о разлуке для них делается невыносимой.

Разве это не чудесно?

То, что именно чудесно, он и хотел бы разъяснить Джун, которая по-прежнему не сводила с него глаз. Ему казалось, что он читает в них тоску по тому миру чувств, который он раскрывал перед ней.

— В какую сторону вам нужно?

— Не знаю. Я никуда не спешу.

Тогда он повел ее в свой маленький бар. Он испытывал потребность пойти туда, но ему не хватало смелости отправиться туда в одиночку.

Она тоже носила мех и также совершенно естественным образом взяла его под руку.

Ему стало казаться, будто с ним идет Кэй, а говорили они о Кэй и только о ней:

— Она красива?

— Нет.

— Тогда в чем же дело?

— Она трогательна и прекрасна. Вы обязательно должны ее увидеть. Понимаете, это Женщина. Нет, вы не понимаете. Женщина, которая до некоторой степени уже познала тяготы жизни, но сохранила чистую, детскую душу. Давайте войдем сюда. Вы сейчас услышите…

Он стал лихорадочно искать никели в кармане и затем поставил пластинку и посмотрел на Джун с надеждой, что она разделит с ним их эмоции.