Джек Ритчи - От убийства на волосок

• Название: От убийства на волосок
• Автор: Джек Ритчи
• Издательство: ДПИ
• Жанр: Детектив
• Год: 1991

Перед вами, читатель, сборник детективных, приключенческих, интригующих рассказов, в котором представлены авторы из США и Латинской Америки. Все эти рассказы не совсем обычные. Они представляют собой малоизвестный в нашей стране жанр остросюжетной новеллы, именуемой на Западе литературой «саспенса». В переводе на русский язык слово «саспенс» означает напряжение, волнение, беспокойство.

Книги этого жанра успешно состязаются с телевидением, кинематографом и видеосалонами. Они возвращают людей к чтению, очень часто буквально отрывая их от экрана. Законы жанра очень строги: сюжеты рассказов бросают вызов воображению читателя, которому не так-то просто угадать конец каждой истории. Иными словами, кульминационная развязка всегда несет в себе свойство неожиданности.

Уверен, рассказы не оставят вас безучастными. Вы прочтете их, не отрываясь, на одном дыхании. Я, перевернув последнюю страницу; задумаетесь о многом… Рассказы могут вас потрясти, а слабонервных даже испугать… Я, все же, новеллы в жанре «саспенс» помогут вам лучше разбираться в хитросплетениях судьбы, в собственном поведении, а также в образе жизни и поступках других членов общества. Ведь «саспенс» — неотъемлемая часть нашего бытия, в котором я желаю всем вам удачи и счастья.

---

Пока я одевался, он сидел за столом и просматривал газету.

— Этот убийца зря времени не теряет, не так ли?

Я промолчал.

Он перевернул страницу.

— Но самое удивительное в этих преступлениях — реакция общественности на них. Вы читали письма в редакцию?

— Нет.

— Как ни странно, многие люди одобряют эти убийства. Некоторые из читателей даже намекают, что они могли бы снабжать убийцу новыми именами и адресами.

Я решил, что мне надо обязательно ознакомиться с этой газетой.

— И вот, что еще любопытно, — продолжал Бриллер. — Волна вежливости накатилась на город.

Я одел пиджак.

— Когда мне нужно прийти? Через две недели?

— Да. — Он отложил газету в сторону. — И постарайтесь взглянуть на вашу судьбу повеселее. У всех нас дни сочтены.

Но его день был не определен и лежал в отдаленном будущем.

Моя следующая встреча с доктором Бриллером должна была состояться вечером. Около десяти часов я вернулся от него. Сошел с автобуса и направился к своему дому.

Переходя улицу, я услышал выстрел. Повернул за угол, увидел низкорослого человека, стоящего с пистолетом в руке над очень свежим мертвецом. Вокруг никого не было. Я подошел поближе.

— О, господи! Полицейский! — воскликнул я, взглянув на труп.

Коротышка утвердительно кивнул и сказал:

— То, что я сделал, может показаться вам крайностью.

Но он разговаривал со мной таким языком, что я не мог сдержаться.

— А, вот в чем дело…

— Я поставил мою машину напротив пожарного крана, — продолжил он. — Сделал это без всякого умысла, уверяю вас. И этот полицейский поджидал, когда я вернусь к машине. И к тому же выяснилось, что я забыл дома водительские права. Я бы ничего ему не сделал, если бы он просто оштрафовал меня. Ведь я был виноват, сэр, и это охотно признал. Но ему было мало. Он презрительно и насмешливо высказался относительно моих умственных способностей, моего зрения, выразил сомнение в том, что этот автомобиль принадлежит мне. И, наконец, он обозвал меня незаконнорожденным. — Коротышка зажмурил глаза от горечи вновь нахлынувшей на него обиды. — Моя мать была ангелом, сэр, ангелом!

Я вспомнил, как однажды меня задержал полицейский за то, что я не в положенном месте перешел улицу. Я тоже был готов признать свою вину, заплатить штраф. Но полицейский не ограничился этим. Он долго и нудно читал мне нотацию в присутствии окружающих нас и ухмыляющихся зевак. Я испытал невероятное унижение.

Низкорослый посмотрел на болтавшийся в его руке пистолет.

— Я купил это сегодня. По правде говоря, хотел воспользоваться им при встрече с управляющим нашим многоквартирным домом. Ужасно невежливым человеком, должен вам сказать.

— Такие другого языка не понимают, — заметил я.

Он вздохнул.

— А теперь, наверное, мне следует явиться в полицию?

Мое лицо исказилось в сомнительной гримасе, и он это заметил.

— А, может быть, мне лучше оставить записку? Видите ли, я читал в газетах о серии …

Я протянул ему мою записную книжку.

Он вырвал чистый листок, написал на нем несколько строк и поставил свои инициалы. Затем сунул записку в карман форменной куртки мертвого полицейского.

Выпрямившись, он протянул мне записную книжку и сказал:

— Надо бы и мне купить такую. Вас куда-нибудь подвезти?

— Нет, спасибо. Сегодня хорошая погода. Я лучше пройдусь. Мы пожали друг другу руки, и он уехал …

«Очень приятный человек», — подумал я о нем, открывая ключом дверь моей квартиры.

Жаль, что не так уж много на свете таких, как он.

Альфонсо Ката Глаза

Все кончено, — говорилось в письме. — Несправедливый приговор суда воздвиг между обществом и мною стену в тридцать лет, которую ввиду моего плохого состояния здоровья никогда не преодолею, даже если бы я этого пожелал. Поэтому хочу объяснить причину моего упорного молчания тебе, моему другу, который со словами жалости просил меня в отравленные и непосредственно последовавшие за преступлением дни сказать что-нибудь в защиту.

Ты видел, как я безучастно следил за прениями сторон на суде. Ты слышал, как мой защитник тщетно умолял меня хоть чем-нибудь помочь, поддержать его доводы. Не воспринимай мое поведение на суде как попытку уйти от ответственности или как проявление бесчувственности.

В тот самый момент, когда адвокат намекнул на возможность умственного расстройства у подсудимого, я почувствовал, как меня осенило. После какого-то затмения отпали все сомнения. Я мог доказать всем, что на мне нет никакой вины. Я уяснил мотивы своих действий и легко мог бы изложить их, не запятнав себя ложью. Мог бы объяснить даже, казалось бы, случайные обстоятельства, которым прокурор придавал чересчур важное значение. Я не убивал? Да. Так и не установлена подоплека убийства? Да. Несмотря на загадочность преступления, разве не ясно, что оно не доставило мне ни удовольствия, ни удовлетворения? Думаю, что и это так. Поэтому, когда прокурор разглагольствовал о садизме и других примитивных вещах, ты видел на моих губах беспомощную улыбку. Многие присутствующие восприняли ее как признание вины. И все-таки…

Лишившись свободы, порабощенный заточением, подавленный тяжким ручным трудом, я чувствую, как безразличие общественности, словно двери духовной тюрьмы, захлопнуло память о «моем деле». Меня мучит необходимость объяснить происшедшее. Объяснить не кому-нибудь из тех несчастных и духовно искалеченных людей, что живут, как и я, в тюрьме, а человеку, свободному в мыслях и поступках. Поэтому я ставлю твое имя в начале этой исповеди и пишу тебе письмо, которое, возможно, никогда не решусь послать.

Невероятно абсурдной должна показаться моя история бесчисленному числу грубых и беспечных человеческих существ, которых тайна жизни и смерти обошла стороной! Кроме того, почти невозможно все объяснить до конца! Поэтому я попытаюсь изложить мою историю по порядку, увязать ее с ходом своей жизни.

Ты, друг мой, сидевший рядом со мной за школьной партой, возможно, думаешь, что знаешь мою жизнь так же хорошо, как и я. Но всегда в любой жизни есть такие скрытые уголки, куда не допускаются даже самые близкие. Поэтому ты удивишься, узнав, что в день нашего экзамена по риторике я впервые увидел глаза, которым суждено погубить меня. Ты помнишь этот день? Со мной случилось нечто вроде обморока. Одни одноклассники расценили это событие как следствие переутомления, другие — как попытку разжалобить экзаменатора.

Я увидел глаза очень ясно. Они появились передо мной внезапно. Словно резко отделились от лица с неопределенными чертами. Глаза с темными ресницами, очень черными ирисами на бледно-желтых продолговатых яблоках смотрели на меня, может быть, секунду. Но их взгляд был настолько пристальным, что запечатлелся в моем сознании навсегда. У меня неоднократно возникало желание рассказать моим родителям, кому-нибудь из друзей, тебе об этом видении. Но чья-то воля, более сильная, чем мое желание, заставляла меня молчать…

Экзамен происходил 4 июня … 82 года в полдень — я запомнил этот час и день, — и мое переживание, выразившееся в легком обмороке, отложило на два дня решение последнего упражнения по риторике. Тем не менее, я получил отличные оценки, и мой бедный отец в награду купил мне ручные часы, о которых я давно мечтал. Но ни этот подарок, ни поздравления не смогли заглушить беспокойство, которое я испытывал, ожидая новой встречи с черными глазами. И постепенно беспокойство переросло в страх.

Мне казалось, что опасность поджидала меня у каждой двери, у каждого окна, в любом месте, куда я направлялся. Иногда внезапно посредине разговора я отвлекался от темы, чтобы проследить за чем-то невидимым в воздухе, готовым материализоваться в длинные ресницы, черные искрящиеся круги и цвета соломы живые ткани, блестящие, как ракушка… Страх преследовал меня довольно долго, почти до осени. Несмотря на тревожное состояние, я много бывал на воздухе, нормально питался. Врачи, внимательно осмотрев и выслушав меня, задали несколько затруднительных вопросов, а затем сказали родителям: «Он ничем не болен… Растет быстро, и в этом проблема… Не следует перегружать его учебой …» Я не мог им сказать, что мое состояние — это дело проклятых глаз. Принимал успокоительные лекарства, чтобы не обижать мать. Стремился загрузить себя разными занятиями, которые меня интересовали, но с одной целью — найти способ забыться, не думать о глазах.

И это почти удалось… Что не возможно в четырнадцать лет? Прошло еще десять лет. Я учился в Высшей сельскохозяйственной школе. Занятия, мечты молодости и само вхождение в зрелость, вместе взятые, полностью захватили мое существо. Может быть, только раз я мельком вспомнил о своей странной фантазии. Но внимание и забота родных и друзей оберегали от волнений.