Джаннетт Уоллс - Дикие лошади. У любой истории есть начало

• Название: Дикие лошади. У любой истории есть начало
• Автор: Джаннетт Уоллс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-81952-2

«Коровы раньше нас почувствовали приближение опасности». Так начинается история Лили Кейси, женщины, которая всегда ладила с животными лучше, чем с людьми.

В своей семье Лили даже в детском возрасте была самым трезвомыслящим человеком. Когда во время наводнения она вычерпывала воду и спасала младших детей, все остальные молились Богу.

В юности Лили решила выучиться на учителя, но ей пришлось покинуть школу, потому что отец потратил деньги, отложенные на ее образование, на породистых щенков.

Судьба никогда не щадила Лили: она пережила торнадо, наводнения, засуху и Великую депрессию, но сложнее всего оказалось пережить страшное предательство близких.

За годы жизни Лили объездила десятки и сотни диких лошадей, но так и не смогла укротить свою непокорную дочь.

---

Прошло совсем немного времени после того, как мы взяли Рузвельта, я ехала на нем от сарая к дому. Неожиданно перед нами пронесся орел. Рузвельт резко развернулся, и я вылетела из седла, словно выпущенный из пращи камень. Пытаясь смягчить удар, я выставила вперед руку и сломала предплечье. Место, где кость сломалась пополам, было прекрасно видно под вздувшейся над ним кожей. Папа говорил, что я — крепкий орешек, но, глядя на такой перелом и то состояние, в котором находилась моя рука, я не смогла сдержаться и начала реветь, как маленький ребенок.

Папа отнес меня на кухню. Когда мама меня увидела, она открыла рот и начала ловить им воздух, словно выброшенная на берег рыба. Потом, когда мама снова обрела дар речи, она сказала папе, что такой маленькой девочке, как мне, нечего делать в седле на спине необъезженной лошади. Папа заявил, что маме стоит взять себя в руки, поэтому она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь. Папа соединил сломанную кость, попросил Лупе нарезать бинтов из льняного полотна, а сам замесил гипс из мела, яиц, муки и смолы. Потом он плотно обвязал бинты вокруг руки и намазал их гипсом.

Потом папа вынес меня на крыльцо и посадил так, чтобы я смотрела на далекие горы. Через некоторое время я перестала плакать, потому что слез у меня больше не осталось. Я сидела, свесив голову на плечо, как птичка с перебитым крылом.

«Глупая лошадь», — вымолвила я наконец.

«Никогда не вини лошадь, — сказал папа. — Просто животное научилось себя вести так, а не иначе. И лошади, кстати, совсем не глупые. Они знают то, что им нужно знать. Я тебе даже больше скажу — мне всегда казалось, что лошади делают вид, что они глупее, чем есть на самом деле. Приблизительно, как индейцы делают вид, что не понимают английского, хотя просто не хотят говорить, потому что им ясно, что из общения с белыми ничего хорошего не выйдет».

Папа пообещал мне, что через четыре недели я снова буду в седле, и все произошло так, как он предсказывал. «В следующий раз даже не пытайся остановить падение», — посоветовал мне папа.

«В следующий раз? — в ужасе переспросила мама. — Я была уверена, что следующего раза уже не будет».

«Сама знаешь: надейся на лучшее, но готовься к худшему, — ответил папа. — В любом случае, главное, помни: когда падаешь — падай и не пытайся остановиться. Заслужила наказание — получай. И не волнуйся, тело само знает, как падать».

Потом папа решил заняться воспитанием Рузвельта и открыл «школу для неуправляемых лошадей имени Адама Кейси». Он привязал голову Рузвельта к хвосту и заставлял его так стоять часами для того, чтобы научиться терпению. А чтобы лошадь привыкла к шуму, он привязал к гриве жестяные банки с гравием внутри.

Поведение Рузвельта улучшилось, и папа, хорошо при этом заработав, продал его людям, которые решили переехать в Калифорнию. Папа никогда ни в чем не винил лошадей, но и не испытывал к ним излишней сентиментальной привязанности. «Если не можешь остановить лошадь — продай ее, ну а если не можешь продать — застрели».

Я занималась не только лошадьми. У меня была и другая обязанность — кормить кур и собирать яйца. У нас было два десятка куриц и пара петухов. Утром я давала им пару горстей кукурузных зерен, объедки с нашего стола и добавляла извести в их воду, чтобы яичная скорлупа была тверже. Весной, когда наседки хорошо неслись, я в неделю собирала по сотне яиц. Двадцать пять или тридцать штук мы оставляли себе, а остальные я раз в неделю отвозила в Тойю и продавала владельцу продуктового магазина мистеру Клаттербаку — маленькому человечку, который носил зажимы на рукавах и расписывал стоимость покупок на коричневой бумаге, в которую эти покупки и заворачивал. Он платил мне по центу за яйцо, а продавал их по два цента за штуку, что мне казалось страшной несправедливостью, потому что я делала все: кормила кур, собирала яйца и привозила ему товар. На все мои возражения мистер Клаттербак отвечал: «Прости, девочка, но мир устроен так, а не иначе».

Я стала продавать яйца павлинов. Было приятно, что на этих птицах можно хоть как-то заработать. Я надеялась, что цена на яйца павлинов будет выше, потому что их яйца были вдвое больше, но мистер Клаттербак все равно давал мне за них один цент. «Яйцо — это яйцо», — сказал он. Я решила, что этот скряга обманывает меня, потому что я девочка, но изменить цену не была в состоянии. Так все в этом мире устроено.

Папа считал, что мне полезно ездить в город и торговаться с мистером Клаттербаком о цене яиц: я улучшала свои познания в математике и училась искусству ведения переговоров. Все это, по словам папы, должно было помочь мне найти смысл моей жизни. Папа был философом, и у него была теория смысла и цели. Папа считал, что все в жизни должно иметь смысл и выполнять свое предназначение. Иначе ты просто попусту занимаешь место на этой планете и бесполезно растрачиваешь свое время.

Именно поэтому папа никогда не покупал своим детям игрушки. Он говорил, что игрушки — это пустое времяпрепровождение. Вместо того чтобы играть в куклы, девочки должны заниматься уборкой в настоящем доме и следить за настоящими детьми, потому что предназначение девочки — стать матерью.

Однако папа не запрещал нам играть. Время от времени вместе с Бастером и Хелен я отправлялась на ранчо Динглеров, чтобы поиграть в бейсбол с их детьми. Нас было слишком мало, чтобы составить две команды с полным набором игроков, поэтому мы выдумывали разные собственные правила. Одно из таких правил: бегущего между бейсами игрока можно было «выбить», попав в него мячом. Когда мне было десять лет, один из мальчишек Динглеров так сильно попал мне в живот мячом, что боль не проходила даже, когда мы вернулись домой. Папа отвез меня в Тойю к парикмахеру, который иногда подрабатывал хирургом. Парикмахер сказал, что у меня лопнул аппендицит и мне срочно нужно ехать в больницу в Санта-Фе. Мы уехали на ближайшем дилижансе, который туда направлялся. Уже по пути в Санта-Фе я начала бредить. Я пришла в себя на следующее утро в больнице. На животе у меня были швы, а у кровати сидел папа.

«Не переживай, ангел мой», — сказал он и объяснил, что аппендикс, слепая кишка, — это рудиментарный орган, существование которого не имело никакого смысла. Если бы я сама могла выбрать, какой орган потерять, то избавляться надо было именно от него. Однако, продолжил папа, я чуть было не рассталась с жизнью. И ради чего? Игры в бейсбол? Если я хочу рисковать жизнью, стоит делать это со смыслом. Я согласилась с папой. Оставалось только понять, в чем смысл моей собственной жизни.

Мама часто говорила, что, если ты хочешь напомнить себе, что Господь тебя любит, надо увидеть рассвет.

Если ты хочешь напомнить себе о гневе Господнем, добавлял папа, надо увидеть торнадо.

В Солт Дро мы пережили достаточно много торнадо и боялись их даже больше, чем наводнений. Чаще всего торнадо выглядели, как узкие конусы серого дыма, а в период засухи они были практически прозрачными, и у основания конуса можно было разглядеть крутящиеся камни и сучья деревьев. Издалека казалось, что они движутся медленно, словно под водой, элегантно покачиваясь из стороны в сторону.

Большая часть торнадо были мелкими завихрениями воздуха, которые разгоняли кур и сдували сушащееся на веревке белье. Но однажды, когда мне было одиннадцать лет, мы пережили очень серьезное торнадо.

Мы с папой работали с лошадьми. Неожиданно небо стало черным, а воздух сделался тяжелым. Стало понятно, что нас не ждет ничего хорошего. Папа увидел торнадо первым. Он шел с востока и был величиной от земли до облаков.

Я стала быстро распрягать лошадей, а папа побежал в дом, чтобы предупредить маму. Мама незамедлительно начала открывать все окна в доме, потому что где-то слышала, что это помогает избежать перепада давления и может спасти дом. Лошади топали и ржали. Папа не хотел оставлять их запертыми в загоне, открыл ворота, животные вырвались на свободу и побежали в противоположную сторону от приближающегося торнадо. Папа сказал, что если мы выживем, то тогда и займемся поисками лошадей.

К тому времени небо над нашими головами стало иссиня-черным, и начался дождь. Вдалеке я заметила пробивающиеся сквозь тучи солнечные лучи и решила, что это хорошее знамение. Все мы вместе с Лупе и Апачи залезли в погреб. Торнадо поднял песок и ветки и закружил вокруг нашего дома. Шум стоял такой, словно мы сидели под мостом, по которому проносился товарный поезд.

Мама схватила нас за руки, и мы начали молиться. У меня крайне редко возникало желание молиться, но тогда я была страшно испугана и стала молиться, как никогда еще в жизни. Я просила у Бога прощения за то, что я раньше не имела истинной веры, и обещала, что если Он нас пощадит, я буду молиться Ему каждый день до конца своей жизни.