Томас Гарди - Вдали от обезумевшей толпы

• Название: Вдали от обезумевшей толпы
• Автор: Томас Гарди
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-81323-0

Романтическая драма, первый литературный успех английского писателя Томаса Гарди, одна из первых книг о героине с чертами феминистки — независимой хозяйке фермы, внимания которой добиваются трое: богатый джентльмен, отчаянный сержант и рассудительный фермер. Нелегкая проблема женского выбора и все «прелести» сельской жизни — в романе «Вдали от обезумевшей толпы».

---

Человек великодушный, он заставлял себя смотреть в сторону, думая, скоро ли она овладеет собой настолько, что ему можно будет позволить себе снова глядеть на нее. Вдруг ему послышался словно шелест листа, подхваченного ветром, он взглянул, а ее уже и след простыл.

Габриэль, представляя собой поистине трагикомическое зрелище, вернулся к своей работе.

Прошло пять дней и пять вечеров. Девушка аккуратно приходила доить здоровую корову и ухаживать за больной, но ни разу не позволила себе хотя бы бросить взгляд в сторону Оука. Он глубоко оскорбил ее своей бестактностью, и дело было не в том, что он видел то, что ему не полагалось — это случилось не по его вине, — а в том, что он нашел нужным сказать ей об этом. Ибо как нет греха, если нет запрета, так нет и неприличия, если нет чужих глаз; а теперь выходило, что из-за подглядывания Габриэля (а ведь она этого не знала) ее поведение оказалось непристойным. Габриэль страшно огорчался своим промахом, и все это только сильнее разжигало вспыхнувшее в нем чувство.

Но, может статься, знакомство на том бы и кончилось, и он мало-помалу перестал бы о ней думать, если бы в конце той же недели не случилось одно происшествие. В этот день после полудня сильно похолодало; к вечеру ударил мороз, словно он только и ждал темноты, чтобы незаметно захватить все в свои оковы. В деревне в такую стужу в хижинах от дыхания спящих индевеют простыни, а в хорошем городском доме с толстыми стенами у сидящих перед камином бежит холодок по спине, хотя в лицо так и пышет жаром. В этот вечер много маленьких пташек укрылось голодными на ночь среди оголенных ветвей.

Незадолго до того часа, когда девушка обычно приходила доить, Оук, как всегда, занял свой наблюдательный пост над сараем. Сильно прозябнув, он подбросил овцам, которые собирались ягниться, еще по охапке соломы и вернулся в хижину, чтобы подложить дров в печурку. Ветер так и садил из-под дверцы, и, чтобы защититься от него, он повернул свой домик на колесах в другую сторону.

Тогда ветер ворвался в отдушины — их было две, одна против другой в боковых стенах. Габриэль хорошо знал, что одна из них должна быть непременно открыта, если в хижине топится печь и затворена дверь; открывалась обычно та, в которую меньше дуло. Он задвинул отдушину с наветренной стороны и хотел было открыть другую, но решил на минутку присесть и подождать, чтобы в хижине немножко обогрелось. Он сел.

У него заболела голова, это было нечто совершенно непривычное для него, и он подумал, что, должно быть, сказывается усталость, — последние ночи ему приходилось вставать к овцам, и он спал урывками. Он сказал себе, что он сейчас встанет, откроет отдушину и завалится спать. Но он свалился и заснул, прежде чем успел что-либо сделать.

Сколько времени он пробыл без сознания, для него так и осталось неизвестным. В первый момент, когда он очнулся, ему показалось, что с ним происходит что-то странное. Собака выла, голова у него разламывалась от боли, кто-то тряс его за плечи, чьи-то руки развязывали его шейный платок. Открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что сумерки уже сменились темнотой. Возле него сидела та самая девушка с необыкновенно пленительными губками и ослепительными зубами. Более того, и это было самое удивительное — голова его лежала у нее на коленях, причем лицо и шея у него были противно мокрые, а ее пальцы расстегивали его ворот.

— Что случилось? — растерянно вымолвил Оук.

Она, по-видимому, обрадовалась, но не настолько, чтобы тут же и рассмеяться.

— Теперь можно сказать, ничего, раз вы не умерли, — ответила она. — Надо только удивляться, что вы не задохлись насмерть в этой своей хижине.

— А, хижина! — пробормотал Габриэль. — Десять фунтов я заплатил за эту хижину. Но я ее продам и буду укрываться в плетеном шалаше и спать на соломе, как в старину делали. Вот только на днях она чуть было не сыграла со мной такую же штуку! — И Габриэль для убедительности стукнул кулаком об пол.

— Вряд ли тут можно винить хижину, — возразила она таким тоном, что сразу можно было сказать, что эта девушка представляет собой редкое исключение — она додумывает до конца свою мысль, прежде чем начать фразу, и не подыскивает слова, чтобы ее выразить. — Надо было самому соображать и не поступать так неосмотрительно, не задвигать обе отдушины.

— Да, оно конечно, — рассеянно отозвался Оук.

Он старался проникнуться этим ощущением ее близости — вот он лежит головой на ее платье, — поймать, удержать этот миг, пока он не отошел в прошлое. Ему хотелось поделиться с ней своими переживаниями; но пытаться передать это неизъяснимое чувство грубыми средствами речи было бы все равно что пытаться донести аромат в неводе. И Оук молчал.

Она помогла ему сесть, и он принялся вытирать лицо и шею, отряхиваясь, как Самсон, пробующий свою силу.

— Как мне благодарить вас? — вымолвил он наконец прочувствованно, и присущий ему коричневатый румянец проступил на его лице.

— Ну что за глупости, — ответила она, улыбнувшись, и, не переставая улыбаться, посмотрела на Габриэля, как бы заранее подсмеиваясь над тем, что он сейчас скажет.

— Как это вы меня нашли?

— Я слышу, ваша собака воет и скребется в дверь, а я как раз шла доить (ваше счастье — у Дэзи уже кончается молоко, и, может быть, это последние дни, что я хожу сюда). Как только она увидела меня, она бросилась ко мне и ухватила меня за подол. Я пошла за ней и первым делом посмотрела, не закрыты ли отдушины в хижине. У моего дяди точно такая же хижина, и я слышала, как он предупреждал своего пастуха не ложиться спать, не проверив отдушины, и всегда оставлять одну открытой. Я открыла дверь, вижу — вы лежите, как мертвый. Я побрызгала на вас молоком, потому что воды не было, мне даже в голову не пришло, что молоко теплое и никакого от него толку нет!

— А может быть, я так бы и умер, если бы не вы! — чуть слышно произнес Габриэль, словно обращаясь к самому себе, а не к ней.

— Ну нет! — возразила девушка. Она явно предпочитала менее трагический исход. После того как спасешь человека от смерти, невольно разговор с ним приходится поддерживать на высоте такого героического поступка — а ей этого совсем не хотелось.

— Я так думаю, что вы спасли мне жизнь, мисс… не знаю, как вас звать… Имя вашей тетушки мне известно, а ваше нет.

— А я не скажу, как меня зовут, — не скажу. Да оно, пожалуй, и ни к чему, вряд ли вам придется иметь когда-нибудь со мной дело.

— А мне бы все-таки хотелось узнать.

— Можете спросить у моей тетушки, она вам скажет.

— Меня зовут Габриэль Оук.

— А меня по-другому. Вы, видно, очень довольны своим именем, что так охотно называете себя — Габриэль Оук.

— Так видите ли, оно у меня одно на всю жизнь, и как-никак приходится им пользоваться.

— А мне мое имя не нравится, оно кажется мне каким-то чудны́м.

— Я думаю, вам недолго сменить его на другое.

— Упаси боже! А вы, верно, любите делать разные предположения о незнакомых вам людях, Габриэль Оук?

— Простите, мисс, если я что не так сказал, а я-то думал вам угодить. Да где же мне с вами тягаться, я не могу так складно свои мысли словами передать. У меня к этому никогда способности не было. А все-таки я благодарю вас от души. Позвольте пожать вашу руку.

Сбитая с толку этой старомодной учтивостью и серьезностью, какую Оук придал их шутливому разговору, она секунду поколебалась.

— Хорошо, — помолчав, сказала она и, поджав губы, с видом неприступной скромницы протянула ему руку. Он подержал ее в своей одно мгновенье и, боясь обнаружить свои чувства, едва прикоснулся к ее пальцам с нерешительностью робкого человека.

— Как жаль, — вырвалось у него тут же.

— О чем это вы жалеете?

— Что я так скоро выпустил вашу руку.

— Можете получить ее еще раз, если вам так хочется. Вот она. — И она снова протянула ему руку.

На этот раз Оук держал ее дольше, сказать правду, даже удивительно долго.

— Какая мягкая, — сказал он, — а ведь сейчас зима, и не потрескалась, не загрубела!

— Ну теперь, пожалуй, довольно, — заявила она, но не отдернула руки. — Мне кажется, вам хочется поцеловать ее? Пожалуйста, целуйте, если хотите.

— У меня этого и в мыслях не было, — простодушно отвечал Габриэль. — Но я очень…

— Нет, этого не будет! — Она вырвала руку.

Габриэль почувствовал, что он опять оплошал.

— А ну узнайте, как меня зовут, — задорно крикнула она и исчезла.

Глава IV Габриэль решается. Визит. Ошибка

Единственный вид превосходства в женщине, с которым способен мириться соперничающий пол, — это превосходство, не заявляющее о себе; но иногда превосходство, которое дает себя чувствовать, может нравиться покоренному мужчине, если оно сулит ему надежды завладеть им.

Эта хорошенькая бойкая девушка скоро совсем пленила ум и сердце молодого фермера. Ведь любовь — чрезвычайно жестокий ростовщик (расчет на громадную духовную прибыль — вот на чем зиждется подлинное чувство, когда происходит обмен сердец; точно так же и в других более низменных сделках обе стороны рассчитывают на хороший барыш — денежный либо телесный), поэтому каждое утро, когда Оук взвешивал свои шансы, его чувства подвергались таким же колебаниям, как денежный курс на бирже. Он каждый день ждал появления девушки совсем так же, как его пес в часы кормежки дожидался своей похлебки. Пораженный однажды этим унизительным сходством, Оук перестал смотреть на собаку. Но он продолжал свои наблюдения из-за изгороди и каждый день караулил приход девушки, и с каждым днем чувство его возрастало. На нее это не оказывало никакого действия. Пока у Оука еще не было никаких определенных намерений, он не знал, как заговорить с ней о том, что переполняло его сердце; он был не мастер сочинять любовные фразы, у которых конец не отличается от начала, и не способен на пылкие излияния, которые полны