Николай Переяслов - Перед прочтением — сжечь!

• Название: Перед прочтением — сжечь!
• Автор: Николай Переяслов
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Обведя прощальным взглядом салон «Жигулей», я на каком-то автопилоте подтянул к себе свою дорожную сумку и, уже почти выходя из машины, заглянул напоследок в зеркало. Сдвинутое мною чуть ниже, чем следовало бы для нормального обзора остающейся за спиной дороги, оно вследствие этого отражало не вид через заднее стекло, а только пустое водительское сидение да лежащий на его краю белый прямоугольничек визитки. То, что было написано на ней мелким шрифтом, разглядеть на зеркальной поверхности было невозможно, но зато набранная крупными буквами фамилия владельца карточки читалась довольно отчётливо и, вздрогнув от какого-то тайного узнавания, я прочитал вывернутое отражением наизнанку слово: «ВЕНДИГО». Не знаю, что оно обозначало, но на сердце почему-то тут же шевельнулся холодок страха из моего недавнего дорожного сна. Быстро выскочив из машины, я поддёрнул начавшие почему-то сваливаться с меня штаны, закинул на плечо сумку и, поминутно крутя по сторонам головой и настороженно оглядываясь, торопливо зашагал в направлении города…

Глава 6 ПОЭТЫ УМИРАЮТ ПЕРВЫМИ

— …Ну, ты где там загулял, едрёна вошь? — с нескрываемой укоризной в голосе закричал Лёха, когда я, немного отдохнув и приняв после дороги душ, появился на пороге подвала. — Обещал к десятому числу возвратиться, а сам всё не едешь и не едешь!

— Да попутку ждал. Там без машины далеко до дороги идти.

— Ага! Ты там себе комфортный проезд обеспечивал, а мы тут с Виталькой от бандюков должны были отбиваться.

— От каких бандюков?

— От тех самых. Которые с нас свою долю требуют. Или это не ты обещал им выплатить после десятого числа их проценты за «крышу»?

— Ну, я… Только мы ведь все вместе решали…

— Угу. Вот они все и прибежали. А денег пока что не перечислено ни копейки, в магазинах говорят, что реализация идёт довольно медленно, книги покупаются неохотно и вообще… Короче, Виталька тут один был, когда пришли сразу и от Дружбайло, и от Обалдяна, и от кого-то ещё, я их уже всех и не помню.

— И что?

— А то! Устроили ему тут… встречу без галстуков. Лежит теперь дома с сотрясением мозга.

— Выходит, он всё-таки у него был…

— Они нашли. И, кстати, у нас с тобой тоже обещали найти, если в течение этой недели мы не рассчитаемся с ними за «крышу».

— Да на фига нам такая крыша, при которой нас бьют прямо на рабочем месте!

— Так их же приятели и били. Люди Ракитного.

— Ну и… что нам теперь делать? — я уже начал жалеть, что не остался у Светки если не насовсем, то хотя бы ещё на недельку.

— Не знаю. Надо как-то срочно разрекламировать наше издание, чтоб люди его кинулись покупать. Другого способа раздобыть денег у нас просто не существует… Что тут можно придумать, как ты считаешь?

— Хрен его знает… Я ведь его и прочитать-то ещё не успел. Так — одну или две вещички… Так что сейчас вот пойду домой и буду думать.

Я взял со стопок готовой продукции несколько свежеотпечатанных книжек, пожал Лёхе на прощание руку и, стараясь не встретиться взглядом с нашими сволочными охранниками, застывшими на своём «посту» с дурацкими бутылками «Жигулёвского» в руках, повернулся и двинулся по ступенькам к выходу на улицу.

— Кстати, — оглянулся я уже в дверях на Лёху. — Ты случайно не помнишь, что значит слово Вендиго? Мне кажется, я его где-то недавно встречал.

— Ну ещё бы! — встрепенулся Лёха. — Это же имя индейского бога смерти, которое упоминается в романе Кинга «Кладбище домашних животных». Стыдно не знать продукцию собственной фирмы.

— Хорошо, я исправлюсь, — пообещал я и шагнул за дверь.

Солнце уже успело перебраться через забор своего полуденного пика, и мне было даже странно вспоминать о каком-то, столь напугавшем меня нынешним утром, тумане.

Медленно идя под старыми, всё ещё кадящими белым дымом пуха тополями, я смотрел, как мой любимый город живёт своей, казалось бы, раз и навсегда установившейся будничной жизнью. Вон возвращаются с Колхозного рынка (он у нас так и не сменил своего названия, двинувшись в наступившую криминально-капиталистическую формацию под старым социалистическим именем) скучные от своих ежедневных забот домохозяйки с сумками в руках. Вон пролетел куда-то на сверкающем, точно лакированный ботинок, чёрном «мерседесе» владелец сети городских сигаретных киосков Артём Маммутович Браздовский. А вон толпятся перед стеклянной будочкой прессы наши местные «пикейные жилеты», ведущие нескончаемый, как смена дня и ночи, диалог о том, кому бы они не рискнули положить в рот свой палец — Прямилову, Незворотному, Шлакоблочко или Килю.

— …А разве Дружбайло — не голова? — уловил я возглас одного из них, проходя мимо киоска «Горпечати», в витринах которого пестрела традиционная для последних лет палитра из газет «Жизнь», «АиФ», «МК-Бульвар», «Спид-Инфо», «Двое», «Версия» и им подобных. На одной из дальних полок, за спинами расфуфыренных столичных изданий, я увидел также приткнувшийся бедным родственником чёрно-белый выпуск нашего районного «Маяка» с крупно набранной на первой полосе шапкой «НАХОДКА В ЗАБОЕ ШАХТЫ № 3–3 БИС» и рядом с ним — полусогнувшийся серенький листочек «Красногвардейского литератора». Здесь же теперь продавались сигареты, жвачки и презервативы.

— …Ещё какая голова! — согласился кто-то из его собеседников. — Я бы ему палец в рот ни за что не положил! Не-е, ни за что.

— Эт точно, — подтвердили, закачав седыми головами, и другие…

Пройдя мимо них, я пересёк небольшой прямоугольный скверик и вышел на совершенно безлюдную в это время суток площадь перед гостиницей «Высотная». Вечером её, как правило, запруживают и проститутки, и всякого рода шантрапа, продающая или покупающая тут дозу наркоты для укола, а в дневное время суток на ней делать нечего, и она пустует. Бросив чисто машинальный взгляд в сторону сверкающего стеклянными дверями подъезда гостиницы, я увидел, как на её крыльцо взлетает затянутый в свои любимые чёрные джинсы и чёрную вельветовую рубаху поэт Ян Голоптичий.

«Какая же это шлюха назначила ему здесь столь раннее свидание? — подумал я мимоходом. — Не иначе, как нас опять осчастливила своим визитом Машка Исламова! Если это так, то впереди почти наверняка намечаются какие-то внеочередные выборы…»

Однако догадка моя не оправдалась. Не потому, правда, что этих выборов не намечалось вовсе (может быть, они и затевались, но в связи с навалившимися впоследствии на город ужасами, все политические дела вскоре вообще перестанут иметь какое бы то ни было значение), а просто потому, что поэт бежал в гостиницу по приглашению не самой Исламовой, а её близкой московской подруги — тележурналистки канала «Ню-ТВ» Гилены Пацюк, которой она, узнав, что той предстоит командировка в Красногвардейск, передала телефон нашего местного секс-символа.

Звонок столичной теледивы застал поэта за сочинением передовицы для очередного выпуска «Красногвардейского литератора», в которой он в пух и прах разносил выпущенный нами одним из первых и уже давно продающийся во всех магазинах города и района роман Стивена Кинга «Сияющий». Перелистнув две-три первые страницы и решив, что этого вполне достаточно, чтобы говорить о нём в безапелляционно-разгромном тоне, он как раз подводил работу к тому особенно удачному на его взгляд пассажу, в котором собирался натыкать носом в дерьмо и местную власть, и нас с нашим проектом, и, главное, критика Антона Северского, когда вдруг раздалась дребезжащая трель телефонного аппарата и, подняв трубку, он услышал заигрывающе-призывный голосок московской фифочки. Щебеча, словно вырвавшаяся из клетки канарейка, та передала ему горячий привет от Исламовой и намекнула, что она только что приняла освежающий душ и жаждет познакомиться с секс-символом города Красногвардейска не по телефону, а, так сказать, в непосредственном контакте.

Забыв обо всей своей писанине, Ян стремительно сбросил с себя застиранное домашнее трико тёмно-синего цвета с отвисшими на коленях пузырями, вскочил в висевшие наготове на спинке стула джинсы, попшикался одеколоном с названием «MAN IS MAN» и чуть ли не вприпрыжку понёсся на зов ожидающей его в гостиничном номере самки.

Если бы, кроме стеклянных дверей, у гостиницы «Высотная» были такими же ещё и стены, то можно было бы видеть, как, не дожидаясь лифта, он пулей взвился на второй этаж и, прошмыгнув по пустынному в это время дня коридору, выстучал по двери 217-го номера какую-то нетерпеливую бодренькую мелодию, вроде арии «Сердце красавицы склонно к измене». Постояв в томительном ожидании несколько невероятно долгих секунд и не дождавшись никакого шевеления с той стороны, Янчик повторил свой стук с такой силой, что белоснежная плоскость восприняла эти усилия как попытку своего открывания и медленно поплыла внутрь номера. Подтолкнув её снаружи, поэт, полыхая всё более багровеющим от возбуждения лицом, шагнул в апартаменты.