Садриддин Айни - Рабы

• Название: Рабы
• Автор: Садриддин Айни
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

В романе «Рабы» С. Айни широко и на конкретном материале раскрывает жизнь народов Средней Азии до революции и после нее.

Безрадостна и темна жизнь угнетенного, а жизнь рабов и женщин — ужасна. Недаром Некадам, герой романа, сравнивает свою жизнь с положением птицы, попавшей к змее.

Но всему приходит конец. Приходит конец и безраздельному господству баев и мулл, народ с оружием в руках борется за равноправную, счастливую жизнь. Бывшие рабы берут власть в свои руки и начинают строить новое общество.

Вступительная статья М. Турсун-заде

Примечания М. Шукурова

Иллюстрации художника К. Туренко

---

— А минеральные удобрения?

— А что? Там и взялся Садык собрать свой урожай. Да если и не соберет, даже если ни килограмма не соберет со всех этих восьми гектаров, пропадет, что ли, колхоз от этого? Ведь колхоз в этом году собирает одного только хлопка полный урожай с двухсот пятидесяти гектаров. Что значат при этом какие-то восемь гектаров! Да и неизвестно, не выполнит ли Садык свое обещание. А если выполнит, то и здесь, выходит, соберут полный урожай. Вот тебе и удобрения. Нет, Хамдам, наш удар не удался. А ударить по колхозу надо так, чтоб он у самого корня затрещал. Тогда нам можно спокойно смотреть в будущее.

— А еще ты забыла, что я сделал с Хасаном?

Она одобрительно хлопнула в ладоши.

— Это ты сумел. Тут ничего не скажешь. Каждый удар по видным колхозникам — это словно кирпич выбить из фундамента. Так, кирпич за кирпичом, можно завалить и весь дом. Так и надо нам действовать.

— Ну, я рад, что хоть один мой удар порадовал тебя, радость моя!

— Так порадовал, будто мои родители вернулись из ссылки и получили назад свое имущество. Но это мало. Надо и других так же бить.

Она положила руку ему на колено.

— Хамдам-джан! Милый мой! Ты мой верный помощник. Скоро, скоро ты станешь моим мужем. А тогда ты не успокоишься, будешь продолжать это «дело»?

— Я, Кутбийа, пленен темнотой твоих глаз, этими бровями, как две черные стрелы. Черными твоими косами, темной твоей родинкой над густой бровью. Какую б мысль ни внушала ты, я выполню все.

— Вот этого-то я и боюсь.

И она сняла руки с его колена.

— Хасан не меньше тебя любит эти брови и косы, а как только дело коснется колхоза или комсомола, он всю любовь забывает. Если б ты был так же упрям в своем деле, как Хасан Эргаш в своем, тогда у нас «дело» пошло бы на лад! Только так, как Эргашев любит и укрепляет колхоз, ты должен его ненавидеть и разрушать. У того любовь, а у тебя ненависть. Понял?

— Прости меня, я тебя так люблю, что всякое дело примериваю на твой вкус. Всякий раз думаю: «А как это оценит Кутбийа? А понравится ли ей это?» Но ведь дело-то наше я начал раньше, чем договорился с тобой.

— Что ж ты сделал до встречи со мной?

— Я? Немало людей я оттолкнул от колхоза. Я внушал им, что работа дураков любит, что от работы лошади дохнут, что, сколько ни работай, всех денег все равно не заработаешь, и некоторые поддавались мне, отлынивали от работы, становились лентяями. А разве от них не убыток колхозу? Лишь немногие позже, когда распределялись доходы, раскаялись в своем малодушии. Немало я наворовал хлопка в колхозе, а потом спустил его на базар, немало загубил колхозного скота.

Хамдам растерянно взглянул в глаза Кутбийе.

— Я считал, что принес вреда не меньше, чем покойник Хаджиназар.

Кутбийа молчала. Он неуверенно говорил ей:

— Я только добро видел от твоего отца. Если колхозники богатство свое добывают в поте лица, то я богател, спокойно сидя на пороге твоего отца. Я только направлял труд бедноты, и она работала на Уруна-бая и на меня. Бедняки работали, как рабы, как ослы, а я только подгонял их. Я своих рук в холодной воде не мочил. По доброте твоего отца и я в колхоз вошел как малоземельный батрак, всю жизнь работавший на богача. И вот вышло, что дочь моего благодетеля согласна стать моей женой. О Кутбийа! Когда мы соединимся, мы добьемся своего!

— Я верю тебе, Хамдам. Слава богу, ты такой человек, на которого можно положиться.

И она позволила ему поцеловать себя, а потом прикинулась, что он поцеловал ее насильно, откинулась от него, вскочила и взглянула на солнце.

— Ой, поздно-то как! Надо скорей идти на сбор. А не то очень уж я отстану от них.

— Сегодня ты, пожалуй, не успеешь и половины нормы собрать. Это я виноват, прости меня.

— Норму! Норма сорок килограммов. Куда уж мне! Тут нужны деревянные руки, а не мои.

Она скромно взглянула на свои восковые пальчики:

— Я вчера собрала десять, а сегодня, пожалуй, и семи не соберу.

— И от этого нам польза! — сказал Хамдам.

— В таком случае три килограмма засчитываем в твою пользу.

— Согласен! — засмеялся Хамдам-форма. Они пошли в разные стороны.

16

К Фатиме, продолжавшей не отрываясь работать на своем участке, подошла Мухаббат.

Она принесла Фатиме завернутую в платок кисть винограда и лепешку.

— Вот твоя доля, Фатима. Поешь.

— Спасибо, сестра.

— Ты сама соберешь оставшийся хлопчатник и снесешь весь твой сбор на весы или прислать за ним, помочь тебе?

— Никого не надо. Я сама соберу и снесу.

Мухаббат отдала ей завтрак, а сама принялась за работу.

Фатима положила сверток под куст и подумала: «Я пообещала собрать весь этот хлопок сама. Надо по-большевистски выполнять обещание».

Ее крепкая, мускулистая спина привыкла к труду, сильные быстрые руки были выносливы. Она не чувствовала усталости. Еще не хотелось ни отдыхать, ни есть. Работа захватывала и увлекала ее.

Кусты стояли редко, но по мере роста разветвлялись, раскидывались. Теперь на них раскрылось коробочек по семьдесят и даже больше. Каждый куст наполнял хлопком ее фартук, так обилен был урожай.

«Бедный Хасан! — думала она. — Вон какой урожай собираю я с твоего посева. А тебя чуть не засудили за него. — Она шла среди густых здоровых кустов, словно среди друзей. — Бедный Хасан! Ты виноват в том, что после того посева тут пришлось немало поработать. Немало, а зато теперь здесь кусты лучше, чем везде. Нет, ты не виноват, Хасан… А культиватор?»

Она вывалила хлопок из передника в мешок, крепче завернула рукава голубого сарпинкового платья и снова принялась за работу.

Ее крепкие, сильные, быстрые руки сверкали сквозь темные листья, быстро отрываясь от желтых коробочек к белому переднику.

Они мелькали равномерно, в лад с биением сердца. И в этой ее работе была пленительная красота, на которую никто не смотрел и которой сама Фатима не замечала. Она работала, словно вела какой-то замечательный, четкий, быстрый танец. Но мысли ее летали, как ласточки, далеко отсюда, вокруг Хасана.

Она не забывала ни его голоса, ни его слов, ни дней и вечеров, проведенных с ним, ни его мечтаний, ни сильного тела, ни крепких рук. Все в нем дорого было ей. И лицо, едва узнавшее бритву, и смуглая кожа, и его твердая воля, и мягкий голос, и серьезная, вдумчивая речь.

«Нет, Хасан, ты не виноват. Хасан, я в твою комсомольскую совесть верю. Совесть твоя чиста. По своей воле ты бы не принес нам вреда».

Передник наполнился, и опять она, прервав свое раздумье, переложила хлопок из передника в мешок.

А когда снова пошла между кустов, мысли ее вернулись к Хасану.

«Но как такое твердое сердце растаяло перед ленивой куклой? Чем она его пленила? Ну чем? Что нашли его темные глаза в ее бесстрастном, недовольном, бескровном лице?

Ах, Хасан! Как легко ты забыл время, когда мы вместе росли, вместе играли, вместе собирали первые урожаи хлопка на новых землях, на берегу Джилвана. И песни мои забыл. А мы ведь их вместе пели. И я гордилась, что у меня такой друг. Я пела:

В саду у меня цветок цветет.
На руке у меня соловей поет.

А ты, Хасан, забыл, как отвечал мне:

Есть цветок у меня, краше нет вокруг.
Краше всех цветов у меня есть друг.

Пара сильных рук есть сорвать цветок,
Есть друга обнять пара сильных рук.

Эх, Хасан, улетел соловей из моего сада, и цветок вянет, и сад мой поник».

И стало ей так жаль себя, словно огонь, долго тлевший внутри, вдруг вспыхнул, охватывая ее всю. И она негромко запела тоскливую старинную песню:

Мою розу унес беспощадный враг.
Соловья злой коршун настиг в кустах.
Беспечный садовник мой сад не хранил:
Погиб соловей и цветок зачах.

С этой песней она понесла хлопок к мешку.