Федор Ошевнев - Записки букиниста

• Название: Записки букиниста
• Автор: Федор Ошевнев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— Побойся бога! Мои старые куда лучче новых! И дорогее! Сделай доброе дело, помоги старому человеку… По пиддисят рублёв…

— Бабуля, становись рядом, да и торгуй на здоровье. Хоть по сто пятьдесят, хоть по тысяче — никто не запрещает…

— Я больная, книжки чижелые, а у мине на них доку′ментов нет! А ты должон, ты обязан! — убеждает старушка. — Бабушку пожалеть. По полста рублёв…

— Ну, знаешь… Я такой же пенсионер, как и ты. Насчет жалости же и обязанностей — это давай, вон, к государству обращайся.

— Ты не такой! — вскрикивает божий одуванчик. — Ты здоровый! Эвон скоко книжек кажин день тягаешь! А мине не сегодня-завтра на погост отнесут… Помоги! На хлебушек! По пиддисят!

— Слушай, иди отсюда! — окончательно лопается у меня терпение. — Что я тебе, благотворительное общество? Своей бы семье на хлебушек подзаработать…

И тут бабуля на глазах распрямляется, а из печеного яблочка враз проглядывает злющая баба-яга. Мгновенно окрепшим голосом с угрожающими нотками она уточняет:

— Ну так что, не возьмешь, значит, усе по пиддисят?

— Сказал же: нет…

— Чтоб твои книжки огнем сожгло! — поняв, что дело не выгорело, грозит мне баба-яга костлявым кулаком. — Чтоб их водой залило! Чтоб тебя лихоманка разбила! И всех твоих сродственников тоже! Чтоб ты чирьями оброс, идиёт треклятый! Чтоб тебе сгнить заживо, гад ползучий!

Секундная пауза — и характер ругательств меняется, а крик усиливается.

— Спикуль! Мошенник! Ворюга! На моем горбу в рай въехать хотит!

— Бабка, мне единственно от тебя надо, чтоб отсюда свалила побыстрее. А в рай — это как раз ты сама на мне «по пиддисят рублёв» въехать собиралась. И вообще: не ори так громко, а то паралик хватит, в момент на Северном кладбище пропишешься.

— Не дождесся, сукин ты сын! — уже вопит баба-яга. — Я еще твоих унуков переживу! — И демонстрирует мне комбинацию из трех пальцев. — Фиг тебе! На! На! На! Получи!

Не удовлетворившись одной дулей, сует под мышку клюку, и вот уже в мою сторону выставлены два кукиша, оканчивающиеся желтыми, давно нестриженными ногтями.

— Выкуси! Выкуси! Эвон я чичас до милиции-то дойду, они те живо в бараний рог скрутят! Ишь, чего удумал! Мине на Северный! А тибе — у тюрьму!

…Божий одуванчик еще долго бесновался около клеенок. Потом в бессилии ткнул клюкой в воспоминания маршала Жукова и поковылял своей дорогой…

А после обеда в тот день букинистику своим вниманием почтила другая бабушка — возраста начинающей пенсионерки и весьма плотненькая. Конкретно ее заинтересовал «отдел детской литературы». Переглядев с десяток книг, женщина выбрала солидный том сказок Андерсена. Разогнулась, держа его в руке.

— Сколько просите?

— Тридцать рублей.

— А это еще почему так дорого? У вас книжки старые, они должны быть дешевые, — делается упор на слово «должны».

— Однако ведь не сто рублей я заломил. И потом: состояние тома отличное, обложка твердая: даже не картон, а ледерин, плюс иллюстрации имеются. Черно-белые, правда, зато немалым числом… Ну, хотите, берите за двадцать пять.

— Все равно дорого.

— Хм. Сколько же, по-вашему, за это издание было бы в самый раз?

— Ну… — задумывается Плотненькая, и на лице ее отражается сложная гамма чувств. — Ну… Десять рублей… А лучше бы за пять.

— Ага, конечно. У нас проезд в автобусе уже дороже стоит. Это, выходит, если с советскими ценами сравнить, дешевле пятака? Нет, не спорю: была лет сорок-пятьдесят назад такая серия «Мои первые книжки». Брошюрки в мягкой обложке, листов на десять-двенадцать. Все именно по пять копеек и стоили. А издание, вроде того, что вы в руках держите, тянуло тогда от полтинника и выше.

— Ну, мне тут лясы-балясы рассусоливать некогда. За десять рублей отдаете?

— Нет, конечно.

— Подавись тогда ей! — с размаху швыряет Андерсена поверх других книг Плотненькая. Однако не уходит, а начинает «говнять товар»: — У тебя книжки старые! Они грязные, рваные, противные! Ты их у бомжей скупаешь! Ты их на помойке собираешь! Ты их в библиотеках воруешь! По тебе давно решетка плачет!

— Ясное дело, рыдает. А вот продавай я литературу по пять рублей, так и от бомжей, и с помойки, и краденая — в опте бы все за счастье пошло?

«Говнятельница» секунд пять трудно размышляет, а затем, боевито всхрапнув, харкает на ближайшие тома:

— Тьфу на твои книги! Тьфу! Гад, скотина, сволочь!

— Мадам! А ведь за такое я тебя саму оплевать могу! — делаю я к ней шаг.

— Милиция! — сиреной взревывает Плотненькая. — Спасите! Помогите! Убивают!

— Совсем сблындила? — удивляюсь я. — Чтоб я об тебя руки марать стал?

— Что, испугался? — сбавляет она голос. — Вот завтра с ментурой сюда приду, так небо с овчинку покажется! Ты меня еще попомнишь, негодяй!

…Вытирая влажной тряпкой книги, размышляю, что всем мил был бы, покупая литературу с рук по пятьдесят рублей за том, а продавая оную потом по пять. Или и тогда недовольные нашлись бы? «А почему не по сто и не по рублю!»

«ТЫ КНИГИ БЕРЕШЬ?»

Стою возле книг и раздумываю: начинать ли уже их укладывать в сумки, либо еще с полчасика обождать — выручка нынче ну просто никакая. Подле меня останавливается мордатый небритый мужик неопределенного возраста, в камуфляжных брюках и грязно-белой майке-безрукавке.

— Ты книги берешь? — с места в карьер панибратски обращается он ко мне.

— Извините, а что именно вы подразумеваете, употребляя в данном случае глагол «берешь»? — переспрашиваю я нарочито интеллигентным тоном.

— Ты чо, блин, туго всасываешь? — повышает голос мордатый. — Я еще раз спрашиваю: ты книги берешь?

— А я еще раз желал бы уточнить: какой смысл вы вкладываете в данном конкретном случае в глагол «берешь»?

— Ты тупой или нерусский? Я, так и разэдак, последний раз спрашиваю: ты книги берешь?

— Берешь, в смысле, на реализацию; берешь, в смысле, покупаешь; или, может, вы просто мне какую-то литературу придарить хотите? — продолжаю вежливо конкретизировать я.

— Ну ни хрена себе, раскатал губенки! — возмущается мордатый. — Подарить ему, как же! Разогнался на последней скорости! Да конечно же продать!

— Не интересует, — коротко отвечаю я.

— А это еще почему?

— А тебе, блин, не один хрен, так и разэдак, по какой именно причине? — резко перехожу я на тон Предлагателя-грубияна. — Тупой, что ли, или нерусский? Да я те сейчас десять пальцев загну, и все будет «не беру»!

— Ну ты хоть одну причину назови, — сбавляет тон мордатый.

— Одну? Без проблем. Скажи, вот у меня литературы здесь много? — тычу я пальцем в сторону клеенок, решив немного пошутковать.

— И что с того?

— Да то, что всё это мне люди принесли совершенно бесплатно, а я еще и выбирал: это взять, от того отказаться. И еще несут, несут, несут… Сумками, мешками, ящиками! Так какого же кляпа мне что-то за деньги у тебя покупать?

Мордатый озадаченно приоткрывает рот: дубинисто соображает. Затем, натурально, негодует:

— Ни фига себе, олигархом устроился! Сидит здесь, понимаешь, как именинник и на говне сметану сбивает!

— Становись со своим говном рядом, а я погляжу, много ли сметаны добудешь, — предлагаю я.

— Я пока не вольтанулся, чтоб с макулатурой посеред улицы сутками торчать!

— Вот и иди тогда своей дорогой. Топай, да помни: у нас нынче в стране демократия, так что сам выбирай, куда именно сейчас прогуляешься: на три буквы, на пять или к соответствующей матери.

— Ах, ты!!!

…Диалог наш завершился сплошными непечатными выражениями с обеих сторон. А вот угроз насчет обращения в милицию в тот раз почему-то не услышал.

«ЧТО-ТО НИМБА НЕ ВИЖУ!»

Сиротливо сижу на табуреточке, что-то почитываю. Покупателями даже и не пахнет. Неожиданно возле клеенок останавливается мачо лет тридцати: в костюме, при галстуке и с бородкой-эспаньолкой. В руках — черный и, похоже, недешевый дипломат. Но затеплившаяся было во мне надежда что-то реализовать оказалась ложной. Поскольку бородач вдруг беспричинно разразился упреками:

— Вот сидишь здесь бестолку? Сидишь? А жизнь-то мимо проходит! Впустую!

— А ты кто такой, чтоб мою жизнь судить? — рефлекторно вырвалось тогда у меня. — Господь Бог, что ли?

— Да! — гордо и, по-видимому, тоже рефлекторно заявил «эспаньолка».

— Одну минуточку!

С этими словами я встал, подошел к бородачу поближе и начал его внимательно разглядывать: с ног до головы.

— Что такое? — непонимающе нахмурил он сросшиеся брови.

— Да вот… Что-то нимба не вижу, — пояснил я. — Зато хвост, рога и копыта в наличии.

«Эспаньолка» немедленно зашелся в потоке матерной ругани. Я, молча, ждал, когда поноситель выдохнется. Затем менторски растолковал:

— Если кто-то, по ходу спора, начинает сквернословить, значит, он абсолютно исчерпал аргументы. Несмотря на галстук и дипломат. Теперь же продолжайте, пожалуйста: эти звуки ласкают слух. С удовольствием развлекусь, а то сижу здесь, понимаешь, бестолку, а жизнь-то мимо проходит. Впустую! Итак, весь внимание…