Елена Арсеньева - И звезды любить умеют (новеллы)

• Название: И звезды любить умеют (новеллы)
• Автор: Елена Арсеньева
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-07298-5

Они были великими актрисами, примами, звездами. Однако эти женщины играли свои роли не только на сцене, но и в жизни. В этом их сила — и их слабость, счастье и великая бела. И все же… Прожить несколько жизней — чудесный дар, которым наделены лишь единицы: Вера Холодная, Айседора Дункан, Анна Павлова… Все они любили и были любимы… Об актрисах, их счастливой и несчастной, великой и мимолетной любви читайте в исторических новеллах Елены Арсеньевой…

---

Тогда же, в 1930 году, для встречи со Скоблиным в Париж прибыл из Москвы его однополчанин Петр Ковальский (кличка среди агентов ОГПУ «Сильвестров»).

«Сильвестров» передал Скоблину письмо от старшего брата, который проживал в Советской России, и вскоре, посоветовавшись с женой, Николай Скоблин дал согласие работать на советскую разведку. Вот текст данной ими подписки:

«Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.

21.1.31 г. Берлин.

Б. генерал Николай Владимирович Скоблин /

Н. Плевицкая-Скоблина».

Начальник иностранного отдела ОГПУ А. Артузов наложил на заявление Скоблина — Плевицкой о персональной амнистии следующую резолюцию:

«Заведите на Скоблина агентурное личное и рабочее дело под псевдонимом „Фермер-ЕЖ/13“.

Плевицкой был присвоен псевдоним «Фермерша», а «зарплата» им была положена по двести долларов в месяц. По тем временам — ого!

21 января 1931 года в Берлине состоялась еще одна встреча Николая Скоблина и Надежды Плевицкой с представителем Центра. Он объявил супругам, что ВЦИК персонально амнистировал их. То есть вскоре они смогут получить разрешение на возвращение. А пока нужно еще поработать для Советской России.

Работали «Фермер» и «Фермерша» отменно. С помощью передаваемых ими сведений были разгромлены боевые дружины, которые создавались еще генералом Кутеповым для борьбы против СССР. Советская разведка была в курсе всех замыслов эмиграции, сорвала планы по созданию в РОВСе террористического ядра для его использования в Советской России. За эти годы на основании информации, полученной из Парижа, ОГПУ арестовало семнадцать агентов, заброшенных РОВСа в СССР, и установило одиннадцать явочных квартир в Москве, Ленинграде и Закавказье. Накануне 1940 года советская внешняя разведка окончательно дезорганизовала РОВС, тем самым лишив Гитлера возможности использовать в войне против России более двадцати тысяч активных членов этой организации.

Разумеется, эти подробности не звучали на суде: о них вообще никто не знал. И до последнего времени работа Плевицкой на ОГПУ оставалась недоказанной. Другое дело, что в виновности Скоблина никто не сомневался, а Плевицкая была признана его активной сообщницей.

И люди мучились вопросом: почему, почему, почему она делала это?! Ладно — Скоблин, он всегда был себе на уме, да и вообще… маленькие мужчины — рабы своего тщеславия, ведь недаром про них сказано: «Мы все глядим в Наполеоны». Но Плевицкая! Божественная Плевицкая, душа народная!

Почему?

О да, конечно: «лукава жизнь», а «бес полуденный» способен творить с душами людей самые изощренные чудеса. Но когда русские эмигранты недоумевали, как могла «искренняя монархистка» Плевицкая пойти на предательство, они же сами и давали ответ на свой вопрос. Да потому, что она была именно что искренняя монархистка! Она лично знала царя, его семью, она любила их — любила до обожествления, особенно самого императора. И ничего, кроме тайной ненависти и презрения, она не могла испытывать к людям, которые предали своего государя. Эти чувства обуревали ее и во время гражданской войны, ими же она была охвачена и теперь, во время жизни среди эмигрантов. Ведь они были совершенно равнодушны тогда, в феврале семнадцатого, к участи императора и его семьи. Те, кто получал от него ордена, чины и звания, кто ел из его рук — они бросили государя на произвол судьбы, наплевав на огромный русский народ, который, как и Плевицкая, плоть от плоти его, обожал царя и был беззаветно предан монархии. Это предательство было непостижимо уму Надежды Васильевны. А потом началось в эмигрантской среде вранье — вранье о любви, о почитании памяти невинно убиенных рабов Божиих Николая, Александры, Анастасии, Татьяны, Ольги, Алексея…

Предать предателей не казалось Плевицкой предательством. Мне отмщение, и аз воздам! А Россия оставалась Россией. Там к власти пришли «простые люди», вся «белая кость» убралась за кордон. Ну почему, размышляла Плевицкая, эмигранты решили, будто именно они — совесть России, лучшая ее часть, а там осталось какое-то отребье человеческое? Но это «отребье» ненавидит фашистов, а эмигранты, тот же РОВС, сотрудничают с немцами и надеются на их помощь (вспомним — Миллер шел именно на встречу с немецкими офицерами!), чтобы выбить из России большевиков, чтобы вернуть «старый режим», опять залив страну кровью, опять устроив гражданскую войну, хотя Россия едва-едва начала воскресать после нее…

Надежда Васильевна рассуждала совершенно по-женски, больше чувствами, чем умом, но логика в ее чувственных рассуждениях, конечно, была. И разве это грех, думала она обиженно, желать петь для своего народа? Вовсе не грех — опять сделаться именно всенародно любимой певицей; не сидеть в крохотной «артистической» в кабаках и ресторанах, а выходить на сцену, как в былые времена, знать, что поешь не для «осколков старого мира», а для всей России…

Наверное, она идеализировала то будущее, которое ожидало бы их со Скоблиным после возвращения на родину. В любом случае, это оставалось ее тайной: и мечты, и споры с собой, и доводы, которые она могла бы привести обвиняющим ее людям, бывшим друзьям. Она ничего не могла сказать в свое оправдание — и не сказала. На суде в Париже Надежде Васильевне предъявили обвинение в «соучастии в похищении генерала Миллера и насилии над ним», а также в шпионаже в пользу Советского Союза. Виновной она себя не признала.

Надежда Васильевна была обречена и понимала это, хотя продолжала надеяться на невесть какую удачу. На восьмой день суда прозвучал вердикт: «Двадцать лет каторжных работ и десять лет запрещения пребывания во Франции». Плевицкая слабо улыбнулась своему адвокату:

— Живой я оттуда не выйду.

Ей было 54 года.

Всё было против нее! Всё и все. Безусловно, на ней отыгрались за Скоблина, но приговор был настолько суров прежде всего потому, что люди не любят поверженных богов. А уж богинь-то… Французские присяжные не нашли для Плевицкой смягчающих обстоятельств, кассационный суд запретил пересмотр дела, а президент Франции отказался ее помиловать. Эмигрантские газеты писали: «Пусть гниет в тюрьме!»

Ну вот ее и отправили в Ренн, в каторжную тюрьму для особо опасных уголовных преступников, где спустя два года, 5 октября 1940 года, она умерла.

Надежда Васильевна так ничего и не узнала о судьбе своего горячо любимого мужа. Хотя… Если сердце женское — вещун, возможно, оно подсказывало, что Николая Скоблина уже давно нет в живых.

Тогда, в сентябре 1937 года, на все полицейские посты Франции, Бельгии и Швейцарии было передано распоряжение об аресте генерала Скоблина и сообщались его приметы. Однако задержать его не удалось. Считалось, что Скоблин вернулся в Москву и вскоре был там расстрелян.

На самом деле он не сразу бежал из Парижа: некоторое время скрывался в конторе фирмы Сергея Третьякова (внука знаменитого коллекционера Павла Третьякова), давнего агента «большевизанов». Самое смешное, что контора находилась в том же здании, что и РОВС, даже в том же подъезде, только двумя этажами выше! Разумеется, искать Скоблина у Третьякова никому и в голову не пришло.

Спустя несколько дней, убедившись, что установить связь с Надеждой Васильевной слишком рискованно (за каждым ее шагом следили, а потом арестовали), Скоблин отправился в Испанию на самолете, специально заказанном для него сотрудниками советской разведки. Из Испании он вскоре писал в Москву, своему руководителю:

«11 ноября 1937 года.

Дорогой товарищ Стах! Пользуясь случаем, посылаю вам письмо и прошу принять, хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза.

Сердце мое наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь, в целом, принадлежу Советскому Союзу, и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22-го сентября искусственно создана. Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе.

Сейчас я тверд, силен и спокоен и тихо верю, что Товарищ Сталин не бросит человека. Одно только меня опечалило, это 7-го ноября, когда вся наша многомиллионная страна праздновала этот день, а я не мог дать почувствовать «Васеньке» (так Скоблин называл Плевицкую) о великом празднике.

С искренним приветом ваш (подпись)».

Да, о Васеньке он всерьез беспокоился и писал еще, думая о ней:

«Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая пребывание в заключении и необходимость ободрить, а главное, успокоить».