Елена Арсеньева - И звезды любить умеют (новеллы)

• Название: И звезды любить умеют (новеллы)
• Автор: Елена Арсеньева
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-07298-5

Они были великими актрисами, примами, звездами. Однако эти женщины играли свои роли не только на сцене, но и в жизни. В этом их сила — и их слабость, счастье и великая бела. И все же… Прожить несколько жизней — чудесный дар, которым наделены лишь единицы: Вера Холодная, Айседора Дункан, Анна Павлова… Все они любили и были любимы… Об актрисах, их счастливой и несчастной, великой и мимолетной любви читайте в исторических новеллах Елены Арсеньевой…

---

Для начала она послала юной Креузе «свадебный подарок» — роскошное одеяние, надев которое, Креуза уже не смогла с ним расстаться. Да и затруднительно было бы сделать сие, ведь колдунья и чародейка Медея пропитала одеяние ядом, от которого Креуза умерла в страшных мучениях вместе со своим отцом Креоном, который пытался ее спасти.

Язон еще не знал о страшном событии и пытался успокоить ревность и страдания жены. Утешая ее, он уверял, что не бросит их детей.

— Ничто не разлучит их с нежностью моей! — произнес он, не понимая, что этим все равно что вонзил нож в разверстую рану.

— Как?.. Хочешь ты еще лишить меня детей? — воскликнула Медея. — Моих детей… предать ты мачехе дерзаешь?

У зрителей мороз прошел по коже, когда они услышали болезненный вопль, в который вылились эти слова: «Моих детей…»

И тогда Медея решила отомстить неверному мужу самой страшной, самой изощренной местью — убить его детей.

Медея заклинает Тартар разверзнуться и дать ей силы. Тени подземных насельников чередой прошли пред нею. При виде Сизифа, прародителя Креона и Креузы, ненависть исказила ее лицо, но вот перед Медеей явилась тень ее отца, и нежность явилась на смену ярости:

Драгая тень! Скажи: преступный мой побег,
Конечно, дни твои печальные пресек,
Хоть руку мне простри… Но призрак чей безглавый
Бросается меж нас, ужасный и кровавый,
Обезображенный от крови и от ран?
Он весь ударами растерзан и раздран —
Се брат мой!

Ее последний крик раздирал душу, а заклинания ее были так страшны, что в публике боялись шевельнуться, чтобы эти темные тени не сошли со сцены и не набросились на людей, ища жертвы. Какая-то дама упала без чувств, но никто и не подумал подать ей помощь. Люди были зачарованы Медеей.

Ну что ж, и другие актрисы, в том числе и m-lle Жорж, играли прежде всего колдунью, фурию. Это не было новостью. Но вот настала сцена прощания с детьми, которых Медея должна убить, повинуясь все той же воле рока, которая в античных трагедиях является главной, всемогущей героиней, — и все увидели, что в ней не осталось ничего от фурии. Она была жалким существом: на нее смотря, почти все плакали в продолжение целого четвертого действия. Она и хочет остановиться — и не может, потому что дети ее, внуки Солнца-Гелиоса, недостойны той жалкой участи, которая их ждет.

Это была первая Медея, в которой человеческие чувства боролись с демоническими страстями, и хоть все зрители отлично знали сюжет трагедии, в душе каждого возникла безумная надежда, что материнская любовь возобладает над волей рока и Медея откажется от убийства.

Увы…

И вот месть свершена. В зале, чудилось, перестали дышать. Приблизившись к Язону, глядя на него в упор, Медея вынула из-под плаща кинжал, которым были убиты дети:

— Смотри! Вот кровь моя и кровь твоя дымится!

Чудится, все, даже стоявшие за креслами последнего ряда, видели эту кровь на кинжале и обоняли ее страшный запах. Зрители самые хладнокровные были поражены величайшим ужасом. Поистине, это было nec plus ultra[54] в искусстве трагедии!

И когда адская колесница, везомая драконом, унесла Медею со сцены, в зале некоторое время царило оцепенение. Наконец зрители с нескрываемым облегчением перевели дух. Потом… только потом разразились небывалые аплодисменты.

Когда артисты вышли на поклоны, Катерина, бросив наконец-то взгляд в ложу дирекции (весь спектакль она запрещала себе туда смотреть, а вернее, не до того было!), увидела, что князя Гагарина там нет.

Впрочем, ей не пришлось долго теряться в догадках, где же он. Князь Иван Алексеевич уже вышел на сцену из-за кулис и на глазах у всех прижал к себе актрису Семенову, как бы закрепив публично свои на нее права.

На самом-то деле сегодня именно Катерина Семенова закрепила полную и безоговорочную власть над князем Иваном Алексеевичем Гагариным… И поняла, что может и дальше делать с ним что хочет.

* * *

В один из февральских дней 1827 года состоялась свадьба князя и актрисы — да, Катерина своего любовника еще порядочно помучила, прежде чем вышла-таки за него! Состоялась после пятнадцатилетнего бурного и порою даже трагического романа. Дочерей Иван Алексеевич Гагарин узаконил, а вот сын… сын так и остался сыном неизвестного отца. Ну что же, юношу могло утешать одно: его матерью была великая актриса русской сцены.

Саламандра (Айседора Дункан)

— Вы не можете вот это исправить? — спросила она тихо и протянула ему какую-то маленькую, неказистую книжечку.

Он взял документ. Это был паспорт, на его последней странице находилась маленькая фотография необычайно красивой женщины с блестящими глазами и затаенной улыбкой. Паспорт был выписан во Франции на имя Айседоры Дункан.

Человека, к которому она обратилась, звали Илья Ильич Шнейдер, и он был известный журналист, театральный критик и драматург, по воле судьбы (вернее, по приказу правительства) устраивавший в Советской России дела знаменитой танцовщицы Айседоры Дункан, ставший ее секретарем и переводчиком. В конце концов они подружились настолько, что Айседора не постеснялась обратиться к нему с просьбой… подделать паспорт. Пусть другого государства, но все же!

Илья Ильич посмотрел на изящный ноготь, который указывал на цифру, обозначающую год рождения: 1877. Первая семерка была написана криво, словно перо дрогнуло в руках французского делопроизводителя, заполнявшего документ. Чуть-чуть дополнить линию черной тушью — и семерка запросто превратится в восьмерку.

Илья Ильич поднял глаза от паспорта и поглядел на его обладательницу, которая улыбалась враз и смущенно, и развязно. Судя по этим двум семеркам и дню рождения (27 мая), ей сейчас, в начале мая 1922 года, почти 45 лет. Если исправить цифру, по документам будет тридцать пять. Илья Ильич знал толк в красавицах и мог бы поклясться на Библии (если бы какому-то безумцу пришло в голову потребовать от него такую клятву в постреволюционной России!): больше тридцати никто и никогда не дал бы этой богине с медными волосами, струившимися волнами и спускавшимися на длинную шею, этой нимфе с роскошной фигурой и глазами изменчивыми, переливчатыми, словно радужные мыльные пузырьки, которые вбирают в себя все краски окружающей вселенной. Сейчас, как и всегда в минуты глубокого волнения, глаза у нее сделались не то синие, не то сиреневые…

О да, Илья Ильич знал толк в красавицах и вообще в женщинах, однако он был всего лишь мужчина, то есть существо, которое сначала ляпает, а только потом думает. Ну вот, он, ничтоже сумняшеся, взял да и ляпнул:

— А зачем вам это?

На одно мгновение Айседора сделалась похожа на обиженную девочку, и Илья Ильич чуть не стукнул себя по лбу: какой же он сундук! Ведь завтра… завтра…

— Тушь у меня где-то есть, — сказал поспешно Шнейдер. — Исправить нетрудно. Но только, по-моему, вам это не нужно.

Она милостиво кивнула, принимая комплимент и прощая бестактность Ильи Ильича:

— Нужно не мне. Это нужно для Езенин. Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет, которые стоят между нами. Но эта цифра… на нее будут смотреть завтра чужие глаза… Ему может быть неприятно. А паспорт мне больше не понадобится, я теперь получу другой.

Илья Ильич взял документ и пошел искать тушь, обещая сделать все так, как нужно, чтобы не омрачить предстоящего великого события.

И впрямь великого! Ведь на завтра было назначено бракосочетание всемирно известной танцовщицы Айседоры Дункан и знаменитого русского поэта Сергея Есенина, которого Айседора, на своем неподражаемом англо-франко-немецком языке, называла «Езенин» с добавлением двух слов: «ангелъ» либо «чиортъ» — в зависимости от ее настроения, в зависимости от его настроения, в зависимости от его поведения, в зависимости от количества выпитого им вина или водки, в зависимости от… Ну, тут было слишком много привходящих элементов, но все они в ту пору еще не имели определяющего значения, а имела значение только любовь, которая вспыхнула между этими двумя людьми с первого взгляда.

Впрочем, любовь Айседоры к тому или другому мужчине всегда именно вспыхивала. Она, смеясь, говорила сама о себе, что всегда была влюблена только безумно! Для нее было немыслимо медленное, мерное, плавное развитие чувств. И если она уверяла, что первые представления о ритме, о танце были вызваны у нее ритмом волн (родилась Айседора в Сан-Франциско, который, как известно, находится на берегу океана, да она и танцевала, украшая сцену длинными синими завесами, словно купаясь в волнах), то внутри ее всегда пылал страстный, негасимый огонь, в котором она горела. Горела — и не сгорала, словно сказочная саламандра, дух огня.