Яков Кальницкий - Новоземельские рассказы

• Название: Новоземельские рассказы
• Автор: Яков Кальницкий
• Издательство: Дитвидав ЦК ЛКСМУ, ИЗДАТЕЛЬСТВО ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1938

Рассказы для детей.

Рисунки художника А.Ефимова

---

— Да посмотри, Егор Евдокимович, серенькие!

— Вижу, рябенькие...

— Да разве рябенький цвет бывает?

— Бывает, коли есть...

Трудно его разубедить. Слишком уж он степенный мужик и не скоро меняет свои убеждения.

Так, в разговорах, приближаемся мы к середине залива. Я гребу, значит — сижу спиной к ходу, а он лежит на носу и командует:

— Правей бери. Еще правей. Эх ты! Куда загнул? Разве можно так круто? Влево теперь заворачивай, влево. Да не так, одним веслом греби. Одним.

Вдруг он начинает шипеть:

— Шшшш... шшш... шшш... Гаги!

Я бросаю весла и перебираюсь к нему на нос. Борта у носа сразу погружаются по края, зато корма подымается кверху.

— Где?

— Ти-ше... Вон, прямо на носу ...

Пока мы доплыли, порядком стемнело: утренние сумерки перешли в вечерние. Мне трудно разглядеть что-либо. Но Егорушке, очевидно, света достаточно. Он вдруг толкнул меня и закричал:

— Ай! Ай! Стреляй, срываются!

Что-то темное показалось над водой. Я приложился и, скорее ради Егорушки, чем для дела, выпустил в темноту все десять пуль.

— Попал! Попал! — закричал Егорушка. — Попал!

— Да где попал, разве пулей влет попадешь? Улетели должно...

— Нет, все улетели, а одна осталась... Греби! Греби! Достанем! Я сел на весла и стал грести изо всех сил. А он по-прежнему командовал:

— Правей! Левей! Одним греби... — Потом он задумчиво сказал: — У тебя, значит, глаза не настоящие...

— Как не настоящие? Что это еще?

— Плохо видишь. Значит, не настоящие... Без дырок у тебя глаза.

— Это еще что за дырки в глазах?..

— Обыкновенные... У меня в глазах вот есть дырочки... махонькие, махонькие... Как дырочками насторожусь, так все и увижу.

Я сильно устал. По лицу моему течет пот. А мороз изрядный, к ночи крепнет, Егорушка замечает мою усталость и предлагает:

— Давай я погребу... Я умею... Я ребятишка-работишка. Я делок!

Мне, конечно, пришлось отклонить помощь и грести дальше. А он продолжает направлять мои усилия:

— Правей! Левей!

Мы преследуем гагу. Я ее не видел, но Егорушка уверяет, что впереди раненная гага. Она не может улететь, но, по его словам, не так и обессилела, чтобы даться в руки. Нужно ее погонять малость... Всякий раз, когда, кажется, уже близка добыча, она срывается, но снова садится на воду где-нибудь поблизости. Мы меняем направление и продолжаем преследование. Наконец, я решаю что на сегодня достаточно. Размялся больше даже, чем хотел. К тому же ветер поднялся, а в Арктике никогда нельзя знать, во что он превратится. Может стихнуть, может и разыграться шторм...

— Море серенькое, — поет Егорушка, —

Гаги рябенькие,

Ветер — дух,

Как у гаги пух.

— Будет, Егорушка! Гребем домой! Если гага подстрелена, значит сама издохнет, прибоем принесет ее к берегу... Не пропадет...

Он вздыхает и презрительно тянет:

— Тоже промышленник...

Мы плывем домой. Только через час достигаем берега. Темно, изб не видно. Редкие огоньки висят в темноте. Прибой шумит за нами, ветер бросает в лицо тучи колючего сухого снега.

На этот раз Егорушка не отказывается от чаю. Я зажигаю лампу. Становится светло, уютно. Деловито шипит примус. Скоро и чай закипит. Я вспомнил, что где-то на дне чемодана у меня завалялись конфеты. Я спешу угостить ими Егорушку. Он сначала отказывается, потом начинает поедать их одну за другой. Поспел чай, мы с наслаждением пьем его.

— Знаешь, Егор Евдокимович, весной к нам придут из Москвы мотор, динамо... Будет на острове электричество.

— Знаю про это... Отец сказывал... Ну, не верю все же, чтобы от кнопки огонь...

Я долго объясняю ему, как добывается электрический ток, как бежит по проводам, как дает свет, энергию... Он продолжает тянуть чай из блюдечка и степенно соглашается:

— Может на этот раз и не обманываешь... Только я своими глазами должен повидать, тогда и поверю.

— Весной увидишь... Выключатель повернул — и готово. Светит... Штепсель вставил, а через десять минут чай закипел...

— Ну, прощай, — говорит он, и по лицу его видно, что он не поверил ни одному моему слову. — Пора ко двору.

Я ставлю лампу на столик у кровати. Подкладываю угля в печь, и стена у кровати чуть не лопается от жары. А через окна в невидимые щели пробирается в дом холодный ветер. Он, точно человек — ходит по комнатам, заглядывает всюду.

Я укрываюсь потеплей и принимаюсь за чтение. Спина у меня потеет, лицо замерзает... Засыпаю я поздно, в четыре часа утра. Мне кажется, что я и заснуть не успел, когда в сенях уже слышится стук Егорушкиных сапог.

— Спишь еще, Петрович? Спи, я на минуточку... Вот она, гага вчерашняя... Волной принесло. А ты сказывал... Видишь, я говорил, что попал. Значит — попал... Я ребятишка-работишка, я знаю... Я делок!

Он оставляет мне убитую гагу и уходит. Я не успел разглядеть ее, как в сенях снова послышался топот. На этот раз кто-то стучал сапогами так, что домишко дрожал.

— Петрович, к тебе можно?

— Заходи, кто там?

— Да это я — Евдоким Елисеев. Егорушка мой был у тебя?

— Только что ушел...

— Понимаешь, какое дело? — говорит Евдоким Елисеев — отец Егорушки. — Промыслил я утречком двух гаг. Одна есть, а другая пропала...

Тут меня разбирает смех, и я начинаю хохотать.

Евдоким Елисеев смотрит на меня, как на сумасшедшего. Наконец, когда смех перестал мешать, я показываю ему Егорушкин подарок:

— Погляди, не твоя это?

Он всплеснул руками. Я рассказал ему всю историю. Ему тоже стало смешно.

— Ишь, делок, — говорит он... — Изловчился... Значит, чтобы свою правоту сохранить, свое охотничье звание чтобы не потерять, взял у меня гагу и тебе принес? Ну, я ж ему задам.

Насилу удалось уговорить Евдокима не наказывать Егорушку.

ПИСЬМО

Берег во власти полусотни тощих, лохматых псов. Их шерсть вздыблена, движения напряжены...

Моторный бот, только что высадивший меня, уже вернулся к ледоколу. Придется пробиваться сквозь собачий кордон. Иначе не попасть в становище.

Но псы не выражали намерения покинуть перешеек, отделявший меня от строений. Наоборот, они медленно, по-волчьи, надвигались, окружая меня по всем правилам звериной стратегии. Сжимая в руках винтовку, я думал о том, как нехорошо выйдет, если я, гость, в интересах самозащиты займусь истреблением «четвероногих друзей человека».

В это время кто-то толкнул меня справа. В тот же миг я почувствовал толчок и слева. Я быстро повернулся — и справа, и слева обнаружил по маленькому гражданину, ростом чуть повыше моего пояса. Они, как хозяева, взяли меня за руки:

— Дя, ты с ледокола?

— А откуда же еще? Странный вопрос...

— Письмо привез? — продолжали они допрашивать в один голос.

— Какое письмо?

— Ну, какое... Обыкновенное...

— От школьников, — пояснил другой, — или от рабочих...

— А то от красноармейцев еще бывают письма, — вставил первый. — Нам всегда письма присылают. Двое тут нас с Васькой школьников-то, в становище.

Васька, который был слева, добавил:

— Из Новочеркасска письмо должно быть, от ребят, шефов... Володька, мы когда им отписывали?

Володька отвечал бойкой скороговоркой:

— В прошлом годе с первым пароходом получили от них первое письмо про шефство. С последним отписали, что принимаем и дали наши показатели, а вот теперь ответ должен быть, ну, мы в школе не дождались, а ты не привез...

— Ребята, может быть подойдет харьковское письмо, от харьковских ребят?

— Дельно, вполне должно подойти, — соглашаются оба.

Между тем собаки окружили нас плотным кольцом. В налитых кровью глазах вспыхивают хищные огоньки; они щелкают клыками, рычат... Огромный пес решительно прокладывает к нам путь.

Но ни с того, ни с сего собаки начинают визжать, ближайшие шарахаются в стороны, задние мечутся... Что-то черное замелькало меж собачьими ногами в непосредственной близости от нас. Так мелькают плавники акулы, хватающей снизу добычу. Собачье кольцо разомкнулось и тогда только я понял, что маленькие друзья мои усердно работали ногами, разгоняя свирепых псов. Черное тело, напоминавшее плавник акулы, было всего-навсего Володькиным сапогом. Путь в становище был открыт. Один лишь серый пес, напоминавший волка, не собирался, по-видимому, без боя уступить дорогу. Он носился по перешейку, рычал, визжал, скалил клыки, и пена пузырилась на его собачьих губах. Ребята не обращали на него внимания и все так же, держа за руки, повели меня в становище. Серый пес приготовился было к прыжку, но Васька деловито прикрикнул

— Ну, ты, Собачья смерть! Пошел ко двору!

И здоровенный зверь покорно поджал хвост, зажмурил глаза и виновато затрусил в сторону. Потом всю дорогу он следовал издали за нами; косой его взгляд упирался в меня всякий раз, когда я оборачивался.