Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах

• Название: Отшельник. Роман в трёх книгах
• Автор: Александр Горшков
• Жанр: Современная проза

---

— Знаю я этих добродетелей, — поняв по-своему замешательство друга, продолжил отец Владимир. — На рубль помогут, а на сто растрезвонят. «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия» На себя надейся, отец, и на друзей верных. А будешь надеяться на подачки — отшельником и сгниешь. Думай и решай.

— А что решать? — отцу Игорю хотелось переключить разговор на другую тему. — Сегодня отоспитесь, завтра пойдем в лес, здешнюю красу вам покажу, в городе такой никогда не увидите.

Отец Игорь рано утром снова ушел в храм служить Литургию, пока гости еще крепко спали. На дворе было пасмурно и сыро. Возвратился нескоро: после службы, взяв Запасные Дары, он ушел причащать тяжелобольную, которую соборовал накануне, а потом — на другой край села соборовать умирающую старушку. Когда уставший и ничего с утра не евший возвратился домой, гостей не было.

— А где же?.. — растерянный отец Игорь кивнул на комнату, в которой они расположились.

Матушка Елена ничего не ответила, а лишь заплакала, отвернувшись к окну, за которым снова начинался затяжной дождь. Гости уехали.

Помяни меня Господи

Отец Игорь снова возвратился в храм, готовясь к вечерней службе. Следом вошла Вера, которую за ее ревность к молитве неверующие в деревне звали «святошей». Она любила молиться: и дома, и в храме со всеми вместе, и одна, опустившись перед святыми образами. Где бы ни была — а она трудилась дояркой на ферме — ни одного дела не начинала без молитвы. Все над ней смеются, потешаются, поддевают, а она одно — творит молитву. Молилась искренно, слезно, горячо — когда по молитвослову, когда своими словами, а когда просто замолкала, давая возможность молиться сердцу. А вот петь в хоре стыдилась: в детстве отшучивалась — в лесу, дескать, гуляла, да там ей медведь ненароком на ухо наступил. По той же причине отсутствия слуха не лезла и в чтецы, больше любила слушать, как поют или читают другие.

Она вошла в храм и, взяв благословение у отца Игоря, со слезами припала к образу Богоматери «Всех скорбящих Радосте».

— Опять обижает? — из алтаря спросил отец Игорь, услышав всхлипывания.

В ответ всхлипывания перешли в плач.

— Матерь Божия, Царице Небесная, Заступница наша, пробуди Ты его от спячки, встряхни, погибнет ведь. Жалко: мужик он добрый, работящий, жизнь свою готов положить за нас, а неверующий… Пробуди его сердце, не дай ему помереть без покаяния. Не приведи Господь! Годы-то наши давно немолодые, здоровья никакого, а он все живет в том времени бесовском…

Тот, о ком так горячо, слезно молилась Вера — Назар Аверцев — сидел в хате: угрюмый, раздраженный.

«Опять поперлась в свою богадельню, — в душе закипал он. — Все бабы как бабы, по домам сидят, рядом с мужиками, делом занимаются, а этой дуре лишь бы лбом бить в церкви да руки попам лизать. Тьфу!»

Он матерно выругался, плеснул в стакан самогонки и залпом выпил.

«Понаделали себе праздников, бездельники, — продолжало кипеть на душе. — Гуляй хоть каждый день: то Петра, то Ивана, то Маньки с Танькой… Дня святого лентяя не хватает. Как раз для таких богомольных шалопаев. Обрадовались, что им все разрешили. Забыли, как сидели, поджав хвосты, пикнуть боялись, чтили советские праздники. А теперь все верующими стали, в церковь побежали. Эх, некому вам дать прикурить, уходит старая гвардия, а на ее место пришла шпана, босота. «Кто был ничем, тот станет всем». Ворюги бизнесменами стали, босяки в депутаты полезли, холопы — в большие начальники, кухарки с проститутками в министрах оказались. Хорошенькое времечко настало, веселое»

Снова грязно выругавшись, он лег на кушетку, надел очки и открыл старый номер газеты «Правда»: в доме хранились несколько подшивок партийных изданий советской эпохи. Полистав, тяжело вздохнул, продолжая раздумывать:

«Вот это было время! Как жили! Знали, где правду искать — без всяких богов и попов. Экономика развивалась, дети рождались, росли, о старых людях заботились, страну уважали, боялись. А что теперь? Одни голые задницы, поножовщина, бардак вперемежку с рекламой. Какую страну профукали, какую мощь! Пропили, прожрали, проср…»

Он поднялся и растопил печку, поставив сверху ведро воды.

«Людей ни во что не ставят. Все равно, что мусор: кинул в огонь — и сгорел. Засыпали землей — и нет человека. В жизнь какую-то загробную верят, басни рассказывают. Жизнь тут: одна-единственная, поэтому брать от нее нужно по максимуму. Делится, конечно, тоже нужно, но жизнь человеку дана одна. А все остальное…»

Он взглянул на иконы в углу и махнул рукой.

«Написали разных сказок бабушкиных и сами же в них верят»

Он взял лежавшее под иконами Евангелие и, наугад раскрыв, стал читать:

«Вели с Ним на смерть и двух злодеев. И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону. Иисус же говорил: Отче! прости им, ибо не знают, что делают. И делили одежды Его, бросая жребий. И стоял народ и смотрел. Насмехались же вместе с ними и начальники, говоря: других спасал; пусть спасет Себя Самого, если Он Христос, избранный Божий. Также и воины ругались над Ним, подходя и поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого. И была над Ним надпись, написанная словами греческими, римскими и еврейскими: Сей есть Царь Иудейский.

Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? и мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидеши в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю»

«Интересное правосудие, — Назар вдруг задумался. — Взять и простить. Кого? Разбойника. У нас бы впаяли на всю катушку. За пару колосков «пятнашку» давали без всякого суда и следствия. А тут взял вот так и простил. Да еще в рай взял. Представляю, какой там переполох был: первым входит не святоша, а разбойник, бандит с большой дороги. Странное правосудие…»

Он полистал еще, рассматривая картинки, — книга была старая, в кожаном переплете, на двух боковых замках, доставшаяся Вере от бабки, а той — еще от кого-то из предков. От книги веяло временем, молитвами, теплом.

«И разбойник себя повел интересно. Помяни меня, говорит, в Твоем Царствии. Не стал ругать, смеяться, как его подельник. А что-то, видать, шевельнулось в сердце. Ишь как совесть в нем проснулась: поделом нам, говорит, досталось…»

Назар снова задумался, не спеша закрывать и класть книгу на место.

«А меня бы простил? После всего, что в моей жизни было… А уж сколько всего было! Гнал я этих святош крепко, Верка моя до сих пор терпит, только сопли утирает, когда начинаю ее за эти хождения в церковь костерить. Не понимаю всего этого, не научен. Вся жизнь моя отдана партии, а где партия — там боженьке места нет. Эх, Сталина бы сейчас да Лаврентия Павловича, посмотрел бы я, в кого бы вы поверили, по каким чуланам да чердакам свои книжки с иконами попрятали. Свободы им, видишь ли, захотелось. Нашим людям не свобода, не боженька нужны, а хороший кнут. Тогда порядок в стране настанет, а демократия, дерьмократия — не для нашего брата».

Но евангельский образ Христа Распятого и двух разбойников не шел из головы.

«Один разбойник, значит, всякими словами поливал, а другой умнее всех оказался. Даже умнее своего подельника, такого же бандюгана. Ну не сказки? Хотел бы я глянуть на эту сказку в жизни. Как бы их Бог простил бы, например, мне. Или та же Верка моя. Как же, простила бы…»

С этими неотвязчивыми мыслями, которые кружились у него в голове все больше и больше, Назар прилег и, не выпуская Евангелие из рук, задремал.

— Вера, — отец Игорь вышел из алтаря, услышав, что та оторвалась от молитвы и подошла к подсвечнику.

В храме по-прежнему никого больше не было.

— Вера, хотел кое о чем спросить вас, как старожила. Вы ведь здесь всех и все знаете.

— Как и меня, грешную, — улыбнулась та.

— Тогда расскажите мне, что вы знаете или слышали о той странной истории с какимто не то монахом, не то еще кем, кто у вас, поговаривают, в лесу уже много лет живет. Даже не лет, а веков. Что это за сказка такая?

Вера снова усмехнулась и задумалась.

— Да что я, грешная, знаю? То же, что и все. Таких сказок по нашим лесам столько бродит, что если каждой верить, то… Хотя, с другой стороны, мудрые люди как считают? Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок.

— И что же в ней, сказочке той, ложь, а что — намек?

— Ой, батюшка родненький, — махнула Вера, — об том надобно грамотных людей расспрашивать. А я кто? Ничего, кроме своих коров да двора не знаю. Уж простите меня, окаянную.

— Так-таки ничего не расскажете?

— А что расскажу? Что все — то и я. Болтают, что живет в здешнем лесу, за Дарьиной гатью, один отшельник. Кто он таков, откуда? Всякое плетут. И что он монах, и что это чья-то душа нераскаянная, неприкаянная ходит, места себе не найдет…