Джон Маверик - Серое небо Йоника

• Название: Серое небо Йоника
• Автор: Джон Маверик
• Жанр: Проза

---

— Соловейчик, вы меня слышите? — Йоси и Эдик склонились над ним, пристально вглядываясь в лицо. — Вам плохо? Можете не отвечать. Если слышите, то кивните, — настойчиво повторил Хартман — отец.

— Я здесь, — отозвался Симон и сел на кушетке.

— Получилось! — врачи взволнованно переглянулись и в порыве радости пожали друг другу руки. — Я тебе говорил, что нельзя их разрушать? — захлебываясь словами заговорил Эдик. — Говорил? Еще два месяца назад, а ты… Можно удалять, не нарушая целостность. Целостность, вот!

— Что вы сделали? — спросил Соловейчик, и оба, как по команде, повернулись к нему.

— Как вы себя чувствуете? Вы нас понимаете? — они были похожи на двух школьников, которые только что поставили мудреный химический эксперимент и сами не поняли, что получилось.

— Понимаю, конечно. Но, что вы сделали?

— А вот что! — Эдик с гордостью продемонстрировал ему покореженную клетку, с погнутыми во все стороны прутьями. — Ты бы видел, как она билась, чуть не вырвалась. Отлеталась птичка.

На дне клетки неподвижно лежала, вытянувшись и как будто одеревенев, большая белая птица, нечто среднее между чайкой и буревестником. Голова ее была запрокинута, шея неестественно вывернута на сторону, крылышки и хвост оторочены черным.

— Мертвая, — прокомментировал Йоси и, открыв клетку, взял птицу в руки. Подержал, потом передал Симону. Она оказалась холодной и твердой, точно набитое опилками чучело.

«Вот странно, — удивился Соловейчик. — Как может у живого человека находиться внутри такое… такое… И почему она мертва, а со мной ничего не случилось? Ведь я должен…» Ему вдруг представилась Аня, сидящая на полу с тарелкой в руках, он снова ощутил на пальцах липкую зеленую слизь, и тоскливо, болезненно заныла свежая рана на ладони.

— Эй, — окликнул его встревоженно Эдик. — В чем дело? Что это он плачет? — недоуменно повернулся Хартман — младший к отцу.

— Перенервничал, — снисходительно заметил Йоси. — Ничего, теперь легче будет. Все хорошо, молодой человек, — сказал он Симону. — Скоро домой пойдете. А это можете взять на память, если хотите. Только берегите, — он усмехнулся, — аки Кощей иголку.

Но взять на память не пришлось. Птица некоторое время валялась на столе у Хартманов, а потом куда-то исчезла. Соловейчика судьба мертвой чайки не волновала, он впал в апатию, почти ничего ел, спал по ночам урывками, неглубоко и беспокойно. Даже на свежий воздух выходил редко. Лежал в палате и, как заевшую, стершуюся кинопленку, прокручивал в памяти события последней перед выздоровлением ночи. И каждый раз, как будто этим можно было что-то изменить, раскрывал великодушно ладони, выпуская на свободу маленькую золотистую ящерку, с темным узором на спинке.

Через три недели Симона Соловейчика выписали.

Глава 6

Он спускался с Зимней Горы по той же петляющей серпантином раскисшей дороге, только теперь на ветвях сосен лежал холодный туман и в воздухе больше не пахло весной. Солнце в пепельном небе мигало и дергалось, точно готовая перегореть лампочка, и Симону хотелось, чтобы оно поскорее перегорело, потому что бледный дневной свет раздражал глаза.

Соловейчик пересек сырую ложбинку, перешел по мостику ручей с темной водой, полной коричневых опавших листьев, и, выйдя из леса, окунулся в шум и бестолковое оживление городских улиц. Люди сновали туда сюда с усталыми, озабоченными лицами. Открытый мусорный бачок атаковала стайка голубей.

Как будто никуда и не уходил. Симон достал из кармана оставшиеся от завтрака полбулки и раскрошил на асфальте. Птицы вызывали у него неприязнь, но ему больно было видеть, как они едят из помойки.

Матери дома не оказалось. Вначале Соловейчик не встревожился, но, заглянув на кухню, увидел, что картошка в отключенном холодильнике зачервивела, а заварочный чайник выстлан изнутри меховой шкуркой плесени. Похоже, мать не появлялась в квартире уже пару недель.

Симон позвонил в две городские больницы и в морг, потом в полицию. Безрезультатно. Может быть, матери удалось каким-то образом покинуть город? С Йоника сняли карантин? Да нет, вряд ли. Или переехала? Но ей же не к кому.

Соловейчик сидел, уронив на стол телефонную трубку, и думал о том, что надо как-то жить дальше. Надо съездить в университет и получить стипендию за последние шесть месяцев. Вероятно, придется объяснять в деканате, где он пропадал все это время. Но у него есть справка из больницы, так что проблем не возникнет. Надо съездить в полицию и оставить заявление о пропаже человека, хотя это бесполезно, мать все равно не найдут и даже искать не станут. Надо что-то делать, а не ждать у моря погоды… Но у него не было сил ни на что. В пустой квартире гулко и страшно тикали часы.

А ночью… Он не мог заснуть и коротал время, разбирая старые бумаги. Стихи, карандашные эскизы, пара акварелей… надо же, когда-то он рисовал красками.

Вдруг что-то глухо торкнулось в окно, на лакированную поверхность стола упала крылатая тень. Соловейчик вздрогнул и поднял голову.

— Ты? — прошептал он испуганно.

Из мутно — кофейной темноты на него смотрели два тусклых красных глаза. На карнизе сидела, уцепившись коготками за водосточный желоб, большая белая птица, похожая на крупную чайку.

Его птица, он узнал бы ее из тысячи. Не застывшая, с вывернутой шеей и неловко растопыренными крыльями. Живая.

Птица поймала его взгляд и постучала клювом в стекло.

— Очухалась, значит? Что ж, рад за тебя, — сказал Симон. — Нет, я тебя не впущу. С меня довольно, понимаешь?

Странно это — разговаривать с животным. Хотя она — не животное. Соловейчик чувствовал, что ее мучительно тянет к нему. А его тянуло к ней. Как две половинки одного целого.

— Ну пожалуйста, улетай, — попросил Симон. — Не мучай меня. Знаешь, сколько мне пришлось вытерпеть по твоей милости?

Он боялся ложиться спать. Представлял себе, что, стоит ему отключиться, как чайка ворвется в комнату, затечет сквозь щели в стене или просочится под дверью. Мало ли, чего от нее можно ожидать.

Только под утро, когда узкая полоска неба между двумя соседними домами начала проясняться и сереть, Соловейчик задремал, а когда проснулся, птицы не было.

Она стала прилетать каждую ночь. Билась в окно, теряя перья, и ее удары глухой болью отдавались в теле беспомощно съежившегося за письменным столом Симона. Или прохаживалась по подоконнику, заглядывала в комнату, расклевывала почерневшую от дождей раму, отколупывая от нее маленькие кусочки дерева.

Тем временем наступили холода, и лужи на улицах затянулись тонкой стеклянной корочкой. Симон восстановился в институте и даже иногда ходил на лекции, но, чувствовал себя неважно. Его мучила бессонница, вдобавок он постоянно мерз, особенно по вечерам, и не снимая носил толстый шерстяной свитер, подаренный матерью на прошлый Новый год. А на трюмо, в изголовье кровати, лежал брелок — золотая змейка с зелеными бусинками — глазками.

— Ты убил человека, Симон, — говорил немигающий взгляд птицы. — Прекрасного, доброго, юного человека. А теперь хочешь убить себя.

— Неправда, — защищался Соловейчик. — Я не собираюсь себя убивать. Я хочу жить.

И знал, что лжет. Жизнь опротивела ему, поблекла, выцвела, лишилась смысла. От души остались одни ошметки, да и те он раздавал по кусочкам, вкладывая их в рисунки и стихи. Но вместо рифмованных строк на бумагу выплескивалось нечто липкое и блестящее, как протянутый улиткой скользкий след. Симон писал, не признаваясь самому себе, что ему хочется не сидеть за письменным столом и тягуче связывать буквы в слова, а кричать, бить об пол тарелки, выть на луну. Что боль внутри плещется морем.

Он отчаянно желал смыть с себя мутную, тупую усталость, содрать, как омертвевшую кожу. Наивно верил, что, если раздарить душу, то нечему будет болеть. Но болело все равно. Болела память.

Иногда Соловейчик перечитывал свои старые стихотворения, самые удачные и любимые, и понимал, что сказал достаточно, и то, успеет и сможет ли он сказать что-то еще, не имеет значения.

«Я понял, произведения искусства никому не нужны, — однажды попытался он объяснить прильнувшей к оконному стеклу чайке. — Даже оттого, что Шекспир написал „Гамлета“, мир не изменился. Но „Гамлет“ написан и существует, пусть и не для нас, а сам по себе».

Птица согласно кивнула, распушив веером длинный жесткий хвост. «А не схожу ли я с ума? — подумал Соловейчик. — Наверное, это должно рано или поздно случиться. Я только получил отсрочку.»

«Но, одно надо успеть сделать, — сказал он себе, доставая из ящика стола недописанную рукопись романа. Господи, как давно он к ней не прикасался! — Сказочник… Сказочник должен вернуться в город.»

Симон благоговейно раскрыл тетрадь чувствуя, как проясняются мысли, как отступают отчаяние и безумие. Словно в этих страницах еще жили хрупкие фантомы прошлого. Он аккуратно разгладил тетрадку на сгибе и начал писать.