Музафер Дзасохов - На берегу Уршдона

• Название: На берегу Уршдона
• Автор: Музафер Дзасохов
• Издательство: Иристон
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2000

Повесть из книги «Белая малина».

---

Мы все молчим, потому что какая уж радость от Гуашша. Но вдруг лицо дяди Алмахшита прояснилось, брови вскинулись.

— А и шутник же был Байма! — весело сказал он, — Однажды приезжаю к вам, перед войной было. Вхожу во двор — даже собака не залаяла. Потом слышу, Байма поет. Сидит на чердаке, что-то там мастерит и поет, заливается: «Тощий волк, кожа да кости, гей! Отчего ты, волк, еле ноги таскаешь, гей!» Поет про отощавшего волка, на меня никакого внимания. Я послушал и говорю ему: «Чего так убиваешься, отдай волку свою корову!»

Дзыцца улыбнулась. А дядя Алмахшит начинает еще одну историю:

— Что он подстроил однажды соседу Гадацци!

— Это когда на барана поспорили?

— Ну да! И ты для всех нас стол накрыла, пошли потом к Гадацци, а у его жены ничего не оказалось. Припрятала или пожалела…

— Да что же мы все говорим и говорим! А гость голодный сидит. — Дзыцца даже руками всплеснула: в печи огонь шумит, стол давно пора накрывать. Достала из шкафа графин араки, сама к плите — жарить яичницу.

Дунетхан и Бади не теряли времени даром — по конфетке, по две схватят со стола и на улицу. Свои поели и у Дзыцца попросили несколько раз. Бади снова подошла к ней и что-то шепнула на ухо. Дзыцца громко ответила:

— У меня ни одной не осталось.

У Бади губы дрогнули, словно она вот-вот расплачется. И Дзыцца расстроилась. Она хотела успокоить дочку, пошарила в карманах, но там было пусто.

— Иди попроси от меня у Дунетхан, — сказала Дзыцца.

— Она сама у меня просила, — в слезах отвечала Бади.

Мне стало стыдно. Лучше бы мне сберечь те две конфеты. Отдал бы сейчас Бади и успокоил. Дядя Алмахшит пошарил у себя в карманах: тоже пусто.

— Габул, — сказал он, вынув деньги из нагрудного кармана, — сходи-ка в магазин и купи.

Дзыцца покачала головой: вот же несносная девчонка — выклянчила! Мне идти не хотелось, но дядя Алмахшит не дал и слова сказать.

— Ну что ты стоишь?

— На все принести? — спросил я.

— И побыстрей, а то магазин закроют.

II

Я бежал по улице и размахивал пятеркой. Пусть увидят, какие у меня деньги! А интересно, сколько на них выйдет конфет? Ладно, скажу продавцу Тотырбеку: взвесь на все пять рублей!

Жаль, на улице никого. Я добежал до перекрестка и свернул к магазину. Деньги сунул в карман, все равно никто не видит. Вон и у разрушенной школы никого… На крыльце магазина отдышался, руку в карман, чтоб бумажку пощупать. Пальцы проскочили в дыру, а денег нет. Вот это да, о дыре-то как я забыл? Оглянулся: наша соседка Айшаду куда-то идет, жена Гадацци. Больше на улице ни души. Перешла канаву и что-то подняла у себя под ногами. Я во весь дух помчался назад. Бегу и глаз не свожу с дороги. Догнал Айшаду, которая шла себе и шла — будто бы она одна на всей улице, а меня нет и вовсе. Догнал и спрашиваю, задыхаясь:

— Вы деньги не находили?

Она отпрянула, словно ее в спину толкнули.

— Какие такие деньги!

— Пять рублей потерял…

— Где потерял?

— Здесь на дороге.

— Ну и ищи!

Если и нашла, не вернет. Они все такие — что Айшаду, что ее муж Гадацци. Я всю улицу обшарил, нет пятерки, как сквозь землю провалилась. Конечно, это Айшаду! Да поди докажи. Вон уже возвращается. Верхней улицей — чтоб я не встретился.

Шел домой и чуть не плакал. Из нас только Дунетхан везучая: один раз нашла гребешок, потом перочинный ножик. И деньги находила! Гребешок отдала Бади, ножик мне, а деньги Дзыцца. Недавно подобрала на дороге пятнадцать копеек и мне принесла. Бади стала просить: «Теперь мне найди, я конфет куплю!» Дунетхан пообещала, и Бади ждет. А тут не то чтоб чужие найти, свои потерял. Да не пятнадцать копеек — целых пять рублей!

Вхожу во двор, а там дядя Алмахшит, Дзыцца, вся семья стоят с испуганными лицами и смотрят, как наша безрогая коза подыхает, пена изо рта…

— Где она паслась? — спрашивает дядя Алмахшит. — Это не там, где азалии? Проклятый кустарник! Разве можно туда гонять коз? Несите скорей сыворотку!

Дзыцца вынесла полную чашку. Алмахшит разжал челюсти козе и влил ей сыворотку в рот.

— Верное лекарство! — сказал дядя. — Поправится. Теперь и близко не подойдет к тем кустам.

Дядя Алмахшит и Дзыцца были заняты козой, а она уже и на ноги встала, только дрожала. Обо мне забыли, никто не спросил о конфетах. Спасибо бедной козе! Дунетхан, присев на корточки, гладила ей лоб, Бади — спину.

— А завтра к нам машина приедет! — радостно сообщила Дунетхан.

— Ну и что? — ответил я с безразличным видом, будто это никакая не новость. Самому же очень хотелось узнать.

— А вот и приедет, вот и приедет! — глазенки у маленькой Бади заблестели. — Она доски привезет! Дядя Алмахшит будет пол в коридоре менять.

Это была новость так новость! Дядя Алмахшит давно обещал настелить новый пол. Доски есть, говорил он, готовые лежат, и, как только найдется машина, сразу привезу.

Ах, этот наш коридор! Того и гляди провалишься. Половицы кривые, не прибиты, между ними широченные щели. Наступишь на один конец, другой вверх лезет… В позапрошлом году Дунетхан попала в больницу, по-моему, из-за нашего пола.

В голодный тот год редко у кого было чурека в достатке. Еще зима, а у нас ни зернышка. Дзыцца привезла из Беслана соевый жмых и пекла лепешки. Мы с Бади кое-как ели, а Дунетхан ни в какую. Выйдет в коридор и тайком от Дзыцца бросит в щель. Собака все поедала — сидела под полом и ждала, точно лакомства. Обе были довольны, да и Дзыцца, что хоть немного накормила дочь.

А та стала отекать. Дзыцца сначала ничего не понимала. Молча садилась против нее и жалостливо смотрела. Руки дрожали на коленях — самое от слабости шатало.

Прошел день, другой. Дунетхан уже не могла слезть с кровати. Врач сказала, что это от недоедания, куда вы смотрели, состояние опасное. И Дунетхан положили в больницу.

В тот же вечер мы отправились к родственникам: Дзыцца откуда-то узнала, что им целых два пуда пшеничной муки привезли. Было уже темно, и мы с собой захватили ручной фонарь. Нам очень обрадовались, а когда Дзыцца рассказала о Дунетхан и попросила, взаймы немного муки, хозяйка вынесла полный подол. Как можно взаймы, раз такое дело! Взаймы, говорит, я бы чашку насыпала.

Наша корова еще давала молоко. С нескольких надоев Дзыцца приготовила сыру и испекла уалибах. Налили в бутылку кипяченого молока, взяли пирог и понесли в больницу.

Дунетхан мы застали грустной-прегрустной.

— Что с тобой? — обеспокоилась Дзыцца. — Уже поправляешься, вон и щечки порозовели.

Дунетхан молчала, сидела насупясь. И вдруг разревелась:

— В город меня увезут! Не хочу… Не поеду! Домой хочу!

Дзыцца мягко погладила ее по голове:

— Ты хорошая девочка, а плачешь. Разве я тебя отпущу! С чего ты взяла, что в город?

— Я сама слышала.

— От кого?

— Тетя говорила, врач. В больницу инфекционную, говорит, надо вести.

— Тебе самой сказала?

— Нет. Она с кем-то говорила, а я слышала!

Мы пошли к врачу. Врач выслушала Дзыцца и строго покачала головой:

— У вашей девочки есть один большой недостаток. Подслушивает чужие разговоры и неправильно истолковывает. — И улыбнулась: — Речь шла о другой больной. А ваша через неделю будет дома. Если перестанет упрямиться. Скажите ей, чтобы пила все лекарства, какие дают, а не прятала под матрац…

Мы вышли от врача успокоенные. Узнав, что скоро домой, Дунетхан повеселела. Только спросила Дзыцца, почему она сказал врачу, что наш отец не вернулся с войны.

— Разве я так сказала? — удивлялась Дзыцца.

— Да! Я слышала!

— Значит, просто оговорилась. Баппу еще не вернулся, но обязательно вернется. А ты скорей поправляйся. Увидит, что болеешь, и меня будет ругать. Почему, скажет, мою черноглазую не уберегла? Правда, Габул?

Я кивнул. Хотя не очень-то уже и верил Дзыцца, что Баппу вернется.

Через неделю Дунетхан на самом деле выписали.

— Ваша дочь молодчина! — сказала врач на прощание.

— Не капризничала, все лекарства принимала. Смотрите, ее и не узнать!

Домой мы пошли пешком. Уже выходили на полевую дорогу из села, как Дунетхан захотелось пить, и Дзыцца свернула к одному из домов. Это был дом друга Баппу, Дзыцца мне утром показывала. «У них тоже отец еще не вернулся с войны, а то разве не проведал бы нас».

Дверь открыла хозяйка и набросилась на Дзыцца с упреками:

— Нечего сказать, ее ребенок две недели лежит в больнице, а она глаз не кажет! Будто мы ей чужие!

Дзыцца оправдывалась смущенно: столько дел всяких, разве за ними выберешь время… Но я-то знал, ничего нет труднее для Дзыцца, как прийти к кому-нибудь с просьбой. Зачем людям докучать? Если и переступит чужой порог, то уж когда злая нужда заставит, когда другого выхода нет.

— Ладно, — сказала хозяйка. — А вот это тебе. — И протянула Дунетхан большой кусок сахару.