Элина Савва - Адам и Ева постсоветского периода

• Название: Адам и Ева постсоветского периода
• Автор: Элина Савва
• Жанр: Юмористическая проза
• ISBN: 978-5-4474-2330-8

Это было интересное и долгожданное время. Жизнь вокруг перевернулась. Люди начали искать новые идеалы, но сами оставались пока прежними. Поэтому во все, в том числе и в веру в Бога, невольно привносили то, от чего хотели избавиться. С теплотой, добрым юмором, не без личного опыта пишет автор о том времени и о тех людях.

---

– Я… я… обед готовлю. И ещё, хотела, как в церкви учили – за врагов, то есть о врагах, попробовать помолиться, то есть, я просто размышляла…

«Похоже, врагам – ничего, а кухне нашей досталось,» – подумал Пётр Иваныч, а вслух спросил:

– Но, почему так эмоционально? – он с нескрываемым сожалением разглядывал осколки любимой чашки.

Елена Андревна растерянно развела руками:

– Не иначе как сглазил кто.

Вечером, оттирая присохшие к кафелю томатные капли, она недоумевала: «Как же это вышло? Я ведь пыталась пожелать благ, научиться прощать… Может, пойти у батюшки спросить – он-то говорил с таким видом, будто у него это получается…»

Прости

Отшумела, отзвенела Масленица, «отговорила» переливчатым звоном церковных колоколов, оттанцевала на народных гуляниях. Приближалась благодатная пора Великого Поста.

Церковь одела тёмное убранство, спряталось до Пасхи золото хоругвей, строже стали лики, даже солнечный свет не так задорно бил в арочные окна. Только латунные подсвечники, как и прежде, сияли огоньками множества свечей. Природа замерла в преддверии Прощёного Воскресения.

Пребывая в состоянии умиления, Елена Андревна шла из церкви. Перед её глазами проносились моменты службы; в ушах звучали слова проповеди: «Господь говорит: „Не убий!“ И вы скажете себе: ну, ко мне это не относится, я не убийца, мои грехи мелкие. А ведь можно „убить“ неосторожным словом, можно обидеть человека необдуманной фразой, неприветливым взглядом, неуважительными мыслями. И не замечаем нанесённой обиды – проходим мимо. Великий Пост начинается с Прощёного Воскресения – чтобы все попросили прощения у своих близких, знакомых, с чистой душой, очищенной примирением, вошли в светлую пору Великого Поста!»

И, под отрывающие от этого грешного мира песнопения, все присутствующие в церкви, начиная со священников, совершали обряд прощения: кланялись друг перед другом, говорили покаянные слова, троекратно лобызались. Слабый и чувствительный женский пол, не выдержав накала умиления, плакал. Елена Андревна возвращалась со службы с розоватыми ободками вокруг глаз, мокрым носовым платком в кармане и необъяснимым светлым чувством в душе. Она готова была лобызать каждого встречного, испрашивая у него прощения – просто так, от волны великодушия, поднявшейся в её неокрепшей неофитской душе. «Надо будет зайти к Катерине Иванне – прощения попросить, я ведь о ней плохо думала…» И Елене Андревне ярко представилось, как она, с просветлённым лицом, звонит в дверь Катерине Ивановне, та открывает – запыхавшаяся от домашних забот, или от приёма гостей, или сонная, с развалившейся причёской – потому как отдыхала – воскресенье всё-таки, а Елена Андревна, громко сморкаясь, расчувствовавшись от широты собственной чистой души, испрашивает прощения у онемевшей в изумлении Катерины Иванны. Последняя, вытаращив глаза, стоит, прислонившись к косяку, осев от неожиданности, фигурой напоминая мешок с картошкой, и не знает: то ли звать соседку пить чай, то ли вежливо послать куда подальше.

«Нет», – передумала Елена Андревна, – «пожалуй, для Катерины Иванны это будет чересчур конфузно – она ведь не знакома с православными обычаями. Я лучше ей позвоню, вкратце суть опишу и, прощения испрошу, если она на то будет настроена.»

И Елена Андревна вздохнула, сокрушаясь о том, что люди живут в одном государстве – номинально православном, в одном городе, да что там – в одном дворе! – а словно в разных странах: то, что для церковного человека естественно, людям внешним – совершенно непонятно.

Дорогою домой Елена Андревна вспомнила ещё многих и многих на кого она неприветливо смотрела, о ком неуважительно думала и у кого, следовательно, нужно попросить прощения. Список становился довольно внушительным. Она остановилась на кандидатуре самого близкого человека – Петра Иваныча.

«– Ну, чего я буду у Петра Иваныча прощения просить? Я и так для него всё делаю: обеды-ужины вовремя – вкусные, сытные. Всегда он обстиран, обглажен. В квартире – чистота. На журнальном столике – газеты его любимые», – рассуждала Елена Андревна, как ей казалось, здраво. «Все его привычки и прихоти всегда соблюдаются, да что там – свято чтутся: «Еленочка, не клади мои носки рядом с носовыми платками.» «– Да что ты, Петя! Они ж все выстираны, чистые!» «-Еленочка, есть вещи, которые объяснить трудно, но соблюдать надо. Платки – пожалуйста, туда, где моё нижнее бельё, а носки – где-нибудь отдельно», – вспомнила она один из многочисленных случаев, не замечая, что мысленно передразнивает любимого супруга. В её головке Пётр Иваныч сказал последнюю фразу нарочито гнусавым голосом с мимикой слонёнка из старого мультфильма про Мартышку, Попугая, Удава и прочую африканскую живность в советской интерпретации. Пётр Иваныч, надо заметить, был весьма ааккуратен, скорее, даже педантичен и не мог терпеть всякого неряшества, особливо в мелочах: газеты – стройной стопочкой, очки – в футлярчике, зубы – ну да, в чашке с чистой водой, под крышечкой. Елене Андревне, с темпераментом более широким и шумным, пришлось долго с этим смиряться и за 30 лет совместной жизни она почти к этому привыкла. «Даже сориночки нигде лишней не оставляю, лишь бы он не гундел или лекцию не начинал со своими философскими выкладками насчёт ведения домашнего хозяйства», – добавляет она про себя возмущённо. – «И где мне ещё прощения просить – скорее, это он у меня должен, за все годы терпения»… «счастливого брака» – добавил бы любой из их знакомых, но расшалившаяся мысль Елены Андревны на данном уровне медитации посторонних доводов не воспринимала. «А вот остальным – перед кем я действительно виновата – всенепременно позвоню!»

В таком приподнятом настроении, едва кивнув в прихожей мужу, обрадовавшемуся её приходу, Елена Андревна развернула записную телефонную книжечку и, как перед Новым Годом, весьма крепко засела возле телефона с поднятой трубкой, набирая ловкими пальчиками знакомые номера, забыв о любимых сериалах, ужине… иногда и поводе, зачем позвонила.

Пётр Иваныч несколько обеспокоенно смотрел на часы, на которых короткая стрелка неумолимо подползала к циферке 7 – обычному времени ужина, и желудок, выдрессированный многолетней привычкой, начинал тихонечко урчать, а Елена Андревна всё говорила, говорила и говорила по телефону с невидимыми и, с ежеминутной прогрессией, ненавидимыми Петром Иванычем собеседниками. Как Шерлок Холмс, Пётр Иваныч читал газету, но всё слышал. Его ухо, слегка выдвинутое из-за газетного листа, уловило непривычные слова о прощении – их Елена Андревна адресовала каждому, кого достиг её звонок, даже своему троюродному брату-мусульманину, перенёсшему в детстве обрезание, а потому с терпеливым удивлением относившемуся к разнообразию мировых религиозных традиций. «У него-то за что?!» – поразился Пётр Иваныч. Он был слегка потрясён тем, что его супруга оказалась в чём-то виновата перед таким большим количеством людей.

Наконец, словив паузу, когда жена умилённо тихонечко вздохнула после разговора с Катериной Ивановной, Пётр Иваныч нерешительно заикнулся: «Еленочка, а ужинать скоро будем?» Елена Андревна вздохнула теперь уже глубоко, и как показалось супругу, несколько обречённо, тяжело поднялась с кресла и молча отправилась на кухню. Тут Пётр Иваныч почувствовал себя виноватым. «Да в чём же?» – удивился он сам себе, – «в том, что есть хочу?»

«Ах!» – с лёгким негодованием думала Елена Андревна, повязывая фартук на талии, – «все 30 лет – одно и тоже: кушать, кушать, кушать, обеды-ужины, газеты, новости, прогулки эти убогие по вечерам – будто в жизни больше ничего нет!» Она пыталась вернуть умилительно-возвышенное настроение церковной службы, но оно безвозвратно улетучилось.

За ужином, смакуя поджаристую куриную ножку, Пётр Иваныч, мечтательно поднял глаза к потолку и попросил у скорбно молчавшей Елены Андревны:

– А что, Еленочка, давно ты не готовила макароны по-флотски – у тебя так славно получается. Может, завтра…

– Петя! – бросила со звоном вилку об край тарелки супруга. – Ну, неужели, неужели ты ни капельки ничего не чувствуешь! Ничего не понимаешь!

Пётр Иваныч снова ощутил невероятное чувство вины неизвестно за что и ждал от супруги разъяснений.

– Ну, допустим, не интересует тебя это, но ведь с телевизора все говорят, в газетах твоих вот пишут!

Газета, пущенная в негодовании рукой Елены Андревны, взвилась огромной птицей, прошелестев печатными крыльями и спикировала к ногам Петра Иваныча. Он поднял, автоматически всматриваясь в страницы.

– Ведь завтра – Великий Пост!

Пётр Иваныч заскулил про себя в нехорошем предчувствии.

– И – что? – осторожно спросил он.

– Как – что? Нельзя мясного, молочного, рыбного. В иные дни даже с маслом постным ничего нельзя вкушать!

– А что же кушать тогда?

– Ничего! – воодушевлённо воскликнула Елена Андревна. – Первые два дня поста многие вообще ничего не едят. Нужно душу готовить, очищать 40 дней, перед празднованием Пасхи… А ты – «макароны по-флотски», – Елена Андревна сморщила нос и передразнила интонации мужа.