Феликс Медведев - Мои Великие старухи

• Название: Мои Великие старухи
• Автор: Феликс Медведев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9775-0756-1

Блистательный журналист, легендарный «огоньковец» Феликс Медведев рассказывает в книге о встречах и дружбе со знаменитыми, яркими женщинами, чьи судьбы совпали с драматическими разломами XX века: дочерью поэта К. Р. княжной Верой Романовой, Ниной Берберовой, Клавдией Шульженко, Франсуазой Саган, Анастасией Цветаевой, Натали Саррот, княжной Екатериной Мещерской, вдовой разведчика Руфиной Филби, поэтессой, княгиней Ольгой Чегодаевой-Капабланка-Кларк, Анной Бухариной-Лариной, Анной Ахматовой, сталинским министром Марией Ковригиной… Книгу иллюстрируют уникальные фотографии, подаренные автору его собеседницами.

---

Отец был веселым, жизнерадостным.

Работая в «Известиях», печатаясь чуть ли не в каждом номере, он зарабатывал немало. Но в доме никогда не водилось лишних денег. Потому что всегда находились товарищи, которым надо было помочь. Особенно по линии Коминтерна. Вообще он никому не отказывал, если был нужен. В школе, где я училась, несмотря на занятость, выступал с докладами о международном положении. С каким приподнятым настроением он шел на эти встречи! Отец выходил во двор, и его окружали ребятишки. Мы жили в Доме на набережной. Стоило только отцу выйти во двор, как он забывал про свои доклады и забавлялся с детьми.

Очень любил животных. У нас в доме всегда водилась какая-то живность. Когда отца забрали, наша собачка Чертик долго не ела, и мы думали, что она сдохнет. Вот это протест так протест! Я бы сказала, что чрезмерная любовь отца портила меня. Но именно память об этой любви поддерживала меня всю жизнь. Это был человек, которому ничего не надо было для себя, кроме, пожалуй, одного: книг. Он очень много читал, библиотека его была огромна, тысяч двенадцать томов. Он читал на многих языках мира. Родным языком его был польский. Доклады свои и статьи он не писал, а диктовал стенографистке, ее звали Тося.

Мне кажется, что так, как работал отец, мало кто из журналистов сегодня умеет работать.

Много общался с людьми. Часто работал ночами. Из-за этого я виделась с ним мало. Я уходила в школу, а он спал. Жили мы скромно, хотя вроде бы все было. Одевали нас всех одинаково. Пионерская форма состояла из сатиновой юбочки и ситцевой белой кофты. В школе я была хулиганка. В связи с этим помню один разговор с отцом. Прихожу как-то раз из школы, а он меня встречает и с порога: «Сонька, ты должна быть честной». – «А что я тебе соврала?» – «Так тебя, оказывается, из пионеров выгнали, почему ты мне ничего не сказала?» – «Папа, я тебе решила сказать все сразу: меня и из школы выгнали». – «За что?» – «За драку». – «Ну вот иди и сама устраивайся куда хочешь, я хлопотать за тебя не стану». И я пошла. Пришла в одну школу, директор спрашивает, почему я именно в эту школу хочу устроиться. «А здесь моя подруга учится». – «Кто же она?» – «Наташа Сиротенко». – «О, с нас достаточно Наташи Сиротенко, ее подруг нам не надо».

И выпроводил меня. Побрела я в другую школу, у Никитских ворот. Директор, помню его имя, Иван Кузьмич Новиков (он преподавал необязательный предмет «Газета») спрашивает: «Читаешь ты статьи Карла Радека?» – «Нет, не читаю», – отрезала я.

Отец мне никогда ничего не запрещал, и я читала все, что вздумается. Воспитывали меня по так называемому саксонскому методу. В тринадцать лет вручили ключи от квартиры и сказали, что я могу уходить, приходить, когда вздумается, и никто не имеет права спрашивать, куда я иду. И в мою комнату никто не имел права заходить без стука. Считаю, что система правильная.

Своим долгом отец считал таскать меня на всевозможные заседания. Так и «заседала» я с трехлетнего возраста то в Коминтерне, то на съездах разных. Побывала и на Первом съезде писателей СССР. Помню, вышел Алексей Максимович[13], открыл съезд, и говорил, между прочим, на мой взгляд, плохо. Я запомнила, что он почему-то расплакался.

По заданию Ленина отец бывал в Германии, там его «засекли» и посадили в тюрьму Моабит. Смешно, но он потом вспоминал об этом периоде по-доброму. Говорил, что мог изучать в тюрьме русский язык. Ведь по-русски он говорил очень смешно, с акцентом, коверкая фразы. Например: «За ничто на свете я этого не сделаю». Я говорю: «Папа, по-русски говорят: ни за что на свете». – Так я же так и говорю: «За ничто на свете».

Его часто приглашали на приемы, и надо было ходить в смокинге. А смокинга у отца не было. Даже черного костюма не имелось. Ему прощали как чудаку «неполноту» гардероба. В жизни, в быту у него были три слабости: книги, трубки и хороший табак. Из множества его трубок сохранилась только одна. Передала мне ее Мария Малиновская. Трубка побывала с новыми хозяевами в лагерях, но друзья отца, которые выклянчили эту трубку у него незадолго до ареста на память, сумели ее сохранить.

На валюту, которую выдавали ему при поездках за границу, он позволял себе покупать только трубки. Больше ничего. Остальное привозил и сдавал государству. Помню, как-то собирался в Женеву, и я попросила привезти мне рихтеровскую готовальню. Отец отрезал: «Обойдешься, буду я валюту тратить на твою готовальню, сходи в комиссионку и купи». Время, проведенное за любой игрой, считал потраченным даром. Мы с мамой играли в карты, а отец все возмущался, он не знал даже названия карт. Мама имела разряд по шахматам, и ей надо было поддерживать форму, играть, так отец в такие минуты иронизировал: «Сонька, мать-то опять в шахматы играет».

– А почему в стихотворении Александра Межирова, опубликованном в «Новом мире», говорится, что «Соня Радек бьет соседку»? И кто такая Таша Смилга?

– Я давно знакома с Александром Петровичем. Как-то вышло, что многие мои подруги, с которыми я была в местах не столь отдаленных, с ним дружны. Вот он и решил посвятить всем нам, а в особенности Галине Шапошниковой (кстати, невестке маршала Шапошникова) стихотворение. Таша Смилга – дочь одного из соратников Ленина Смилги. Что касается эпизода, описанного в стихотворении, то история такова. Когда я вернулась окончательно в Москву в 1961 году, жить мне было негде. Ждала, пока дадут вот эту квартиру, жила в комнатке. Соседка попалась сволочь, пьяница. Однажды говорит мне: «Ты одна, вражина, и я одна, буду хулиганить как мне вздумается, и ничего не докажешь». А я в ответ ее же оружием, меня голыми руками не возьмешь. Однажды, когда после очередного перепоя она стала выяснять со мной отношения, я надавала ей по морде. Она одна, и я одна. Вот так.

– В стихотворении есть и другие, более возвышенные строки:

Слава комиссарам красным
Чей тернистый путь был прям…
Слава дочкам их прекрасным,
Их бессмертным матерям.

– Конечно, жизнь нас потрепала, но знаете, – это, наверное, звучит кощунственно – я считаю: наверное, правильно потрепала.

– Не понимаю…

– Скольких людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот почему я и считаю, что пенять-то нечего. Жаль только, что слишком поздно это поняли. Жизнь прошла.

1988

Глава 12. Красавица Анна Бухарина и чудовище Иосиф Сталин

«То кровь от смертных мук…»

«Бухарин – золотое дитя революции»

Однажды Евгений Евтушенко рассказал мне о нелегкой судьбе художника Юрия Ларина.

– Между прочим, сын Бухарина, – добавил он многозначительно. – Его мать, Анна Михайловна, – вдова Николая Ивановича Бухарина.

– Разве она жива?

– Жива…

Генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу Михаилу Сергеевичу Горбачеву.

Несмотря на напряженное международное положение, я ставлю перед Вами вопрос о посмертной партийной реабилитации моего мужа и отца моего сына – Бухарина Николая Ивановича… С настоящим заявлением я обращаюсь не только от себя, но и по поручению самого Бухарина. Уходя в последний раз на февральско-мартовский Пленум в 1937 году (Пленум заседал не один день), Николай Иванович, предчувствуя, что он уже больше не вернется, и учитывая мою тогдашнюю молодость, просил меня бороться за его посмертное оправдание. Этот невыносимо тяжкий момент никогда не умрет в моей памяти. Измученный страшными, необъяснимыми для него подозрениями, ослабевший от голодовки в знак протеста против чудовищных обвинений, Бухарин пал передо мной на колени и со слезами на глазах просил, чтобы я не забыла ни единого слова его письма, адресованного «Будущему поколению руководителей партии», просил бороться за его оправдание: «Клянись, что ты это сделаешь. Клянись! Клянись!» И я поклялась. Нарушение этой клятвы противоречило бы моей совести…

Такое письмо отправила вдова Н. И. Бухарина Анна Михайловна Бухарина-Ларина Генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву.

…Летом восемнадцатого года Н. И. Бухарин находился в Берлине. Его командировали для подготовки документов, связанных с мирным Брестским договором. Однажды услышал об удивительной гадалке, предсказывающей судьбу. Любопытства ради решил посетить обитавшую на окраине города предсказательницу. То, что наворожила ему хиромантка, было поразительно:

– Вы будете казнены в своей стране.

Бухарин оторопел, ему показалось, что он ослышался, переспросил:

– Вы считаете, что Советская власть погибнет?

– При какой власти погибнете – сказать не могу, но обязательно в России…

А. М. Ларина росла в семье профессиональных революционеров, после Октября ставших у руля государства. Поэтому вся ее жизнь проходила в сложной общественной атмосфере той поры: политические дискуссии, споры, распри и, наконец, террор. Имя отца Анны Михайловны сегодня забыто, хотя похоронен он у Кремлевской стены.