Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов

• Название: Забытые пьесы 1920-1930-х годов
• Автор: Татьяна Майская
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Драматургия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0136-9

Сборник продолжает проект, начатый монографией В. Гудковой «Рождение советских сюжетов: типология отечественной драмы 1920–1930-х годов» (НЛО, 2008). Избраны драматические тексты, тематический и проблемный репертуар которых, с точки зрения составителя, наиболее репрезентативен для представления об историко-культурной и художественной ситуации упомянутого десятилетия. В пьесах запечатлены сломы ценностных ориентиров российского общества, приводящие к небывалым прежде коллизиям, новым сюжетам и новым героям. Часть пьес печатается впервые, часть пьес, изданных в 1920-е годы малым тиражом, републикуется. Сборник предваряет вступительная статья, рисующая положение дел в отечественной драматургии 1920–1930-х годов. Книга снабжена историко-реальным комментарием, а также содержит информацию об истории создания пьес, их редакциях и вариантах, первых театральных постановках и отзывах критиков, сведения о биографиях авторов.

---

ШАНТЕКЛЕРОВ (испуганно). Прокурор?

ТРУПОЕДОВ. «Прокурор», — отрекомендовался человек в очках и больше не проронил ни слова.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Прокурор! Прокурор!

ТРУПОЕДОВ. Тайно последовав за ним, утверждаю, что данный человек поселился у председателя волисполкома. Доводя все изложенное до вашего сведения, испрашиваю разрешения на дальнейшее расследование.

ШАНТЕКЛЕРОВ (бегая по комнате с расстроенным видом). Действовать и дальше в том же духе! Трупоедов, в этот час, в этот момент на вас глядят века, тысячелетия!

ТРУПОЕДОВ. Я чувствую, и мне страшно.

ШАНТЕКЛЕРОВ. История запишет ваше имя рядом с именем египетских мамелюков!{96}

ТРУПОЕДОВ. Я не заслужил такого счастья.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Умрите за наши идеи!

ТРУПОЕДОВ. Смерть или победа!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Трупоедов, день и ночь не спускайте глаз с окон исполкомовского дома! Лезьте в окно, в трубу! Проломайте пол, стену, но завтра к вечеру сообщите мне все, что услышите. Этого требует борьба труда с капиталом! Ступайте!

ТРУПОЕДОВ. Честь имею кланяться!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Стойте, стойте! А впрочем, идите! Стойте! Ни звука регенту про окно! Поняли?

ТРУПОЕДОВ. Понял!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Не только регенту, но и другим! Да вы меня понимаете?

ТРУПОЕДОВ. Понимаю.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Ступайте!

ТРУПОЕДОВ. Честь имею кланяться!

Уходит.

ШАНТЕКЛЕРОВ (несколько раз пробегает по комнате). Фу, рубаха стала мокрая от пота! Прокурор! Трибунал! Ну, хорошо еще Бутырки, а если высшая мера… Брр!! Какие мысли в голову лезут! Что же делать? Бежать? Потерять столько червонцев? А что, если это был не прокурор, а какой-нибудь шутник, забравшийся в трактир! Трупоедов, положительно, сумасшедший человек! Он себя действительно воображает начальником мифического че-ка!

МАРИЯ ПАВЛОВНА (входя в комнату с высоко поднятой головой). Коленька, я на минутку!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Что вам, тетушка, нужно?

МАРИЯ ПАВЛОВНА. Прости меня, но я должна быть суровой. Я не затем прожила старой девой пятьдесят два года, чтобы в моем доме… язык не поворачивается сказать… Вот следы преступления!

МАРИЯ ПАВЛОВНА с брезгливой миной несет роговую шпильку и кладет ее на стол перед удивленными взорами Шантеклерова.

Затем поворачивается и так же важно выходит.

ШАНТЕКЛЕРОВ (в бешенстве хватает шпильку и бросает на пол). Точно сговорились оба! О, проклятая трущоба! Где даже великое таинство любви опошляется нескромными взорами Трупоедовых и назиданием полусумасшедших тетушек! Нет, нужно бежать! В Москву! В Москву!

Занавес.

Действие четвертое

Декорация второго действия. Звуки оркестра, рукоплескания, крики. Через комнату часто пробегают танцующие.

ОТЕЦ ГАВРИИЛ под руку с БОЦ-БОЦЯНСКИМ.

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Оно конечно, осетрина рыба благородная, наша, дворянская, но подай ее без хрена, без подливы, а главное, без водочки, по-пролетарски, и вся ее рыбья важность ни к чему!

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. А по-моему, Эмпидокл Казимирович, ежели есть перцовочка, наливочка из вишенок или других ягодок, то и бог с ней, с осетринкой! Теперь революция, можно закусить и селедочкой, а то лучком!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не согласен… Нет, нет, нет!..

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. После лучка жжет внутри! Выпьешь еще одну, другую и чувствуешь, как это по всему телу благодать разливается, и так на душе делается легко-легко, точно тебя невидимые крылья на воздух поднимают.

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Отец Гавриил, для того разве мы и революцию делали, подумайте: страдания, кровь, — чтобы лучком водочку закусывать? Вы отстали от жизни! Да, впрочем, вы кле-ри-кал! Зачем, отче, красный бант на рясу нацепили?

ОТЕЦ ГАВРИИЛ (возмущенно). Эмпидокл Казимирович! Не ожидал от вас… Да, я больше соц… соц… соц…

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не спорьте… С первого же слова видно, кто чем дышит. (Увидя Гробожилова, изрядно пьяного.) Карпий Силистрович, Карпий Силистрович, разрешите конфликт власти с церковью.

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Кто это власть? Уж не вы ли?

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Да! Если не сейчас, то буду скоро! Мне (подчеркивая) сам сказал: «Боц-Боцянский, приеду в Москву, сейчас же выпишу вас! Вы назначаетесь прокурором. Красным прокурором!» Я даже налог оплатил на прокурора, три червонца!

ГРОБОЖИЛОВ. Три червонца!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Три! И мне не жаль! Мне только власть в руки взять, и верну я их с прибавочкой, с процентиком!

ГРОБОЖИЛОВ. А мне — мне ничего не нужно! Я горд, что в Москве, подумайте! — в Москве — живет и дышит мой лучший друг, в самом Кремле, слышите ли вы, друг — Николай Михайлович Шантеклеров! Для меня нет большего счастья, как прийти в любой дом и сказать: «Мы с Николаем Михайловичем друзья, и я внес налог… за службу… за дружбу…» Червонец! Он как друг не взял бы — декрет, ничего не поделаешь!

Крики усиливаются. Музыка играет туш.

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Чада! Обносят! Поспешим яко алчущие и жаждущие!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Товарищи, идемте. Необходимо быть у него на глазах. Пусть знает, какие мы революционеры!

ГРОБОЖИЛОВ. Пойдемте, иначе мой друг Шантеклеров обидится.

Поспешно уходят. В комнату вбегают ВИКТОР и БЫСТРОВ.

ВИКТОР. Ну и типы! Кто бы мог подумать, что в Республике, в период величайшей революции, сохранились люди, мимо которых совершенно незамеченным промчался социальный вихрь!

БЫСТРОВ. Я не удивлен! Ах, как много их по необъятному Союзу великих республик, за курганами, степями, среди болот и лесов, прячущихся от жизни, живущих прошлым, без надежды в будущем…

ВИКТОР (указывая в открытую дверь). Ты взгляни: фраки, визитки, воротнички и резкий запах нафталина и камфары. Ха… ха… ха!.. Они, как их деды, прадеды, отцы, надевают фраки, жеманно кланяются и живут мечтами о прошлом.

БЫСТРОВ. А банты?.. Красные, пунцовые… (Иронически.) Куда мы попали? Собрание? Доклад? Хотя и отдают дань времени. Ты заметил, у всех на груди красные банты!..

ВИКТОР. Нет, ты полюбуйся этой парочкой: Боц-Боцянский, матерый зубр с красной розеткой поверх Владимирской ленточки{97}, и батя, отец Гавриил… Ха… ха… ха!.. Оба танцуют… Свобода!.. Ха… ха… ха!..

БЫСТРОВ. Их можно принять за сочувствующих! Ха-ха-ха!

ВИКТОР. Или кандидатов в партию! Ха… ха… ха!..

БЫСТРОВ. Виктор, ты обратил внимание, как побледнел Шантеклеров при нашей встрече?

ВИКТОР. Я глаз не спускал с его лица, когда, представляя тебя, подчеркнуто сказал: «Прокуроров!»

БЫСТРОВ. Его улыбка, его радостные взоры и сейчас перед моими глазами. Его заплетающийся, захлебывающийся голос, произносящий: «Так, значит, вы не прокурор, а Прокуроров — ваша фамилия?» — звучал с неподдельным удивлением.

ВИКТОР. Чувствует зверь, что за ним следят! Чтоб задержать его на несколько дней, мне вчера пришлось с визитом пойти и убеждать остаться!.. Хотя бы не опоздали наши!.. Миша, ты меня прости, я сегодня утром, во время твоего отсутствия, взял бланк с печатью трибунала и разослал по трактирам приказ — никому не давать лошадей до завтрашнего дня.

БЫСТРОВ. Я об этом думал, возвращаясь после допроса из монастыря.

ВИКТОР. Какое впечатление произвели твои разоблачения?

БЫСТРОВ. Вначале монахи не поверили, потом пришли в ярость… В интересах следствия я упросил отца Никандра прийти на свадьбу и принести деньги.

ВИКТОР. Представляю себе гнев отцов, их проклятия… Кто-то идет сюда, смотри!

Через комнату озабоченно пробегает ЗАПЕКАНКИН.

БЫСТРОВ. Это он?

ВИКТОР. Секретарь Шантеклерова.

БЫСТРОВ. Я вчера встретил его в трактире. Он держал копию, по-видимому, твоей второй телеграммы, которую я не застал в городе из-за моего приезда сюда.

ВИКТОР. Как же она могла попасть к нему?

БЫСТРОВ. Не знаю. Будучи пьян, он излил мне свою наболевшую душу! Плакал вот в этот самый жилет и рассказывал прошлую жизнь не только свою, но и Шантеклерова. Одна уголовная хроника!

ВИКТОР. Он возвращается с Шантеклеровым. Не хочется с ними встречаться… Уйдем отсюда!..