Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов

• Название: Забытые пьесы 1920-1930-х годов
• Автор: Татьяна Майская
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Драматургия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0136-9

Сборник продолжает проект, начатый монографией В. Гудковой «Рождение советских сюжетов: типология отечественной драмы 1920–1930-х годов» (НЛО, 2008). Избраны драматические тексты, тематический и проблемный репертуар которых, с точки зрения составителя, наиболее репрезентативен для представления об историко-культурной и художественной ситуации упомянутого десятилетия. В пьесах запечатлены сломы ценностных ориентиров российского общества, приводящие к небывалым прежде коллизиям, новым сюжетам и новым героям. Часть пьес печатается впервые, часть пьес, изданных в 1920-е годы малым тиражом, републикуется. Сборник предваряет вступительная статья, рисующая положение дел в отечественной драматургии 1920–1930-х годов. Книга снабжена историко-реальным комментарием, а также содержит информацию об истории создания пьес, их редакциях и вариантах, первых театральных постановках и отзывах критиков, сведения о биографиях авторов.

---

ПАНФИЛОВ. Не обижаюсь. Правильно, подлец. А ты не подлец?

СИЛИН. Почему?

ПАНФИЛОВ. Да как же, дрянь написал какую-то, выругали тебя, а ты сейчас: «Критика еврейская».

СИЛИН. Так ведь то…

ПАНФИЛОВ. Брось, брат, все сейчас подлецы. В каждом подлец сидит, и скажу я вам, господа писатели, вот в эту самую подлость человеческую верую — в ржавчину.

ЗОТОВ. Как это?

ПАНФИЛОВ. Вот, говорят мне, конец тебе, Панфилов, конец тебе, нэпману: социализм идет. Нет, товарищи, подлость не позволит — в каждом человеке сидит. Вот на эту подлость надеюсь. Заметьте, тянет подлость каждого человека порознь, и у каждого своя. Один на руку нечист, а другой картишками увлекается, третий до баб охоч, четвертый заелся, а вместе на всех — ржавчина. [И ржавчины стереть нельзя.] Вот во что я, нэпман треклятый, верую! Вы, дорогие товарищи коммунисты, в социализм верите, а я в ржавчину верю. Вот! Да ну вас, впрочем, к черту! Господа писатели, надоели вы мне.

Сцена у стола студентов.

Входит ТЕРЕХИН.

ПРЫЩ. Наконец! Мы уж думали, что ты не придешь. Час сидим.

ТЕРЕХИН. Задержался. Заседание было. Работы до черта. Здорово, Лёнов!

ЛЁНОВ. Здорово, Костя! Знакомься, это Лиза, моя… э… э… мы с ней… она… э… ээ…

ЛИЗА. Мэ… мэ… Лиза Гракова, и все тут. (Жмет руку Терехину.)

ТЕРЕХИН. Лиза так Лиза. (Кричит официанту.) Коля, дай-ка пивка дважды три. (Пьет.) Петя, чего нос книзу держишь? Равняйся по мне.

ПЕТР (наклонившись к столу, плачет). Тяжело… Тоска.

ПРЫЩ. Ну, Петя, фу, ей-богу! Ну, чего ты ноешь? Музыка, пиво (в сторону Лизы), прекрасные женщины, а ты ревешь. Итак, «Слезами залит мир безбрежный»{199} — брось. Сегодня «Так весело россам»{200}.

ПЕТР. А мне не весело. Ничего у меня в жизни нет. Идти некуда.

ПРЫЩ. А ты не иди.

ЛИЗА. Не понимаю я. Чего плакать? Жизнь хороша! Ах, как хороша!.. А я пьяна немножко, кажется.

ТЕРЕХИН. Петька! Не реви! Трудности, брат, есть, бороться надо. Выпьем. Помню, в подполье тяжело было. Явки провалены. Все наши засыпались. Зайдешь куда-нибудь и напьешься.

Напевает.

ЛИЗА. А вы работали в подполье?

ТЕРЕХИН. Работал. В партии, правда, не числился. Ну, у нас тогда с этим не считались. Это теперь только билетики да дела личные. Канцелярщина. Тогда грудью брали. Работой. Каторгой.

ЛИЗА. А вы были на каторге?

ТЕРЕХИН. На каторге был… Приговорен был, но удрал.

ПЕТР. Сволочи!

ЛИЗА. Кто сволочи?

ПЕТР. Да так это я… ничего.

ПРЫЩ (Панфилову). Петр им доказывает: у Ленина это просто агитационный лозунг: социализма в одной стране мы не построим{201}. Ругательства. Костя говорит им: «Сейчас кругом подхалимы». Ругательства. Лёнов читает стихи, а этот… Василий… «За такие стихи морду бить». Я спрашиваю, что это такое?

ЛЁНОВ. Что это ты — о стихах, Прыщик?

ПРЫЩ. О стихах… да вот, я говорю, что около тебя бумажка лежит со стихами, прочти-ка.

ТЕРЕХИН. Ну-ка, ну-ка, Лёныч, жарь!

ЛЁНОВ. Да вот Сережку вспомнил. Ему посвящаю. Дайте пивка стаканчик!

     Ах, стихи, стихи мои больные.
     В вас моя отрава и любовь.
     Поцелуи не заменят мне хмельные
     Строчки, на которых моя кровь.
Лишь тебя зову. Приди ко мне, приди!
Где бы ни был ты, в аду или под райской сенью.
Дай прижать тебя к разорванной груди.
Руку мне подай, Сергей Есенин.

Панфилов во время чтения подходит и слушает, восхищенно разводит руками. Хватает протянутую руку Лёнова и трясет ее.

ПАНФИЛОВ. Браво, Лёнов! Вот это талантливо! Это талантливо. (Декламирует.) «Где бы ты ни был — или в рае, или в аде, иди сюда». Это надо уметь так рифмовать строчки!

ТЕРЕХИН. Это еще что за тип?

ЛЁНОВ. А это, товарищи, нэпман Панфилов. Но это ничего. Это свой нэпман. Мы у него и дома бываем, и пьем у него, это… пролетарский нэпман. Панфилов, иди сюда! Садись.

ПАНФИЛОВ. Если уважаемые товарищи позволят. Я сяду. (Садится.) И позволю себе заказать (улыбаясь Терехину, кричит) дважды шесть. То есть до чего же я люблю поговорить с молодежью! Ваше здоровье, товарищ Терехин.

ТЕРЕХИН. А меня-то ты откуда знаешь?

ПАНФИЛОВ. Я? Я все знаю, всех знаю. Приходится знать.

ЛИЗА. Вы что, торгуете?

ПАНФИЛОВ. Я делаю все, что нужно для нашего государства и нашей власти. Дай ей бог здоровья. Бог, вы, конечно, понимаете, в каком смысле: так, для присказки.

ПЕТР. Шут гороховый!

ПАНФИЛОВ. Ах, молодой человек, молодой человек! Вот вы меня обижаете. Конечно, вы меня можете обидеть. Это вам даже в заслугу поставится. Кто я? Буржуазный парий. Кто вы? Комсомол, а может, и начальство какое. А за что вы меня обидели? Кто я? Вы думаете, я Савва Морозов или Нобель, или я хочу возвращения Николая?{202} Он мне нужен, этот Николай, как мертвому, извините, клизма. Я гражданин СССР, и что, я — бесполезен? Оборот нам нужен? Я оборачиваюсь. Товары нужны? Я изобретаю товары. Почему же я не такой, как все? Почему я буржуй? Когда видит бог — бог, вы понимаете, в каком смысле, живот свой готов на алтарь отечества положить.

ТЕРЕХИН. Чего врешь, брат?! На себя работаешь. Денежки, небось, себе в карман кладешь.

ПАНФИЛОВ. В карман? Ах, товарищ Терехин, ты бы видел мою семью! Ведь это целый Северо-Американский соединенный штат. Больше — это советское учреждение. Кто их будет кормить? Ну, пускай завтра социализм будет, тогда все будут есть в нарпите. Но ведь сегодня, как говорят дорогие вожди, социализма еще нет. А мне-то с семьей жить надо именно сегодня.

ИВАН. Этак тебя послушать, выходит, что и ты за социализм.

ПАНФИЛОВ. Я? А почему мне быть против, по-че-му?

ЛЁНОВ. Ты расскажи им, почему ты за.

ПАНФИЛОВ. Извольте. Сказать вам правду, я… слегка маловер. Я немножко опасаюсь, как оно выйдет. Однако, молодой человек, надеюсь привыкнуть. Тут все от срока зависит. Если мне скажут: социализм вводится завтра, я скажу: «Позвольте несчастному нэпману полчаса подумать». Если скажут: через пятьдесят лет — я за. Я голосую за пятьдесят лет обеими руками. Да здравствует социализм, к которому мы все идем! И выпьем за социализм…

ТЕРЕХИН. Выпить-то выпьем, дойдем ли?

ПАНФИЛОВ. Товарищ Терехин, зачем пессимизм! Пессимизм сейчас карается. Дойдем. Я, Панфилов, говорю вам: дойдем. Мы идем на всех парах.

ПРЫЩ. Шутки шутками, а Костя прав. Сомнений даже у меня все больше и больше.

ПАНФИЛОВ. Брось сомневаться.

ЛИЗА. Да что вы завели этот разговор? Веселей надо! Жизнь ведь!

ПАНФИЛОВ. Золотые слова. Правильно! Именно жизнь. Товарищи! Этот тост я предлагаю за жизнь и за нашу молодежь, которая эту жизнь будет строить. С такой молодежью мы не пропадем. Эта молодежь — наша надежда. За нашу молодежь! Товарищ Терехин, чокнемся. (Чокаются.) Эх, Лёнов, и жена же у тебя!.. Если бы я был молодым!

ЛИЗА. Какая я ему жена? Я не жена.

ТЕРЕХИН. Правильно, Лиза, крой его!

ЛИЗА. Какая пошлость! Это, знаете ли, мещанские девицы создают себе уютные уголки, квартирки. Я свободна от всей этой дряни. Я к мужчине прежде всего отношусь как к товарищу. А с кем я жить буду — для меня это роли не играет. Сегодня один понравится как мужчина, завтра — другой. Я не самка, чтобы на этом строить отношения к товарищам.

ПРЫЩ. Вот это теория, Лизочка. За твое здоровье! За здоровье подлинно наших баб! Как говорит Володя Маяковский.

Мне надоели конфеты и сласти{203},
Дайте мне хлебище жрать ржаной,
Мне надоели бумажные страсти,
Дайте мне жить с живою женой.

ТЕРЕХИН (Лёнову, тихо). Это по-нашему, Лёнов. Вот это баба!

ЛЁНОВ. Баба на ять, Костя. Ничего не признает.

ТЕРЕХИН. А ведь я ее отобью у тебя, Лёнов!

ЛЁНОВ. Нет, Костенька, накося (показывает ему фигу), у меня не отобьешь.

ТЕРЕХИН. Я не отобью? Сегодня со мной спать будет.

ЛЁНОВ. Сегодня? Ха… ха… ха! Три ха-ха.

ЛИЗА. Что вы?

ТЕРЕХИН. Да так, анекдотик. (Тихо, Лёнову.) Смеешься? Ну, вот пари на дюжину, что сегодня Лизка будет со мной. Что, струсил?