Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

• Название: Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю
• Автор: Борис Джонсон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-10568-3

Черчилль – великий государственный деятель, премьер-министр Великобритании (1940–1945 и 1951–1955), реформатор, лауреат Нобелевской премии по литературе, знаменитый журналист и блистательный оратор.

Автор книги – Борис Джонсон, известный английский политик, эксцентричный мэр Лондона, остроумно и страстно исследует, на чем основывается исключительная яркость одного из самых знаковых лидеров XX века. Бросая вызов мифам, заблуждениям и гипертрофированной реальности, Джонсон изображает человека противоречивого, храброго, обладающего феноменальным красноречием, несравненным стратегическим талантом и истинной гуманностью.

В книге выдвигается предположение, что, если бы Черчилля не было или он совершил ошибку, Гитлер мог одержать в Европе полную победу. Автор убежден: будь Уинстон Черчилль жив, наверняка бы выступил за выход Великобритании из Евросоюза.

---

Мы полагаем, что он был сверхъестественно одарен: как будто произошел от союза Зевса и Полигимнии, музы риторики. Но, боюсь, мы правы лишь отчасти.

Верно, что по-своему он был гением, но не от природы. Он не был Ллойд Джорджем или Лютером Кингом – он не умел импровизировать, как это могут прирожденные ораторы; когда он говорил, его речь не лилась из сердца щедрым потоком спонтанного искусства.

Речи Черчилля были триумфом подготовительной работы. Он придавал фразам окончательную форму, перерабатывая и вылизывая их, словно медведица своих медвежат. Всегда перед ним блуждающим огнем призрачно мерцала репутация отца, и по мере взросления Черчилля мы замечаем, как упорно и страстно он подражает Рандольфу.

Учась в Харроу, он громко отстаивал свои взгляды в дебатах со старшими школьниками. Будучи младшим офицером в Сандхерсте, выступил со страстной защитой права проституток заходить в бар театра-варьете «Империя» на Лестер-сквер. «Леди империи, – заявил девятнадцатилетний девственник, забравшись на барный стул в компании гогочущих товарищей, – я поддерживаю свободу!»

Не сразу понятно, отчего эта тема – право проституток заниматься своим делом – подтолкнула величайшего государственного деятеля Британии к первому публичному выступлению.

Нет никаких свидетельств, что его вмешательство было как-то вознаграждено, плотским или иным способом. Оно было лишь шуткой, но он хотел привлечь внимание к себе – и преуспел. О речи сообщили в газетах.

Когда ему было двадцать три, он уже считал себя достаточно искушенным оратором, чтобы написать эссе по данному предмету, озаглавленное «Строительные леса риторики» (The Scaffolding of Rhetoric). Этот восхитительно высокопарный и самоуверенный документ не был опубликован при его жизни. В нем он анализирует то, что, очевидно, считает своим успехом. «Иногда небольшое и терпимое заикание или другой дефект речи помогает овладеть вниманием аудитории», – замечает он, что, наверное, вызвано его шепелявостью. Ее он объясняет препятствующей связкой своего языка, которой нет в анатомическом строении других человеческих существ.

Далее он описывает воздействие предписанных методик на толпу людей. «Возгласы одобрения становятся громче и чаще, энтузиазм стремительно нарастает, слушателей охватывают безотчетные эмоции, их сотрясает от страстей, полностью покоривших их». Конечно, некоторые ораторы могли исполнить этот трюк. Рок наделил этим умением его величайшего врага – немецкого диктатора, против которого Черчилль должен будет вести риторическую войну с 1940 г.

Но было ли это мастерство у Черчилля? Тряслись ли его слушатели как осины? Охватывали ли их неконтролируемые эмоции? Считается, что его первая речь в палате общин была успешна, но по крайней мере один наблюдатель счел, что он выглядел слабовато – «академично и вяло». Люди неизбежно проводили сравнение с Рандольфом, и не всегда они были добры.

«Мистер Черчилль не унаследовал голос отца – за исключением небольшой шепелявости – или его манеру выступления. Произношение, речь, внешность не играют на него», – говорилось в одном отчете. Другой журналист, написавший, по существу, доброжелательный отзыв, заметил, что «мистер Черчилль и ораторское искусство пока не друзья. И, думаю, вряд ли ими станут».

Вероятно, такая критика была обескураживающей для Черчилля. Он чрезвычайно гордился своими выступлениями, и в романе «Саврола», написанном в Индии, Черчилль рисует яркую картину, полную самовозвеличивания, о своих (или Савролы) приемах составления речей.

Что ему следовало сказать? Он механически выкуривал сигарету за сигаретой. В облаке дыма ему представилась заключительная часть выступления, которая должна глубоко врезаться в сердца людей в толпе. Высокая мысль, изящное сравнение, переданные с помощью ясного языка, понятного даже неграмотным, будут взывать к самому простому, что оторвет их от материальных забот о жизни и пробудит чувства. Идеи стали облекаться в слова, слова группировались в предложения, он нашептывал их и, подчинившись ритму собственной речи, начал искать аллитерации. Одна идея сменяла другую подобно скоротечному потоку, на волнах которого играет солнце. Он схватил листок бумаги и стал лихорадочно делать заметки карандашом. Вот важная мысль, не стоит ли ее усилить посредством тавтологии? Он нацарапал сырое предложение, перечеркнул его, обработал и написал снова. Оно будет приятно их слуху, их чувства улучшатся, а разум обострится. Какая превосходная игра! В его голове были карты для нее, а ставки были так высоки.

Он работал час за часом. Экономка, которая принесла ланч, застала его молчаливым и погруженным в работу. Она уже видела его таким и не решилась отвлекать. Нетронутая пища стыла на столе, стрелки часов медленно двигались, отмечая размеренный ход времени. Но вот он встал и, находясь под влиянием собственных мыслей и слов, начал расхаживать по комнате быстрыми, короткими шагами. При этом он выразительно проговаривал предложения низким голосом. Внезапно он остановился, и его рука с силой ударила по столу. Речь была завершена…

Дюжина листов почтовой бумаги, покрытых фразами, фактами, числами, была результатом его утренней работы. Они были скреплены и лежали на столе, безобидные и пустяковые бумажные страницы. Но для Антонио Молары, президента республики Лаурания, они были страшнее бомбы. А ведь Молара не был ни глупцом, ни трусом.

Мне нравится этот отрывок, поскольку, как я уверен, он характеризует раннюю методику Черчилля при составлении речей. Мы видим, что первостепенное значение он придает языку. Значимы именно слова и то удовольствие, которое получаешь, собирая их в единое целое, чтобы достичь желаемого ритма и воздействия. Мелодия речи значительнее логики содержания. Шипение важнее котлеты.

В том и состояло обвинение против него – суровое предположение, что он сам не верит собственным словам. Есть простое объяснение тому, что Черчилль потерпел фиаско и сгорел в тот апрельский день 1904 г. Он не говорил от сердца, он не говорил, опираясь на глубокое и непосредственное знание предмета, которое приобретается за многие годы взаимодействия с профсоюзами.

Он говорил по памяти. Подобно Савроле он написал речь и выучил ее, как попугай, слово за словом. После сорока пяти минут оскорблений со стороны тори он просто забыл, что должно идти следом. А может быть, он капитулировал перед подсознательным отвращением к тем социалистическим идеям, которые выражал.

Больше он не повторил этой ошибки. Он брал скрепленную пачку машинописных листов и не стыдился подглядывать в нее через очки в черной роговой оправе. Речи Черчилля были цицероновскими, литературными по своей сущности, они были декламацией текста.

У него случались великие триумфы в палате общин – посмотрите его речи в бытность канцлером казначейства, сжатые и ясные изложения экономической ситуации, как он ее понимал, – и все же его слушателям на протяжении почти всей его карьеры казалось, что чего-то не хватает. Да, он был хорош в вербальной пиротехнике, но где чувство, где правда, где аутентичность? Ллойд Джордж сказал в 1936 г., что Черчилль был «ритором, а не оратором. Он задумывался только о том, как звучит его фраза, но не о том, как она воздействует на массы». В 1909 г. парламентарий от Либеральной партии Эдвин Монтегю написал Асквиту: «Уинстон еще не премьер-министр, но и будь им, он не станет тяжелой артиллерией. Он восхищает и веселит, даже приводит слушателей в восторг, но с его уходом исчезает и память о том, что он говорил».

Даже самые пылкие его сторонники видели этот структурный изъян. Лорд Бивербрук был одним из тех, кто способствовал продвижению Черчилля к власти в 1940 г., но в 1936 г. он заметил, что «ему не хватает должной нотки искренности, которую хочет услышать страна».

Машинописный текст радиообращения Черчилля 27 апреля 1941 г.

Как это часто бывало, Черчилль охотно признавал собственные недостатки. Он знал, что бывает слишком увлечен словами, и однажды сказал: «Я скорее заинтересован не в принципах, которые я отстаиваю, а в том, какое впечатление производят мои слова».

Таким он мог бы и остаться в памяти – старомодным знатоком гипербол и напыщенности – оратором, которому кажется остроумным назвать неправду «терминологической неточностью» или бездумно и предвзято сказать такое, отчего у присутствующих отвисают челюсти: «Индусы – это подлая раса, спасаемая лишь своим быстрым размножением от погибели, которую она заслужила».

Его могли бы считать человеком, у которого любовь к роскошному языку перевешивает здравый смысл, лишенным необходимой ноты искренности и оттого неспособным убедить.

Все это изменилось в 1940 г., когда сами события подошли к гиперболичной кульминации. Острота кризиса, с которым столкнулась Британия, достигла экзальтированного уровня речей Черчилля. И его стиль уже не казался избыточным и архаичным, потому что ему требовалось пробудить древний инстинкт – всеохватное желание островитян отбить натиск захватчика. Опасность была столь велика и столь очевидна, что не могло быть никаких сомнений в его искренности.