Натаниель Готорн - Отель с привидениями и другие таинственные истории

• Название: Отель с привидениями и другие таинственные истории
• Автор: Натаниель Готорн
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-395-00226-6

Рассказы и повести английских и американских писателей, представленные в этой книге, объединяет, при всем разнообразии персонажей и ситуаций, общее место действия — населенный привидениями или иными потусторонними силами отель, окруженный суеверной молвой. Страшные истории, рассказанные классиками литературы XIX века — Натаниелем Готорном‚ Эдвардом Бульвер-Литтоном, Чарльзом Диккенсом, Уилки Коллинзом, Монтегю Родсом Джеймсом, — вводят читателя в мир духов и призраков, которые обитают не в старинных дворянских особняки и готических замках, а в многолюдном пространстве большого города, в интерьерах гостиничных номеров и меблированных комнат, по соседству с портье, коридорными, горничными и метрдотелями. Тени прежних хозяев и постояльцев, спустя многие годы тревожащие сон их преемников, загадочным образом исчезающие и появляющиеся комнаты с «беспокойной» мебелью, таинственные потайные ходы и непонятные звуки, доносящиеся из запертых помещений, — все это и многое другое входит в ассортимент экстравагантных услуг, предоставляемых скучающим путешественникам, для которых в отеле с привидениями всегда имеются свободные номера. Открытый и разработанный авторами, чьи произведения составили настоящий сборник, этот сюжет со временем стал одним из самых популярных в современной литературе ужасов и в «хоррор»-фильмах.

Содержание:

Натаниель Готорн: Маскарад у генерала Хоу (рассказ, перевод Е. Калашниковой)

Эдвард Джордж Булвер-Литтон: Лицом к лицу с призраками (рассказ, перевод Л. Бриловой)

Чарльз Диккенс: Гость мистера Тестатора (рассказ, перевод С. Сухарева)

Уильям Уилки Коллинз: Отель с привидениями: Тайна современной Венеции (роман, перевод В. Харитонова)

Монтегю Родс Джеймс: Номер 13 (рассказ, перевод В. Яковлева)

Монтегю Родс Джеймс: «Ты свистни — тебя не заставлю я ждать…» (рассказ, перевод В. Волковского)

---

Едва успев переодеться, Паркинс вышел к столу, где снова встретился с несколько умиротворенным — насколько вообще может быть умиротворенным столь бравый вояка — полковником. Во всяком случае, когда после ужина постояльцы сели за вист, эти намеки на умиротворение улетучились в силу того, что Паркинс оказался сильным соперником. Около полуночи профессор встал из-за карточного стола с тем ощущением, что вечер прошел вполне удовлетворительно и он, пожалуй (если будет продолжать «совершенствовать навыки игры»), вполне сможет выдержать в Глоуб Инн две-три недели.

Уже шагая к своему номеру, он встретил гостиничного коридорного, обратившегося к нему со следующими словами:

— Прошу прощения, сэр, но я чистил ваше пальто, и что-то выпало у вас из кармана. Я положил это на комод, сэр, в вашей комнате, сэр… Кусочек трубки или что-то в этом роде, сэр. Благодарю вас, сэр. Вы найдете это на вашем комоде, сэр — да, сэр. Доброй ночи, сэр.

Сей монолог напомнил Паркинсу о сделанной им в тот день маленькой находке. По приходу в номер он не без любопытства рассмотрел вещицу при свете свечей и установил, что сделана она из бронзы, а по форме более всего походит на современный свисток, каким подзывают охотничьих собак. И не только походит, но и является не более и не менее как свистком. Паркинс поднес его к губам, но оказалось, что внутри он забит слежавшимся песком или землей, да так плотно, что выколотить его не представлялось возможным. Пришлось прочищать ножом. Неизменно аккуратный, Паркинс собрал вытряхнутую землю на листок бумаги и подошел к окну, чтобы выбросить мусор. Ночь стояла ясная, и когда, открыв оконную створку, он взглянул в сторону моря, то сразу признал в маячившей на берегу фигуре своего вечернего спутника. Несколько удивленный тем, как, однако же, встречаются в Бернстоу полуночники, он закрыл окно и снова поднес свисток к свету. И тут на нем обнаружились метки, причем не просто метки, а буквы! Стоило потереть свисток и глубоко вырезанная надпись выступила вполне отчетливо, хотя профессору пришлось честно признать, что для него она являлась не более понятной, чем загадочные письмена, явленные на пиру Валтасара. Литеры имелись и на передней, и на задней части свистка. С одной стороны они выглядели следующим образом:

FLA

FUR BIS

FLE

А с другой следующим:

QUIS EST ISTE QUI UENIT

— Непременно надо разобраться, что здесь к чему, — подумал он, — но похоже, я малость подзабыл латынь. Оказывается, даже не помню, как будет по-латыни «свисток». Фраза должна обозначать нечто вроде: «Кто тот, что идет». Ну, и кто ж тут имеется в виду? Куда он идет? Может быть, лучший способ выяснить это — взять, да и свистнуть?

Что Паркинс и сделал — дунул в свистульку, хотя тут же замер, пораженный необычностью звука. Совсем негромкого, но вместе с тем — в этом профессор чувствовал уверенность — слышного за много миль. Более того, этот звук обладал присущим некоторым запахам свойством порождать в сознании образы. Перед внутренним взором Паркинса нежданно предстало обширное пространство, где царили ночь и ветер, а в центре маячила одинокая фигура. Чем она занималась, профессор не разобрал: возможно, ему удалось бы рассмотреть больше, но видение разрушил резкий порыв ветра, заставивший задрожать окно. Паркинс вскинул глаза и успел заметить в темноте за стеклом белый отблеск крыла морской птицы.

Звук оказался столь завораживающим, что он не устоял перед искушением свистнуть снова, на сей раз погромче. Увы, но видения (на которое Паркинс отчасти надеялся) за повторным свистком не последовало. Зато последовало нечто иное. Трудно было поверить, что всего за несколько мгновений ветер способен набрать такую силу.

— Ужас! — сквозило в голове профессора. — Настоящая буря! Вот и окно распахнулось — от запора никакого проку! Черт, еще и свечи погасли! Да этот ветер перевернет вверх дном всю комнату!

Прежде всего следовало закрыть окно, что оказалось не так-то просто. Паркинс упорно и довольно долго (а это время можно было сосчитать до двадцати) налегал на небольшую раму, но у него создавалось впечатление, будто снаружи на нее давит здоровенный взломщик. Но внезапно натиск ослаб, окно подалось, со стуком захлопнулось и даже задвижка сама вскочила на свое место. Теперь надлежало зажечь свечи и посмотреть, нанесен ли комнате ущерб, а коли нанесен — то велик ли он. По меньшей мере шум бури разбудил одного из постояльцев: было слышно, как этажом выше, тяжело ступая по полу в одних чулках, что-то сердито бурчит полковник.

Поднялся ветер быстро, но стихать отнюдь не спешил. Снаружи он продолжал бушевать, сотрясая рамы и завывая на таких нотах, что, как решил Паркинс, человек с воображением вполне мог почувствовать себя не в своей тарелке. А еще несколько минут размышления заставили его прийти к выводу, что и тому, кто лишен воображения, этот вой едва ли способен доставить удовольствие.

Что явилось тому причиной — шум ветра или избыточное возбуждение, ставшее следствием то ли игры в гольф, то ли самодеятельных раскопок в прецептории, но только сон к Паркинсу упорно не шел. Он так долго лежал с открытыми глазами, что (признаюсь, такое частенько случается и со мной) волей-неволен начал прислушиваться к ритму собственного сердца с ощущением, будто оно вот-вот может остановиться, а также стал испытывать опасения насчет состояния своих легких, мозга, печени и прочих жизненно важных органов. Профессор прекрасно понимал, что с наступлением утра все эти страхи развеются, но пока они не отступали. Некоторым утешением мог послужить разве что тот факт, что в подобном положении оказался кто-то из его соседей (слева ли, справа ли в темноте было не разобрать), который шумно ворочался в своей постели.

Надеясь приманить сон, Паркинс закрыл глаза, но, не иначе как в силу все того же перевозбуждения, его стало преследовать видение. Exporto crede[48], картины, представляющиеся мысленному взору человека, борющегося с бессонницей, зачастую столь мало приятны, что ему приходиться открывать глаза, дабы их развеять.

Именно в таком неутешительном положении оказался профессор. Он быстро понял, что к нему прицепилось одно непрерывное видение, исчезавшее, стоило ему открыть глаза, возобновлявшееся в том же виде, стоило закрыть их снова. Вновь и вновь пред ним представала длинная полоса галечного пляжа, окаймленного песком и расчерченного на коротких интервалах черными линиями сбегавших к воде волнорезов, — картина, по существу неотличимая от в действительности виденной им во время сегодняшней прогулки. Стоял пасмурный зимний вечер, крапал холодный дождик и, похоже, собирался ветер. Потом, на некотором расстоянии, появлялось подскакивавшее черное пятно, спустя мгновение обретавшее очертания человеческой фигуры. Человек вприпрыжку бежал по берегу, перебираясь через волнорезы и каждые несколько секунд озираясь. По мере его приближения — хотя черты лица оставались неразличимыми — крепло ощущение того, что он не просто торопится, а страшно напуган. Незнакомец рвался вперед что было мочи, но каждое следующее препятствие явно давалось ему с большим трудом, чем предыдущее. Перемахнет ли бедняга через этот волнорез, — невольно подумал Паркинс, — кажется, он будет повыше остальных? Бедняга перемахнул — перекинул тело через деревянную загородку, но на том его силы иссякли. Рухнув на землю, он остался лежать прямо под волнорезом.

От чего человек с таким рвением удирал, оставалось пока неясным, однако вдали появилось какое-то мечущееся светлое пятнышко. Быстро увеличиваясь в размерах, оно тоже обернулось человеческой фигурой, очертания которой маскировались бледным развевающимся одеянием. В характере движений новоявленного незнакомца было нечто, напрочь отбивавшее желание увидеть его поближе. Движения эти выглядели беспорядочными и странными: человек то воздевал руки, то склонялся к песку, да так, не распрямившись, устремлялся к кромке воды, то выпрямлялся и продолжал бег вдоль берега с поражающей и ужасающей быстротой. Наконец, настал момент, когда преследователь уже метался из стороны в сторону всего в нескольких ярдах от того волнореза, за которым укрывался беглец. После двух-трех бросков туда-сюда он замер, выпрямился в полный рост и, воздев руки, устремился вперед.

На этом месте Паркинс всякий раз открывал глаза, и видение обрывалось. В конце концов, измученный и этим, и невеселыми размышлениями о своем ухудшающемся зрении, чрезмерном курении и тому подобном, он решил оставить тщетные попытки уснуть и, вместо того чтобы снова и снова прокручивать в голове картину, являвшуюся, как ему представлялось, болезненным отражением его дневных впечатлений, провести остаток ночи за книгой.

Чирканье спички о коробок и вспыхнувший огонек, должно быть, вспугнули какое-то ночное создание — не иначе как крысу, — метнувшееся по полу в направлении второй кровати. А спичка, как назло, погасла. Чертыхнувшись, Паркинс чиркнул вторую, зажег-таки свечу и погрузился в чтение, за каковым занятием его незаметно сморил благодетельный сон. Пожалуй, впервые к жизни этот строгий приверженец порядка уснул, не задув свечи, так что когда в восемь утра его разбудили к завтраку, на маленьком столике еще тлел ее оплывший огарок.