Джеймс Джойс - Собрание ранней прозы

• Название: Собрание ранней прозы
• Автор: Джеймс Джойс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49683-9

В книге представлено полное собрание художественной прозы Дж. Джойса, сочиненной прежде его главного труда, романа «Улисс» (1922). Работы этого периода образуют своеобразный квартет: они включают цикл прозаических этюдов «Эпифании» (1900–1903), ранний незаконченный опус «Герой Стивен» (1904–1906), сборник рассказов «Дублинцы» (1904–1907) и роман «Портрет художника в юности» (1907–1914). Все тексты публикуются в новых переводах С.С. Хоружего; русский перевод «Эпифаний» появляется в печати впервые. Комментарий, сопровождающий издание, является как обычным реальным, так и аналитическим, вводящим в смысловые, историко-культурные и биографические контексты. Заключительная статья рисует мир раннего Джойса в его внутренней жизни, его эстетических и экзистенциальных импульсах: как редкостно независимый, самобытный творческий мир, в котором художник в юности, следуя собственному «вектору Джойса» и сверяя его с «вектором Флобера», направлялся к вершине «Улисса».

---

— Да нет… Я так думаю, мне надо зайти на Харкорт-стрит, посмотреть, когда поезд.

Они медленно направились в сторону Харкорт-стрит. Стивен, не желая поддаваться неприязненному чувству, сказал:

— Что за таинственная цель скрывается под твоей немыслимой прозаичностью? Открой ради Бога. Ты себе что-нибудь забрал в голову?

— Если бы у меня была таинственная цель, — отвечал Крэнли, — я бы, наверно, не стал тебе говорить, в чем она, правда же?

— Но я тебе очень много рассказывал, — сказал Стивен.

— У большинства людей имеется какая-нибудь цель в жизни. Аристотель учит, что назначение каждого существа есть его наибольшее благо. Мы все действуем в видах какого-нибудь блага.

— А ты бы не мог чуть-чуть поконкретней? Ты же не хочешь, чтоб я про тебя писал евангелия, правда?.. Может, ты в самом деле думаешь стать колбасником?

— Да, в самом деле. «Почему бы об этом и тебе не подумать. Ты б мог заворачивать сосиски в свои любовные стихотворения.»

Стивен расхохотался.

— Не думай, что ты меня проведешь, Крэнли, — сказал он. — Я же знаю, ты чертовски неисправимый романтик.

На станции Харкорт-стрит они подошли к расписанию, и, кинув на него взгляд, Стивен насмешливо сказал:

— Полдесятого, как и было сказано. Не хочешь ты дураку поверить на слово.

— Это не тот поезд, — сказал Крэнли с досадой.

Стивен улыбнулся, забавляясь, меж тем как Крэнли погрузился в изучение таблицы, бормоча под нос названия станций и высчитывая время. В конце концов он, как видно, пришел к некоему решению, ибо объявил Стивену: «Поелику трогаем». Возле выхода со станции Стивен дернул друга за рукав и указал ему на плакат с новостями, разложенный для всеобщего обозрения прямо на мостовой и прижатый по уголкам четырьмя камнями.

— Видал такое?

[Крэнли] Они остановились прочесть [заголовки] плакат; еще четверо или пятеро прохожих остановились с тою же целью. Крэнли самым монотоннейшим тоном зачитывал пункты вслух, начиная с шапки:

«ИВНИНГ ТЕЛЕГРАФ»

[МИТИНГ]

МИТИНГ НАЦИОНАЛИСТОВ В БАЛЛИНРОБ

ВАЖНЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ

ПРОЕКТ КАНАЛИЗАЦИОННОЙ СЕТИ

ОСТРАЯ ДИСКУССИЯ

СМЕРТЬ КРУПНОГО АДВОКАТА

БЕШЕНАЯ КОРОВА В КАБРЕ

ЛИТЕРАТУРА И ПР.

— Как по-твоему, большие нужны таланты, чтобы добиться успеха в такой жизни? — спросил Стивен, когда они снова пустились в путь.

— Я думаю, что, по-твоему, самое важное из всех пунктов там это литература?

— Ты принимаешь тот взгляд на мир только из чистого упрямства, я убежден. Ты стараешься доказать, что я больной, ненормальный, но куда легче доказать, что крупный адвокат был болен и ненормален. Бесчувственность — признак заболевания.

— А может, он был, «как ты выражаешься,» художник.

— Да, конечно… А насчет искушения, что сатане позволили продемонстрировать Иисусу, то для любого гения это, на поверку, самое слабое искушение. Ему мог поддаться крупный адвокат, но для Иисуса царство мира сего наверняка было совершенно пустым выражением, — по крайней мере, когда он уже перерос романтическую юность. «На самом деле, сатана — это романтическая юность Иисуса, которая снова возникает на миг. У меня тоже была романтическая юность», когда я думал, что это грандиозно, стать материальным Мессией: такова была воля отца моего, которому никогда не бывать на небесех. Но сейчас подобная мысль у меня мелькает только в минуты большой физической слабости. Так что я рассматриваю этот взгляд на жизнь как взгляд ненормальный — для меня. На днях я пошел искупаться на Хоут, и когда я обходил мыс сбоку, мне пришлось идти по узенькой тропке, что вилась по скалам так высоко…

— С какой стороны Хоута?

— Возле Бейли… Так вот. Когда я смотрел на скалы внизу, у меня возникла мысль броситься туда, на них. На какой-то момент у меня появилась дрожь восторга от такой мысли, но потом я, конечно, сразу узнал нашего старинного друга. Все эти искушения одного пошиба. Для Иисуса, для меня, для легковозбудимой личности, которая, приняв чересчур всерьез наущенья литературы, может пойти на разбой или на самоубийство, жизнь, предлагаемая сатаной, — гнусная жизнь. Она гнусная, потому что обиталище духовного начала в человеке нельзя перенести в материальный предмет. Человек только притворяется, будто его шляпа важнее, чем его голова. Вот такой взгляд на жизнь, по моему мнению, ненормален.

— Нельзя называть ненормальным то, что делают все и каждый.

— А что, каждый бросается с мыса Хоут? Каждый вступает в тайные общества? Каждый жертвует счастьем, наслаждениями, покоем ради почестей? Патер Артифони рассказал мне про одно общество взаимопомощи в Италии, члены которого имеют право, чтобы собратья по обществу бросили бы их в Арно, если они подпишут расписку, что у них неизлечимый случай.

На углу у Ноблетта, где они всегда останавливались, они увидели Темпла, который разглагольствовал перед небольшой кучкой юношей. Юноши покатывались со смеху, поскольку Темпл пребывал в изрядном подпитии. Глаза Стивена приковал к себе бесформенный рот Темпла, на котором по временам, когда он силился выговорить трудное слово, пузырилась едва заметная пена. Уставившись на эту сцену, Крэнли сказал:

— Вот те на святой Библии, Темпл этим медикусам выставлял выпивку… Дуралей хренов!..

Заметив их, Темпл тут же оборвал свое выступление и направился к ним. Один-два медика последовали за ним.

— Добрый вечер, — сказал Темпл, комкая непослушную шляпу.

— Druncus es[62].

Оба медика засмеялись, а Темпл принялся шарить у себя по карманам. Рот у него при этом занятии раскрылся.

— У кого деньги? — спросил Крэнли.

Медики снова засмеялись и закивали на Темпла, который с убитым видом прекратил свои поиски, повторяя:

— Эх, адская сила… Я ж собирался поставить людям… Эх, адская сила!.. Где ж у меня еще-то бобик?..[63]

Один из медиков сказал:

— Ты его разменял у Коннери.

Другой заметил:

— Он сегодня первый экзамен провалил, вот вечером и пошел по пиву.

— А где ты денег-то взял? — спросил Крэнли у Темпла, который снова стал шарить по карманам.

— Он часы заложил за десять бобиков.

— Неплохие, видно, часы, — сказал Крэнли, — если за них столько в закладе дали. А куда он их все дел, десять бобиков?

— Да нет! — вмешался второй медик. — Заложил-то это я для него. Я субчика одного знаю, Ларкина, на Грэнби-роу.

К ним подошел еще один медик, тот самый здоровяк, у которого был политический диспут в «Адельфи» с клерком из Департамента Земледелия.

— Ну как, Темпл, — осведомился он, — ты нас в бардак-то ведешь?

— Тьфу, пропасть, — бормотал Темпл, — монеты все ухнули… Тьфу, адская сила, мне бабу надо… Адская сила, скажу, чтоб дали бабу в кредит.

Студент-здоровяк раскатисто захохотал и, обернувшись к Крэнли, на которого у него был зуб после стычки в «Адельфи», сказал:

— А ты возьмешь бабу, если я плачу?

Целомудрие Крэнли было притчей во языцех, однако молодые люди не слишком доверяли ему. Их [маленькая] кучка, впрочем, не выдала своей скептической позиции, рассмеявшись над приглашением здоровяка. Крэнли ничего не ответил, а второй медик сообщил:

— Мак-то сдал!

— Какой Мак? — спросил Крэнли.

— Ну этот, знаешь, из Гэльской лиги. Он нас водил вчера вечером по бабам.

— И вы все взяли баб?

— Да нет…

— А чего вы туда ходили?

— Он говорит, давайте там так пройдемся. Девки — ну шикарные. Бегали там за нами, старик, — их там толпища. Ну вот, а одна Маку как залепит, он, говорит, ее оскорбил.

— А он что ей сделал?

— Да не знаю. Ляпнул: «Пошла, [шлюха] курва» или в этом роде.

— И что Мак?

— Сказал, в суд на нее подаст, если она тут же не отстанет.

— Заметано, всем плачу за баб, если только Крэнли пойдет, — сказал здоровяк, имевший привычку растягивать единственную озарившую его идею на получасовой разговор.

— Ух, адская сила, — вмешался вдруг Темпл, — а вы слыхали новую притчу… насчет обезьян в Берберии?.. Знатная притча… Мне Фланаган сказывал… Да, — вставил он, адресуясь к Стивену, — он хочет, чтоб я его вам представил… познакомиться хочет… Славный малый… попы, религия, ему на это плевать… Адская сила, я ж сам вольнодумец…

— Так что за притча? — напомнил Стивен.

Темпл стащил шапку и с обнаженной головой начал говорить речитативом на манер сельского священника, растягивая все гласные, [и] резко выбрасывая фразы и на каждой паузе понижая голос:

— Возлюбленные братия: в некие времена в Берберии обитало племя обезьян. И… были сии обезьяны несметны аки песок морской. Они обитали стадно в лесах и пребывали в свальных… сношениях… и плодились… и размножались… Но зрите, братия… вот, пришли в Берберию… святые люди Божии… миссионеры… дабы искупить тамошний народ. И люди сии святые проповедовали к народу… а затем… удалились они в леса… в глубину лесов… дабы молиться Богу. И жили… как отшельники… в лесах… и молились Богу. И зрите, братия… вот, обезьяны берберийские, жившие на деревьях… увидели сиих святых отшельников… что жили в одиночестве… и молились Богу. И те обезьяны, бывшие, надобно знать вам, братия, наклонными к подражанию… начали подражать… святым тем отшельникам… в действиях их… и поступать им подобно. И так… отделились [покинули жен своих] они друг от друга и ушли в места дальние-предальние, дабы молиться Богу… и делали они как видели святые те люди делают… и молились Богу… И… больше… уж они не вернулись… и перестали плодиться и размножаться… И так… с течением времени… бедных сих обезьян… становилось все меньше и меньше… и еще меньше и еще меньше… И вот, ныне… уж нет более ни единой обезьяны во всей Берберии.