Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

• Название: Недометанный стог (рассказы и повести)
• Автор: Леонид Воробьев
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

В книгу вошли лучшие произведения новгородского писателя Леонида Воробьева, прожившего недолгую жизнь. Его герои — люди самых различных профессий. Но истинную красоту и поэзию автор видит в делах простых тружеников, чья жизнь неразрывно связана с родной землей, окружающей их природой.

---

Я взял в буфете пива. Выложили из рюкзака еду. И с каким же аппетитом мы здесь поели. Я любовался Юлькой и тем, как она уплетает за обе щеки. Настроение у меня начало подниматься, тем более что Юлька не заводила никаких каверзных разговоров.

Налил я ей пива. Она выпила, осмотрела низкие, сводчатые потолки столовой и засмеялась.

— Надо же! Когда-то здесь монахи обедали. А теперь вот мы едим. И пиво пьем.

Звонко разнесся ее смех под сводами.

Ну, они тоже здесь пивали, — отметил я. — Сходи-ка в нашу Грановитую палату, там увидишь рюмку. Граммов сто пятьдесят. А знаешь, что на ней написано? «Новгородского первоклассного Юрьева общежительного монастыря порция братская», — одним духом выпалил я, радуясь, что запомнил фразу и что наверняка сказал то, чего ни одна учительница Юльке не говорила.

— А вот почему, папа, — сказала тогда Юлька, — монахов все ругают? Ведь они работали. И молились. А в этом монастыре и родину защищали. А их все дураками выставляют.

— Да никто особенно не выставляет, — пожал я плечами. — А работали-то они того… Знаешь, сколько крестьян на них работало! Какие земли имел монастырь! Да и поведением-то они только внешним отличались. И пивали, и всякое… — Я поперхнулся и дальше продолжать не решился.

— А нехорошо, что их пьянством попрекают, — горячо возразила Юлька. — Вон из нашего подъезда Иван Степанович каждый день пьяный, а им за выпивку сколько лет все писатели и экскурсоводы выговаривают.

— Ну, Иван Степанович, — махнул я рукой, — человек опустившийся. Но не ханжа. А они ханжеский обет воздержания и целомудрия давали, так сказать, за идею шли, а сами что делали?..

— Хорошо, — с явным вызовом перебила Юлька. — А вот наш сосед Алексеенко Андрей Тарасович у другой женщины дни и ночи проводит, а делает вид, что с женой хорошо живет. Как это по-твоему?

— То есть откуда это ты взяла?! — Я прямо обалдел от неожиданности и уставился на Юльку. — Ты чего городишь?

— Не горожу, — опуская глаза, сказала Юлька. — И мама знает. И во всех подъездах знают. Один ты, как всегда, ничего не знаешь.

— А на черта мне разные сплетни знать?! — Я начал сердиться, хотя и чувствовал, что в таком серьезном разговоре это было совсем лишним. — А потом, при чем тут монахи? Ну, при чем, скажи?

— Да как же, — тихо, но уверенно проговорила Юлька, — ведь ему тоже нельзя быть ханжой. Ведь он тоже за идею. Ведь он член партии.

Я еще раз поперхнулся пивом и молчанием решил прекратить разговор, который мог завести неизвестно куда. Мы несколько минут ели молча. Но Юлька в полной тишине приглушенно проронила:

— А вот бы уйти в монастырь…

— Да ты ошалела, что ли, сегодня?! — крикнул я, вставая.

Но посмотрел на Юльку и осекся. В полутьме столовой глаза у нее стали темными и очень серьезными. А в чертах лица было и впрямь что-то монашеское. Я заметил, что и буфетчица, обратив внимание на мой выкрик, смотрит на нее, и забормотал:

— Давай пойдем, пойдем отсюда.

Стал быстро укладывать рюкзак, но не выдержал и все же сказал:

— Монахи… Если ты бы о них почитала…

— А почему же, папа? — В Юльку сегодня буквально вселился бес противоречия. — Почему многих влиятельных людей, да и обыкновенных, насильно в монастырь постригали? Если здесь жизнь такая хорошая была, чего же они противились?

— Да ладно тебе, — раздраженно сказал я, выходя из сумрачной столовой под яркое солнце. — Вот подрастешь, я тебе дам «Декамерон» почитать. Тогда узнаешь.

— А я читала его, папа, — спокойно сказала Юлька.

— Где? Когда?! — Я растерянно посмотрел Юльке в глаза.

— У тебя на полке. — Юлька отвела взгляд и тишайшим плутовским голоском заявила: — Ведь ты же не говорил, что его нельзя читать. А потом, там скучного наполовину, — со вздохом прибавила она.

Что мне тут было сказать? Я набрал воздуху в грудь, чтобы начать нотацию, но махнул рукой. И мы пошли к восточной, разрушенной и до сих пор не восстановленной стене, прошли на пляж, чтобы загорать и купаться.

«Какой из меня, к черту, историк? Но атеист и еще того хуже, — с горечью думал я, неторопливо плывя к бую. Юлька уже доплыла легкими саженками до буя и держалась за него, помахивая мне одной рукой. — Они теперь все знают, историю изучают, а я когда учился… Да и почитать толком времени нет. А к таким походам, видно, готовиться надо, не то как раз в дураках окажешься».

Долго купались, долго лежали на горячем песке. Разморенные, усталые, кое-как оделись и пошли в Перынский скит.

В монастырской слободке сидели на крутом берегу. Сзади притулились маленькие домики, окруженные огорода ми и цветниками. До того малы были некоторые домишки, что вытянувшиеся георгины доставали до кромки крыш. В лощине справа краснели вытащенные на берег яхты, у которых киль был оттянут вниз в виде огромного плавника. А перед нами сверкал Волхов и влажно зеленели заречные луга. И где-то там, возле Скита, по белым барашкам вдалеке угадывался просторный Ильмень.

Церковь Рождества богородицы в Скиту стояла, как невеста. Ее только что отремонтировали. Зато кельи, красивые раньше, разрушались, зарастали крапивой, малинником, лопухами. И страшно было к ним подойти.

Обошли церковь, и перед нами открылся палаточный городок. Тут была и столовая, и волейбольная площадка, и маленький костерок горел в стороне. Парень в красных трусах наигрывал что-то на гитаре, а двое других загорелых парней, лежа на земле, играли в шахматы. С обсохшего дебаркадера, стоявшего у берега, доносились звуки радиолы. Кто-то «гонял» самые визгливые пластинки.

Мы спустились к берегу и доели все, что у нас оставалось. Солнце уже катилось к западу. Юлька встала, потянулась, посмотрела в сторону палаток и с завистью сказала:

— Эх, вот бы с геологической партией уйти!

«Куда еще тебя сегодня потянет?» — подумал я. И тоже сказал:

— Куда тебя еще бросит?

— А я сама не знаю куда, — ответила Юлька и расхохоталась.

Подошел пароходик, и мы поехали домой. Блистал Волхов, манили мягкой травой берега, свежий ветерок дул навстречу. Юлька стояла на носу и смотрела вперед. Ветер приподнимал ее каштановые волосы, развевал их за спиной. Трепыхалась цветная Юлькина кофточка. А сама Юлька была как богиня, которых ставили древние мореплаватели на носах своих парусников.

Я сел и закурил, хотя давно запретил себе курить во время прогулок. И раздумывал о том, что по-прежнему близкого духовного общения с дочерью так и не получилось.

Оставался сзади Юрьев монастырь. Белые стены, громада Георгиевского собора, золотые звезды на фиолетовых куполах Воздвиженского собора.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев монастырь, — думал я, покуривая. — Нет, пожалуй, надо с ней в театр сходить. Хотя и там может повториться то же самое. Еще затвердит: «А вот бы в артистки уйти». Ходил ведь с ней и ее подругой в кино, так они как начали: «Антониони, Висконти, Марлен Хуциев…» И режиссеров, и артистов знают, вроде как я футболистов московского «Динамо». Нет, в театр не стоит. Вот разве на футбол ее сводить? Так она футбола не любит…»

Прошли между громадами опор для железнодорожного моста, так и недостроенного, приближались к городу. И тут ко мне подошел старый знакомый, который сел в Сельце. Очень я ему обрадовался, а то что-то начинало мне становиться тоскливо и одиноко. Мы с ним закурили, он сообщил результат сегодняшнего матча, а потом посмотрел на Юльку, стоявшую неподвижно, как скульптура, на носу, и сказал, качнув головой:

— А дети-то! Растут!

Я только вздохнул:

— Еще как растут…

Волны разбегались по сторонам. Юлька все стояла на носу и все смотрела вперед. Пароходик входил в черту города. Справа разворачивалось, покачиваясь и притягивая белизной, Ярославово дворище. И неслась навстречу, — будто мы стояли на месте, а она плыла, — неслась на нас золотошлемная София.

В Россохинском волоке

Лихо пролетали деревнями, заваленными снегом чуть не по окошки домов. Только снежную пыль из-под задних колес захлестывало на брезент, прикрывавший груз в кузове. Привычно шарахались с дороги линялые собаки, без азарта тявкая вслед. Пятистенки, длинные дворы, вскинутые в небо колодезные журавли проскакивали мимо и мельчали, уходя в отдаление. Притормаживали на спусках, неторопко, с обычной осторожностью переваливали через мостики, выныривали на пригорки и вихрем неслись дальше. Спешили.

Погода баловалась. То выскакивало из-за быстро убегавших за горизонт белых рваных облаков веселое солнце, и открывались искристые, давящие на глаза необычайной своей яркостью и чистотой дали с деревеньками, полями, зажатыми между перелесками, виляющей лентой дороги, пробитой, как траншея, в мощном снеговом слое. То опять наползала на солнце туча. Серело небо, мутнела даль, а через минуту крутилась отчаянная метель, сквозь которую, казалось, и машина пробивается с натугой. Метался по лобовому стеклу снегоочиститель «дворник». А шорох снежных струй, обтекающих ледяной металл кабины и капота, вроде бы явственно различался, даже несмотря на подвывание мотора.