Валерий Граждан - Кровавая пасть Югры (сборник)

• Название: Кровавая пасть Югры (сборник)
• Автор: Валерий Граждан
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9907045-7-2

О прозе можно сказать и так: есть проза, в которой герои воображённые, а есть проза, в которой герои нынешние, реальные, в реальных обстоятельствах. Если проза хорошая, те и другие герои – живые. Настолько живые, что воображённые вступают в контакт с вообразившим их автором. Казалось бы, с реально живыми героями проще. Ан нет! Их самих, со всеми их поступками, бедами, радостями и чаяниями, насморками и родинками надо загонять в рамки жанра. Только таким образом проза, условно названная нами «почти документальной», может сравниться с прозой условно «воображённой».

Зачем такая длинная преамбула? А затем, что даже небольшая повесть В.Граждана «Кровавая пасть Югры» – это как раз образец той почти документальной прозы, которая не уступает воображённой.

Повесть – остросюжетная в первоначальном смысле этого определения, с волками, стужей, зеками и вертухаями, с атмосферой Заполярья, с прямой речью, великолепно применяемой автором.

А в большинстве рассказы Валерия Граждана, в прошлом подводника, они о тех, реально живущих служивших на атомных субмаринах, боевых кораблях, где героизм – быт, а юмор – та дополнительная составляющая быта, без которой – амба!

Автор этой краткой рецензии убеждён, что издание прозы Валерия Граждана весьма и весьма желательно, ибо эта проза по сути попытка стереть модные экивоки с понятия «патриотизм», попытка помочь россиянам полнее осознать себя здоровой, героической и весёлой нацией.

Виталий Масюков – член Союза писателей России.

---

Теперь всё продумано: следов и свидетелей не оставлять. Хватит «толкать порожняк» и сюсюкаться. Ещё год – полтора в лесхозе, а лучше в экспедиции – там можно выправить нормальный документ, пока достанет тот, что припас в схроне. А в воровском общаке ему причиталась приличная сумма. Да в заначке «закурковано» тоже немало. Там же хранилась «ксива» – документы, по которым он «трудился в условиях Крайнего Севера», так, что безбедная старость ему обеспечена. Хватит «рога мочить» (сидеть срок) по зонам и тюрягам. И будет он по блатным понятиям – «прошляком», вышедшим из дела честным вором.

Для себя он всё решил, и моя персона его интересовала не более чем мышка кошку. А скорее как пресловутая «корова» или «кнсерва» для съедения при коллективном побеге ЗЭКов из глухоманного пенитенциария, что на языке юристов и есть та самая «зона». «Корову» вели с собой изначально как соучастника побега, но резали и свежевали для съедения при необходимости. На роль «коровы» предполагали кандидата ещё при подготовке побега. Случалось, что и подкармливали «для привеса». Кровь и мясо убиенного затаривали в рацион оставшихся «паханов» для поддержания сил и продления задуманного маршрута.

В любом случае по замыслу Щербатого мои запасы и оружие доставались ему. А карабин позволит достать нехитрую одежонку с любого таёжника. Теперь уж его план не должен сорваться. Это был последний шанс выбраться живым и дожить оставшиеся годы на воле. И он перегрызёт горло любому, кто окажется на пути.

Ещё в первые полтора, относительно снежных месяца побега, свою доля зоновских «коров» – «консерв» была съедена. После такого дележа «трапезы» по не писаному закону уголовников все расходились. Побег продолжали в одиночку. Всё просто: уж больно велик был соблазн превратить оставшегося попутчика в очередную «консерву» уже втихую. Слышал я об этих «традициях», а по-сему держался как мог настороже. Мирон у разведённого накануне мной костра, я же, пристегнувшись ремнём к суку дерева.

Тогда я сидел, устроившись на лапнике лиственницы. Там же было собирался поспать. Но «соседство» напрочь исключало любую попытку сделать это. Поэтому, слушая Щербатого, меня одолевало желание сделать ВСЕГО один выстрел ему в голову и заснуть тут же у пахучего ствола.

Ночевка воочию с незримым доселе «попутчиком», пусть не лучшим образом, была первая за двое суток. Чужого поблизости учуял мой верный пёс Шайтан двумя днями раньше. По поведению пса было понятно, что неподалёку чужой ЧЕЛОВЕК. А это означало, что спать подле костра уже опасно: весь на виду. Для лихого встречного в урмане это с руки: можно и камнем убить жертву, если нет ружья. Умная собака примостилась в кустах у моей лиственницы. Я же карабин повесил на шею. Патрон загнал в патронник: клацаний затвором не потребуется. Остаётся в случае чего лишь нажать на курок.

Оружия, в виде «ствола» у моего визави не было. Иначе он без лишней мороки пристрелил меня с собакой в первый же день выхода на наш след в тайге. На своём криминальном веку убить или «завалить на глушняк» кого-либо ему было не в первой. Но под расстрельной статьёй он не ходил: не попадался. Но нынешняя ситуация явно толкала его вновь на «мокруху» – убийство.

Глава вторая. С год продержаться

В шестом классе, убежав от бабушки, я скитался по родственникам в поисках цивилизованного пристанища. В многоходовой перипетии мне удалось найти свою мать. Близился Новый, 1957 год. Она к тому времени вышла замуж за главбуха геологической экспедиции. Человека степенного и спесивого с «белым билетом» непригодного к военной службе. По национальности украинца – «западэньця». Сие расценивалось по тем временам бесспорной удачей: какой-никакой, а муж, жильё, зарплата, дрова на зиму. И вот «В таку гарну годыну припёрло цю людыну!» – так нередко бормотал мой отчим. Что означало на русском нечто на подобии: «Жили, не тужили и вдруг припёрло этого обормота!» Чего и говорить, моя персона на небосводе у «молодожёнов» особой радости не вызывала и сервиса наряду с бесплатными дровами не добавляла. Хотя мне и надо-то было перебиться с год-полтора. А там, в техникум или ремесленное училище на государственный кошт от ботинок, ремня и до фуражки с пропитанием и жильём.

Шла третья послевоенная пятилетка. Страна напоминала деревню после пожара: отстраивали всё и везде всем миром. В Сибири даже зверьё поубегало куда подальше от вездесущих геологов и бесчисленных беглых каторжан. Самые глухие горные участки Восточной Сибири, прозываемые урманом, втихую делились между беглыми зэками и разведчиками недр. Всё чаще они делали вид, что не замечают друг друга. Хотя такой паритет не всегда вытанцовывался. Как говорят: голод не тётка. А тот же зэк вряд ли засветится в цивильной зоне хотя бы для приобретения патронов и соли.

В глухомани образовывались «поселухи» – селения из добровольных ссыльных (они же беглые зэки), уставших мотаться по тайге беспаспортно. А немногочисленные органы не находили разумным посещение эдаких «скитов»: себе дороже и спокойней. Здесь не верили ни в бога, ни в чёрта. И законы у жителей «поселух» были уголовно – таёжные. Но в цивилизацию почти никто из них носа не совал. А органам того и надо: не будет этой публики в городах.

Мне же, сбежавшему из деревни, ошалелая жизнь устроила некий «пинг-понг» между тётками и случайно нашедшимся родным отцом. Там я задержался до первой его командировки и ругани с мачехой. Так что побегу никто не препятствовал. И вскорости меня вёз грузовик-такси крытый ГАЗ-51 в сторону Омска. Далее, приодевшись на заработанные летом деньги в новую фуфайку и байковые шаровары, резаным рикошетом от многодетной тётушки Анны Петровны я отлетел, а вернее – отъехал в Красноярск. Там предполагалась моя мать, которую вряд ли бы узнал, а посему этой мыслью разве только тешился. У бабушки была её фотография НЭПовских времён и артистки Веры Холодной. Мне было едва полтора года, когда бабушка взялась за моё воспитание. Отца в деревне знали понаслышке. А уж про отчима мне и фантазировать не стоило.

Едва сблизился на контрольной дистанции с указанными «родственниками»-молодожёнами, как наш кортеж без бубенчиков и гармошки покатил в Забайкалье. Это была Могоча, где нас ждал мороз ниже 50, должность главбуха для отчима Николая Ивановича Белобабы, лиственный сруб пятистенок на всех троих. Позже туда же привезли бесплатные дрова из толстенной лиственницы. Сенец у избы не было даже из осины. Так что жар от печки вылетал через подобие двери в обрывках оленьих шкур прямёхонько к скалам близлежащих сопок.

Это жильё ранее служило пристанищем геологов, пришедшим на исследование отысканных в горах образцов. Это называлось камералкой. Для отчима с матерью за стенкой стояло помойное ведро под рукомойником. В него же они справляли нужду. Выносил ведро уже я в сортир в углу огорода. А заодно облегчался там сам при любом морозе. Так повелел отчим. При всём раскладе я не стал любимым существом в глазах отчима, хотя и материнской любовью чрезмерно не упивался. Так что, спасибо богам, что мне ещё вообще удалось их найти. Ко всему они, пусть без особой эйфории, признали во мне родственника. И, минуя слёз встречи, определили мне койку за стенкой у умывальника. Ко всему частично поставили на кошт (пропитание) и то ладно.

Мать упивалась наличием мужа и его должностью в геологоразведочной экспедиции № 20. Потом приехал ЗИС-5 «Захар» и я сгрузил чурбаны для печки. Их пилили ЗЭКи где-то в горах на просеках. Колоть надо было сразу и помногу: морозы одолевали. Мечталось, что к весне мои муки поубавятся. Не станет морозов, начнёт таять снег и сползать в речушку с огорода. Внизу усадьбы уже к весне образуется пока ещё незримая речка Олонгрушка. А та по случаю разольётся метров до ста в ширину и покатит свои и с огородов мутные воды в Амазар. А пока… по ночам, когда мороз зашкаливал даже за 55*, в горах слышались громовые раскаты. Это трескались скалы. Так что Могоча была в котловине из сопок и голых скал, как в деревенском погребе мясо среди льда. Аборигены говаривали: «Бог создал Сочи, а чёрт – Могочи!»

Едва «потеплело» до сорока мороза, и кончились зимние каникулы, как меня записали в школу. Светоч знаний была от нашей избы в пяти переходах. Вначале по торчащим из-под снега острым камням добегал до железнодорожной насыпи. Далее уже по шпалам бежал через мост. Морозный ветер пробирал стёганые штаны, что со склада экспедиции и подбородок под шапкой до самых зубов. Губы становились ледышками, пока вскачь не одолевал дверей паровозного депо. Здесь можно было отогреться и оттереть щёки и нос. Смеялись друг над другом: «А ну, скажи тпру-у!». Но замёрзшие губы выдавали нечто: «Тпп-уу»!Совершенно не спеша, мы уже ватагой шествовали по тёплым цехам, где работали почти все родители моих новых друзей. Далее, от спасительного тепла депо, добегали «на рысях» к гастроному. Тут нашего брата не особо привечали: «Здесь вам не вокзал – депо! Шастают туда-сюда! Не натопишься!» Но чем дольше нас ругали, тем глубже проистекало под полушубки тепло, и растаивал иней на ресницах. «А ну марш отсель!» – орала нам вослед тётка-истопница. И мы весело бежали уже до парикмахерской. Но у входа стояли стражи тепла в тулупах и с мётлами. Но здесь тётки были не злые и, запутавшись в длиннополых овчинах, со смехом падали в сугробы, как бы проигрывая нам баталию. Клубы мороза и пара махом укутывали визжащих и негодующих посетительниц. Мужчины лишь ёжились от внезапного похолодания. Но нас было уже человек двадцать: выгонять – себе дороже, надо быстрее запустить всех и закрыть двери. Выдворяли уже на счёт «три!». Мы вылетали пулей и неслись разгорячённые в школу. Центрального отопления в Могоче не было по причине «один чёрт перемёрзнут!». А лиственницы кругом поселения было полным-полно.