Валерий Граждан - Фрегат «Паллада». Взгляд из XXI века

• Название: Фрегат «Паллада». Взгляд из XXI века
• Автор: Валерий Граждан
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9907045-1-0

С историческим повествованием И. А. Гончарова «Фрегат «Паллада» книга имеет лишь общие сюжет и персонажей. Автор проделал маршрут «Паллады» 1853 года заново в 1967 году и заполнил содержание отчёта царского секретаря вновь открывшимися реальными обстоятельствами, документами. Цензура самодержавия об упомянутых фактах попросту умалчивала. Это прежде всего каторжное отношение к нижним чинам, неимоверные условия содержания, быта команды. Офицерский состав жил в отдельных удобных каютах. Экипаж же содержался в скотских условиях: трюм заполнялся свиньями и прочей живностью, служившей провиантом в походе. Вентиляция отсутствовала, жилых помещений для матросов не предусматривалось: спали на пушечной палубе в гамаках, если позволяла погода. Туалетом (гальюн, княвдигед) служила обрешётка перед форштевнем (носом) корабля. Около полутысячи матросов вынуждены круглосуточно пользоваться этим «удобством»: менее трёх минут на «персону». Пользователя нередко смывало волной за борт. Спасали не всегда. Болели дизентерией, язвенными болезнями. Отпевали умерших и разбившихся при падении с мачт, хоронили в океане.

Все перипетии экипаж «Паллады» вынес с честью, выполнив дипломатическую миссию укрепления политики России на Дальнем Востоке.

Язык книги достаточно живой и понятен как морякам, так и всем романтикам моря. Почувствуйте запах океанской «романтики» на российском паруснике XIX века!

---

Секретарствуя при адмирале Путятине, автору приходилось если не дублировать, то ассистировать эскулапов Арефьева и Вейриха, дабы занести недуг в анналы корабельной истории. Случалось, что даже по очереди, как нуждающихся в анализе заболевания при его массовости. Вот вам одна из корабельных, хотя и не душевных, но не менее каверзных болезней.

Следующая, по симптомам даже комбинированная уже желудочно-душевная повальная болезнь. Ей подвержены практически все и хуже, ежели стационарно. Имя ей «морская болезнь» от банальной качки. Страдающих ею по окончании похода лучше вовсе списаться на берег. Ивану Александровичу повезло несказанно: он совсем не был подвержен сему недугу. Но комплексом других «фобий» был награждён с лихвой. Особенно в излишнем воображении случаев экстремальных. Хотя в его писательской ипостаси таковые качества скорее приносили пользу. Но чаще принято сие именовать фантазией, а то и безмерным душевным розмыслом самого Гончарова. Пожалуй, здесь мы не погрешим против истины. Несказанно повезло писателю с вестовым матросом Фаддеевым: ловок, силён, сообразителен. Почти полная безграмотность в его обиходе компенсировалась деревенской мудростью: «А мы костромские, барин, так ты особо не серчай!» Семён образцово знал разницу между услужливостью и исполнительностью. Переучивать его обращению «на вы» писатель счёл нецелесообразным и даже кощунственным. И никогда по этому поводу «не серчал», даже в случае оговора коллег. Порой Ивану Александровичу казалось, что его вестовой читает мысли своего подопечного. Он едва не в первый день знакомства усвоил нужные привычки и манеры Гончарова. Без проблем своим морским чутьём определил круг товарищей визави. А уж азы корабельной жизни, сотни мудрёных наименований Семён излагал подопечному барину походя и ненавязчиво. По – деревенски втолковывал в сравнении: «А во-о-на та слега на мачте, Ваш бродь, вроде как перекладина на погосте. Так по-корабельному сие-рея… А те три косынки есть паруса – стаксели. «Убрать стаксели», – означает засвежел ветерок на бакштаге. То бишь попутный. А вон, гля – ко какая рыбища красивая по волнам скачет! Так она касаткой прозывается, а то ещё и свиньёй морскою».

В самом начале похода в Японию, в коварнейшем проливе Зунд в Северном море фрегат содрогнулся от удара днищем о злополучную каменную Доггерскую банку, Паллада начала давать течь в трюм. Усиливающийся шторм грозил раздать шире образовавшиеся бреши между досок бортовой обшивки. Сыграли аврал по спасению судна. Пролив Зунд об эту пору был весьма коварен. Неимоверно узкий и довольно мелкий. Ко всему насыщен кораблями десятков стран даже в самое скверное время суток вахты «собачий час». Удар по днищу пришёлся по скользящей. Фрегат по стечению обстоятельств шёл без сопровождения лоцманом. Стаскивали корабль талями и верпом. А когда заглубили кормовой якорь(верп), то пустили вход брашпиль (корабельная лебёдка) и флотское «айда – пошёл, и р-раз!». Едва не с молитвой и со всеми предосторожностями, дабы не сдёрнуть обшивку, судно удалось вывести на чистую воду. Непогода буйствовала со всей яростью. На вечернем докладе у капитана-лейтенанта И. С. Унковского собрались старший офицер И. И. Бутаков, Лосев, Зарубин и другие начальники подразделений. Присутствовал судовой священник архимандрит Аввакум. Экстренное совещание вёл сам вице-адмирал Путятин. Выслушав доклады о тщательном осмотре судна у ватерлинии, адмирал принял решение прекратить дальний поход к мысу Доброй Надежды. Решено встать в английский док Портсмута для устранения предаварийного состояния, а особливо подмокания крюйт-камеры и пороха в ней. Фрегат нуждался в тимберовке, то бишь в тщательной ревизии корпуса и снастей, а единовременно в замене медной обшивки и герметизации бортов. А пока барон Шлипенбах в одиночку съехал на шведский берег Зунда для для вызова лоцмана. По прибытии местного знатока всех проливов и фьёрдов, коих в этом регионе тьма-тьмущая, капитан повёл корабль через пролив Скаттегат и Скагеррак. Все прочие замыслы по Дании пришлось отложить до Портсмута и его именитых сухих доков. Единственное, что в изрядной мере скрашивало быт всего экипажа – это свежайшая рыба в неограниченном количестве. Немецкое море было насыщено как рыбаками, так и рыбой. Рыбаки столь настойчиво предлагали выловленную снедь, что их назойливость отпугивали пожарными шлангами. Да и не было времени на торгашеские сделки. Уже через трое суток миновали мыс Скаген, оказавшись у западного побережья Дании, описанной в произведениях Шекспира. Значительно потеплело и стих шторм. Ко всему В. А. Корсаков ублажил душу, дав прочесть книгу о ста леденящих душу кораблекрушениях. Но куда благостней было слышать на сон грядущий: «Убрать два-три рифа». Такая команда умиротворяла, как бы оповещая: «На фрегате всё спокойно, океан благостен и фосфоресцирует, вторя ночному небу». До Портсмута Архимандрит счёл необходимым испросить господ офицеров о посещаемости кубрика матросов и бесед с нижними чинами: «На корабле множатся слухи о беде грядущей. Будто крысы покидают судно. Сам сие не зрел. Но матросы простужены донельзя и одеяние просушить проблемно. Случившиеся оказии с холерой и та злополучная банка зело гнетут души моряцкие. Для нас главное, – божественное упокоение и здравие духовное. Вам, Иван Александрович, особо следует словеса добрые сеять в души человеци вровень со мной в речах многоумных и велиречивых.»

Весь день ветер был невероятно резок и перемежёвывался со шквалами. Небо будто прорвало ледовым месивом. Волны будто поседели от пены. Худо было тому, кто намерился сходить на корзину княвдигеда «до ветру». Его Нептун ежеминутно накрывал с головой, а то и вовсе мог швырнуть на гребень волны от форштевня. Гончаров в сопровождении Фаддеева пробрался на батарейную палубу, где в изнеможении лежали на палубе сползшие с вант матросы. Они готовы были обнять обогреватели, воняло потом, свиным помётом и горелыми байковыми шинелями. От свежего дёгтя резало в глазах. Проветрить опердек через портики в такую волну было рискованно: может напрочь залить. Вокруг «секлетаря» расселись плотным кружком особо любознательные. Иван Александрович с воодушевлением рассказывал о разных странах, народах, обычаях и легендах. Трудяги засыпали мертвецки и лица их блаженно улыбались. Душа корабля теплела до следующего аврала, пока надо было вновь и вновь, сдирая в кровь руки лезть по обледенелым вантам к взбесившимся небесам по едва не ломающимся мачтам и реям. Отужинав с матросами, сказитель ещё час-полтора ублажал визави беседой.

Глава 9. Кают-компания

Вестовой, скользя по мокрой палубе, буквально на закорках втащил после очередной беседы писателя в кают-компаннию. На мокрых ступенях поскользнулись оба. Секретарь застонал от удара о балясину и явно непривычной боли затем уже сам, на четвереньках, водрузился за стол. Как из эфира материализовался графин с горячим пуншем. Бодрствующий лейтенант Бутаков налил страждущему полный бокал и пододвинул блюдо с телятиной: «Угощайтесь, любезный! Зело труден денёк выдался… Прослышан, что и матросский ужин впрок пошёл. Вельми похвально для штатского. Батюшка архимандрит себя так не истязает, а уж он-то не один океан паству наставляет». Спал секретарь не взирая на буйство забортное и повсеместный стон мачт и скрип бортовых досок. Он впервые НИЧЕГО не слышал. Даже не снились картузы с порохом для пушек, что были уложены аккурат под его каютой. Те самые восемьсот пудов, загруженных в крюйт-камеру в первый день его поселения на фрегат. Мнительность Ивана Александровича не давала покоя даже более пушечных ударов волн: ему снились злополучные пуды пороха и его воспарение к небесам от их подрыва. Одно ублажало секретаря: кают-компания и соседство с высшим светом экипажа, его разумом, единомышленниками и интеллектуальными сподвижниками. При благоприятствующей погоде беседы нередко длились часами. А все нарекания на якобы запойную корабельную жизнь, ранее прослышанную Иваном Александровичем, оказались не более чем блефом. В кают-компании без подобающей причины к графину с пуншем относились не более как к украшению стола. После трудов праведных на обледенелом ветру лишь матросы потребляли перед «адмиральским часом отдыха по чарке рома. В рацион нижних чинов входило в месячную раскладку мяса говяжьего до шести килограммов и масла до половины нормы мяса. Рацион не был разнообразен, но сытен предельно. В кашах и супах на «бачке» артельщиков не ограничивали. На вантах должен авралить сытый матрос. Но ещё со времён Петра Первого бытовал строжайший приказ: «Пьяным не быть!». За прегрешение в избытке хмельного пития не миловали как матросов, так и офицеров (денежно). Но «ласковое слово и кошке приятно», так что посещение матросов писарем Его величества было для них «елей на душу». Писатель зачастую открывал для вчерашних крестьян, а то и татей дремучих целый мир небывалого и таинственного.