Борис Рыбаков - Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности

• Название: Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности
• Автор: Борис Рыбаков
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-8291-1516-6

Книга представляет собой фундаментальный труд выдающегося отечественного историка и археолога акад. Б.А. Рыбакова, посвященный проблеме происхождения восточных славян и Руси, киевскому периоду древнерусской государственности и периоду обособления русских княжеств вплоть до монгольского нашествия XIII в.

На основе привлечения огромного источниковедческого и археологического материала автор последовательно обосновывает свою во многом оригинальную точку зрения на такие спорные проблемы, как происхождение названия «Русь», существование древнейшей династии киевских князей VI—IX вв., роль норманнов в становлении русской государственности. Особое внимание автор уделил исследованию причин возникновения периода раздробленности Руси по окончании правления Владимира Мономаха.

Адресуется студентам, преподавателям и научным работникам гуманитарных университетов, а также самому широкому кругу читателей, неравнодушных к истории возникновения своего отечества.

---

Ольга, торжествуя, ответила сватающемуся цесарю: «Како хощещи мя пояти, крьстив мя сам и нарек ся дъщерию?» Крестный отец по церковным порядкам не мог жениться на своей крестнице. Автор сказания изображает дело так, как будто бы Ольга заранее задумала крещение как способ избавления от нежелательного брака с императором. Получив такой коварный ответ, цесарь будто бы воскликнул: «Преклюкала ми [перехитрила меня] еси, Ольго!». И дасть ей дары мъногы: злато и сьребро и паволокы и съсуды разноличьныя и отъпусти ю, нарек ю дъщерию собе»{264}.

Сам Константин описал свои встречи с Ольгой в книге «О церемониях» под 957 г. Здесь описаны дары русскому посольству, упомянуто золотое блюдо, на котором было поднесено 500 милиарисиев. Об этом блюде упомянул новгородский купец Добрыня Ядрейкович, побывавший в Константинополе в 1211 г. Он писал, что видел в Софийском соборе «блюдо велико злато, служебное Олгы Русской, когда взяла дань, ходивше ко Царюгороду».

Император, описывая церемонию приема Ольги в своем дворце, упомянул два ее визита — 9 сентября и 18 октября. Ольга прибыла со своим священником Григорием. О крещении княгини император не говорит ничего. Трудно допустить, что если бы Ольга действительно была окрещена в Царьграде императором и патриархом, то Константин, перечисливший состав посольства, размер уплат, приемы, беседы и обеды, не намекнул бы в своем тексте на это важное событие. Вероятнее всего, что Ольга прибыла в Византию уже христианкой (недаром при ней был священник, вероятно — духовник), а красочный рассказ о крещении ее императором — такая же поэтическая фантазия русского автора, как и сватовство женатого Константина. Предметом долгих и, очевидно, не вполне удовлетворивших стороны переговоров было нечто иное, не связанное ни с крещением, ни с браком. Из слов Добрыни Ядрейковича явствует, что Ольга взяла у греков «дань», но это скорее всего просто богатые дары. Летописное сказание раскрывает больше:

«Си же Ольга приде Кыеву, и, якоже рекохом, присъла к ней цесарь Грьчьскый, глаголя, яко «мъного дарих тя. Ты бо глаголаше къ мъне, яко, аще възвращюся в Русь — мъногы дары присълю ти: челядь и воск и скору и вой в помощь». Отъвещавъши же Ольга, рече к сълом [послам] «Аще ты, рьци, такоже постоиши у мене в Почайне, якоже аз в Суду, то тъгда ти дамь».

Выясняются две важные подробности: во-первых, русское посольство слишком долго держали в цареградской гавани («Суд»), а во-вторых, Ольга обещала за что-то дать «дары многи». Кончилось дело тем, что Ольги сама получила какую-то «дань»; даров и воев из Киева не прислала и очень злопамятно пообещала Константину, что если бы ему довелось приехать в Киев, то он натерпелся бы у нее в киевской гавани Почайне. Главным предметом обсуждения был, очевидно, пункт о военной помощи Византии со стороны Киевской Руси. У многих историков возникла мысль о том, что, причиной напряженности переговоров был вопрос об организации русской церкви с элементами самостоятельности{265}.

Через два года, в 959 г., судя по западноевропейским источникам, Ольга направила послов к германскому императору Оттону I якобы с просьбой прислать епископа и священников. Просьба, «как оказалось впоследствии, была притворной»{266}.

Саркофаг из волынского шифера. X в. Найден при раскопках Десятинной церкви. Предполагается, что в нем была захоронена Ольга (ум. в 965 г.)

Однако на Русь отправился (заранее посвященный в епископы Руси) монах Адальберт. В 962 г. Адальберт, «не сумев преуспеть ни в чем, для чего он был послан, и видя свой труд тщетным, вернулся назад. На обратном пути из Киева некоторые из его спутников были убиты и сам он с большим трудом спасся»{267}.

Возможно, что Ольга действительно думала об организации церкви на Руси и колебалась между двумя тогдашними христианскими центрами — Константинополем и Римом. Представитель римской курии был изгнан русскими и едва уцелел; представитель константинопольской патриархии не был послан. Не сыграла ли здесь свою роль византийская концепция церковно-политического вассалитета?

Русский летописец довольно наивно радовался тому, что и патриарх и император назвали Ольгу дочерью. Это не только и не столько «указание на определенную степень престижа того или иного государя»{268} сколько определение политической дистанции между «отцом» и «сыном» или «дочерью». Когда какой-либо русский князь XII в. просил великого князя принять его в вассалы, то он просил как милости права называться его сыном и «ездить подле его стремень».

Напутствие Константина Ольге в итоге всех переговоров («нарек ю дъщерию собе») едва ли было напутствием предполагаемого крестного отца своей великовозрастной крестнице. Это было определением ситуации с точки зрения главы империи и церкви: русская княгиня расценивалась им не как равноправная «сестра» цесаря, а всего лишь как подчиненная ему «дщерь». Такая концовка переговоров и вызвала, очевидно, отказ Ольги от присылки русских товаров, от посылки русского вспомогательного корпуса и притворное заигрывание с римской церковью. Этим же объясняются и злобные воспоминания княгини о самих переговорах в Константинополе, когда ей долгое время пришлось жить не во дворце, а на корабле в Босфоре.

Как видим, эпоха Ольги отмечена рядом новшеств: в дополнение к старому полюдью, проводимому князем совместно со своими мужами (и местными князьями), организуется собственно княжеский домен. Далеко на севере, в Новгородской земле, на бойких международных путях (Мета) организуются погосты, новая форма окняжения земель вне зоны полюдья. Для упрочения княжеской власти над населением земель, объявленных принадлежащими киевскому князю, применялись две различных формы мероприятий: во-первых, устанавливалась более определенная фиксация повинностей и их норм («уставы», «уроки», «оброки» и «дани»), а во-вторых, создавались эпические произведения, прославлявшие великую княгиню в ее внешней политике (исторически недостоверное сказание о крещении в Царьграде), и устрашающее «Сказание о мести» — первое на Руси монархическое произведение, рассчитанное на запугивание народных масс и местной знати показом трагической обреченности всех попыток неповиновения Киеву. К этому же разряду охранительных государственных мер следует отнести и попытку введения христианства Ольгой.

Государство Киевская Русь выглядит уже вполне оформившимся и в меру исторических условий устроенным. Эпоха Ольги завершала собою большой, полуторастолетний период истории Руси — от «каганата русов» начала IX в. до Киевской Руси середины X в., описанной авторами разных стран.

В самых восторженных тонах придворного панегирика описано русским летописцем короткое княжение Святослава Игоревича (964–972). Страницы, посвященные этому князю, являются не столько хроникой событий, сколько воспеванием доблести, рыцарства и мудрости молодого князя, «славой», «хвалой» ему, где восхищение преобладает над добросовестным описанием. Автор небрежен в датировке событий, его не интересует география театра военных действий (он пропускает такие известные города, как Филиппополь, Преслав Великий, Аркадиополь). Даже император Византии у него оставлен без имени, точь-в-точь как в том сказании, каким пользовался Нестор, извлекая из него сведения о путешествии князя Кия в Царьград «к цесарю, которого не съвемы». Имя императора Ионна Цимисхия указано только в пересказе договора 971 г., сделанном другим лицом{269}.

Летописная запись о Святославе хорошо сохранила эпический строй дружинной поэзии, близкой к былинам, но не тождественной им; как уже говорилось, в народном эпосе имени Святослава нет.

Автор дружинного сказания показывает своего героя слушателям (а потом и читателям) еще ребенком, «детским вельми». Но этот мальчик 3–5 лет обрисован как настоящий князь-полководец — от открывает сражение с древлянами броском своего копья, и воеводы почтительно говорят: «Кънязь уже почал. Потягнем, дружино, по кънязи!» На последующих страницах летописи переплетаются голоса летописца-церковника, превозносящего Ольгу за принятие христианства, и певца-воина, славящего князя за верность своей языческой дружине, — на уговоры матери последовать ее примеру пятнадцатилетний княжич твердо отвечал: «Како аз хощю ин закон прияти един? А дружина сему смеятися начьнуть…» Христианство было отвергнуто Святославом, т. к. он и его бояре хорошо знали, что за крещением последует вассалитет по отношению к Византии, и очередной цесарь охотно назовет его «сыном» в феодальном смысле.

Под 964 г. в летопись включено эпическое описание начала самостоятельного княжения Святослава, возможно, сохранившее первоначальную ритмику устного сказа:

«Кънязю Святославу възрастъшю и възмужавъшю