Елена Макарова - Фридл

• Название: Фридл
• Автор: Елена Макарова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 978-5-4448-0357-8

Роман написан от первого лица. Художница и педагог Фридл Дикер-Брандейс пересматривает свою жизнь после того, как ее физическое существование было прервано гибелью в газовой камере. В образе главной героини предстает судьба целого поколения европейских художников, чья юность пришлась на Первую, а зрелость на Вторую мировую войну. Фридл, ученица великих реформаторов искусства – И. Иттена, А. Шёнберга, В. Кандинского, и П. Клее – в концлагере учит детей рисованию. Вопреки всему она упорно верит в милосердие, высший разум и искусство.

Елена Макарова – писатель, историк, искусствотерапевт, режиссер-документалист, куратор выставок. На ее счету свыше 40 книг, переведенных на 11 языков.

---

Эта девочка мечтала увидеть своими глазами произведения искусства, памятники – все, что скрыто под словом «Париж».

»Это как бьющий гейзер. Читать Виктора Гюго, Эмиля Золя, смотреть картины Анри Руссо и Жоржа Сёра. Воображаю, как выхожу из подъезда де ля Эст и на ломаном французском спрашиваю дорогу до…»

А мы в этом «бьющем гейзере» слоняемся как потерянные. Меня донимает голод. Кажется, в Терезине он мучил меня меньше, чем в Париже. При нашем безденежье мы можем позволить себе раз в день поесть в дешевом бистро, утром и вечером выпить кофе с булочкой. Стефан убеждает меня в том, что он сыт и всем доволен, но у витрин с лакомствами замедляет шаг.

Уедем отсюда, Стефан!

Погоди, обживемся…

Девочка обжилась за неделю: «Здесь, в Париже, все дозволено и никто ничему не удивляется. Лечу с лекции на лекцию, с выставки в музей, оттуда – в библиотеку. Мечтаю наверстать все, что упущено, и быстро двигаться дальше. А вот сейчас бегу с лекции в Сорбонне в Лувр, там я еще не была».

И вот она входит в Лувр, который мы только что покинули. «Потрясенная, долго стою перед полотнами Мастеров. Здесь Моне, Ван Гог, Руссо и – “Мона Лиза” Леонардо да Винчи. Какая красота! Не знаю, сколько я перед ней простояла, – минуту или час. Как все это в себя вобрать?!»

Одного дня и мне мало.

Завтра снова пойдем, – говорит Стефан.

Нужно было пожить рядом с ним хотя бы для того, чтобы научиться у него сохранять спокойствие и жить, учась у жизни.

«О боже, полвторого! Мне же надо быть в Академии художеств! Быстрей, быстрей, только бы не опоздать… Я не слышу профессора, который что-то там объясняет. Не знаю что. Вижу только Лувр. Радуюсь, когда кончается лекция. Ноги сами автоматически несут меня к Лувру. Совсем не ощущаю времени. Если бы женщина, которая сдает мне комнату, не совала мне еду под нос, я бы не ела. Учусь с утра до ночи. С языком никаких проблем. Пишу домой длинные письма… Открываю испуганно глаза. Я не в Париже, а в Терезине. Эту жестокую действительность я опишу когда-нибудь потом».

Да, когда-нибудь потом. Если достанет духу.

12. Берлин

Стефан служит мне и компартии. Сочиняет странную музыку, шумно-героическую, для хора рабочих, с ними проводит репетиции в замызганной столовке в пролетарском квартале Берлина. «Мы должны что-то делать для революции, а что-то для себя. Чтобы быть современными. А что значит быть современным? Служить компартии».

Вот уже два месяца, как я ни над чем не работаю, в редкие мгновения мне чудится, будто я узрела покой или даже услышала его. При этом я непрестанно ощущаю движение, свой путь, и, если прежде каждая вторая мысль была бессмысленность и смерть, теперь во мне появилось некое постоянство, и это снова заставляет верить во все хорошее. Стефан (я снова в Берлине) помогает мне, того не осознавая.

Надо было нам ехать не в Париж, а в Страну Советов, вот где бьет настойщий гейзер!

Весной 1933 года Стефан осуществил свою мечту, но без меня. Пробыл там почти полгода, сначала в Ленинграде, потом в Киеве, где ему предлагали работу дирижера. Однако срок его паспорта истекал, и ему пришлось вернуться в Берлин. Но ненадолго. Его новая подруга сумела вывезти его в Румынию, а оттуда в Палестину. Благодаря ей он и остался жив. Мы переписывались до 40-го года.

В этих потоках любви, которыми ты меня окатил, я совершенно утонула. Но теперь, к сожалению, придется вынырнуть, поскольку это не та стихия, в которой мне привычно жить.

Купи себе новую авторучку, не столь кусачую и брызгучую, чтоб не писала такими противными буквами, целую тебя, Ф.

Когда мы договорились встретиться? Сегодня или вчера? Я влетаю в кафе, Стефан здесь – значит, я ничего не перепутала. Мы обнимаемся, я глажу его по небритой щеке.

Ты какой-то уставший…

Видно, засиделся, – Стефан расчесывает руками волосы. – Я тут жду со вчерашнего дня, с полпятого, как договорились.

Какой ужас!

Никакого ужаса. Добрейший хозяин позволил остаться после закрытия. И так возникло новое произведение, – Стефан протягивает мне тетрадку, исписанную закорючками. – Я знал, что ты придешь.

У Стефана дела сейчас идут хорошо. Работает как одержимый, бодр и свеж, 1000 раз cлава Богу.

13. Испытание

Франц сам не свой, у Биби болит животик.

Фридл, напиши жене Иттена, пусть посоветует, что делать!

Мы сидим на сцене друг против друга, вентилятор колышет цветные фильтры, пришпиленные к веревке, свет прожектора направлен Францу в спину. Тонкий профиль в контражуре, вечная сигарета, свисающая с нижней губы. Меня больше не тошнит от дыма, все прошло.

Я совершенно не способен мыслить творчески, – жалуется он. – Быть бы простым плотником… и довольствоваться этим.

Мой муж Павел, когда его уволят из бухгалтеров, станет плотником.

Мы оказались слабаками, нас всех раздавил Баухауз. Кроме тебя. Прежде у меня такого чувства не было, а теперь не могу от него избавиться. Такое одиночество…

А Эмми? А я?

Ты тоже перестала меня понимать. Ребенок – вот самое любимое мною создание, единственное в целом свете.

Что сказать на это?

Раньше говорила я, Франц молчал. Теперь говорит Франц – я молчу. Пишу письмо жене Иттена.

Многоуважаемая и любимая мной фрау Иттен!

Пожалуйста, разрешите мне через Анни спросить, должна ли я снова принести Вашу шубу или то, что с ней сталось. …Скажите ей также, пожалуйста, в чем дело с ребеночком, у него был сильный понос, он кричал и не ел, стал слабым и грустным. То, что с ним сейчас происходит, меня очень беспокоит, поскольку ему никак не могут помочь. Речь идет о маленьком бесконечно милом дитяти Зингера, и поскольку Флориану Адлеру, когда стали действовать по Вашим советам, стало лучше, то я очень надеюсь, что и этому ребеночку Вы сможете помочь.

У тебя есть ее адрес?

Нет, пошлем Анни, она передаст. Там еще история с шубой…

Надо скорей отправить, – говорит Франц.

Тогда зови рабочих с лестницей.

Зачем?

Свет ставить.

Я «ставлю» свет. Рабочие направляют лампы туда, куда я указываю. Франц удивлен: откуда мне известно, какие именно лампы и под каким именно углом их следует расположить?

Меня научили.

Кто ж тебя научил?

Рембрандт.

Рембрандт, – заливается Франц. Он смеется, я поджимаю губы.

Смех переходит в застывшую улыбку. Франц украдкой достает из нагрудного кармана фотографию Биби и целует ее. Обсессия любви.

Прошла неделя. У Биби уже не болит животик, и Франц в прекрасном расположении духа. Эмми на репетиции, а маленькое существо лежит нагишом на солнце, барахтается в горах подушек.

Ты только взгляни на это чудо! Как он внимателен ко всему, он чувствует каждую вещь! Как только все это умещается в таком крохотном сказочном животном! И так страшно, когда он болеет.

Чихнул! Не мокрый ли он? Ясное дело, насквозь…

Франц, не кури возле ребенка!

Вы с Эмми спелись, – смеется Франц.

Любить я буду тебя, а детей мне родит другая…

Все по сценарию.

14. Анна, Мария и Христос (Anna selbdritt)

Жужжит проектор, в луче света танцуют пылинки. Бритоголовый, мясистолицый Шлеммер вставляет в проектор пленку и гасит свет в мастерской. Перед нами возникает картина Джотто.

«Встреча Анны и Иоакима». Золотые ворота Иерусалима, лазурное небо, народ выходит из-под арки, впереди – Анна и Иоаким, старые бездетные евреи. Иоаким из колена Иудина, Анна из рода Ааронова. Они, жертвующие две трети своих доходов на Иерусалимский храм и на бедных, наконец дождались ангельского знамения – у них родится дочь и назовется Марией. Эту новость Анна нашептывает на ухо Иоакиму.

Джотто не рассказывает о том, как отчаявшийся Иоаким молился о чуде, – этот фрагмент есть у Босха. У Джотто и намека нет на то, как развернутся события.

Рождение Марии, ее жизнь в храме – излюбленная тема художников раннего Ренессанса. Марию выдают за старца Иосифа, она получает знамение от ангела. Благовещение. Рождение Христа. Католические ясли с ягнятами и волхвами. Ни один музей не смог бы вместить в себя всех шедевров мирового искусства, в которых фрагмент за фрагментом, в сотнях версий рассказывается эта история. Мы, художники нового времени, стремимся к синтезу. Помните, что спросил Никодим у Иисуса?

«Как может человек родиться, будучи стар? Неужели он может в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» И ответ: «Рожденное от плоти есть плоть, рожденное от духа есть дух». Стало быть, в «чудесном рождении» заложена идея реинкарнации…

Я слушаю Шлеммера, и перед глазами вырастает скульптура. Анна-Мария-Христос – на одной вертикальной оси. Головы – шары… Благая весть течет по никелевым трубкам. Трубы – это еще и отрезки времени… Сверху ангел. Трубчатый. Бескрылый.

Из наброска к скульптуре произрастали картины и коллажи, то это были черно-красные фигуры, вставленные друг в друга наподобие Францевых стульев, то капсулы из золотой и серебряной фольги, то трубчатые создания, прорывающие холст головами-шарами.